Начало всех Начал - Юрий Никитин

— Так что, если не с детьми?

— С детьми, — подтвердила она вся в слезах.

Адам выслушал ее рассказ, сгорбился и повел в дом. Ева почти теряла сознание, а когда отворил дверь, она вообще не смогла переступить порог, и он внес ее в комнату и бережно опустил на ложе.

Лицо ее оставалось смертельно бледным, а на истончившихся веках трепетали тонкие жилки.

Адам посидел возле нее, пока она не забылась сном, медленно и как будто не он, поставил разогревать вчерашнее жареное мясо. Он сам чувствовал, что двигается, как в тумане, и мысли тоже двигались вялые и неоформившиеся, пока наконец не всплыла одна, четкая и законченная.

— Да, — сказал он вслух, — да. Я понимаю…

На ложе завозилась Ева, приподняла голову.

— Адам?

— Я здесь, — ответил он.

— Адам, ты с кем-то разговаривал?

— Нет, тебе почудилось, — ответил он.

— Но я слышала твой голос…

— Я говорил с собой, — пояснил он. — Почему-то истины постигаются не на сладком, а вот на такой горечи. Или иначе не бывает? Мир устроен именно так?

Она спросила тихо:

— А что ты постиг?

Ей показалось, что он усмехнулся.

— Да такую мелочь, что… и говорить о ней неловко. Врать нельзя, вот эта истина. Врать нельзя, Ева.

Она прошептала:

— Да, я знаю… но все-таки…

Она замолчала, он договорил за нее:

— …жестоко?

— Да.

— Жестоко, — проговорил он мрачно. — Очень жестоко. Но я сейчас уже не тот бунтарь, каким был девятьсот лет тому. Я еще могу догнать оленя на бегу, но теперь я все чаще задумываюсь о причинах, и это мне нравится больше, чем убивать зверей.

— Причинах чего?

— Всего, — ответил он так же сумрачно. — Я с самого начала пытался понять, почему Создатель поступил с нами так жестоко и немилосердно, и никогда не находил Ему оправдания. Но в последнее время я начал чувствовать, что Он не так уж и не прав.

Она в удивлении приподнялась на локте, ее голос окреп, когда она сказала с возмущением:

— Адам! Но как можно было детей сделать невидимыми только за…

— За ложь, — договорил он, когда она замялась, подбирая слово помягче. — Даже не за их ложь, а за родительскую. Хотя вроде бы можно было, конечно, как-то пожурить… Но мы оба с тобой знаем, что это сразу бы забылось. Мы такие! И все люди такие. Нужно что-то очень болезненное, чтобы запомнили. Чтобы устрашились повторять такое снова.

Она покачала головой.

— Нет, Адам, тут я не соглашусь. Так было нельзя. Творец чересчур жесток!

Он сел возле очага, усталый и понурый, развел руками.

— Да, но почему? Если в отношении супружеской пары Адама и Евы — да, жестоко. Неоправданная, я бы сказал, жестокость. Но мы еще и первочеловеки! Да, мы в первую очередь — первые люди на земле. И все, что говорим и как поступаем, — это станет уроком будущим поколениям. И все, что с нами случается, тоже для них урок. Потому мы сейчас не просто муж и жена, живущие в этом доме… мы — символы. И жестокий удар по нас не для того, чтобы мы с тобой больше не врали, а чтобы не врало все человечество! Или чтоб как можно дольше не врало. Ведь даже невинная ложь может привести к очень опасному результату… Ведь первым соврал я, Ева. И с моей лжи все и началось…

Он повесил голову, Ева превозмогла слабость и, соскользнув с ложа, подбежала к нему и, торопливо обхватив его седеющую голову, принялась жадно целовать, прижала к груди, начала баюкать, как испуганного ребенка.

— О чем ты говоришь?

— Я соврал тебе насчет дерева… Ну, что нельзя к нему даже прикасаться. Я думал, что поступаю хорошо, усилив запрет Творца! Но даже такая ложь может привести к крушению мира… Потому врать нельзя даже в самых мелочах. Иначе приведет в бездну…

Он зябко повел плечами. Она чуть отстранилась и, держа его лицо в ладонях, посмотрела в глаза.

— Видел плохой сон?

Он криво усмехнулся.

— У тебя редкое чутье, Ева.

— А у тебя часто бывают вещие сны, — объявила она. — Я знаю.

— Они все вещие, — ответил он хмуро, — и все на свете вещее… Если смотреть и слушать. Снилось ужасное, а когда проснулся, снова понял, как опасно врать даже по мелочи. Бездумно. Никогда не ври мне, Ева!

Она обняла его и поцеловала, прижавшись крупной грудью, все еще наполненной горячим молоком.

— Как скажешь, муж мой.

— Не ври, — повторил он, испуганный взгляд был устремлен поверх ее головы, словно Адам всматривался в нечто ужасное. — Язык наш — враг наш… когда не следим за собой. Говорить неправду… не только нехорошо, но и опасно.

— Адам, — проговорила она с трудом и снова зарыдала быстро и безудержно, — как будто я смогу когда такое забыть! И как будто забудут другие матери!

Глава 13

На вершине холма Адам сбросил убитого оленя на землю и опустился на большой валун, такой удобный для сидения и размышлений о жизни.

В последние годы он облюбовал это место, отсюда можно часами смотреть на расстилающуюся внизу зеленую долину, заселенную его потомками, изрезанную квадратиками полей, огородов, засаженную садами.

Дома у всех одинаковы, только у одних чуть побольше, у других меньше, но он забирался в такие места, где дома строят иначе, хотя и там живут его потомки. Это и понятно, здесь видят с детства его дом, вот и строят такие же, а на новых местах всегда добавляется что-то свое, иное, и с каждым новым поселением больше и больше.

Интересно, в каких домах будут жить люди его двадцатого или сорокового колена?

Он зябко повел плечами, с холодком понимая, что человек может быть разным, очень разным. И каким станет — зависит очень уж от многого. Ласковое или недоброе слово родителя сразу же изменит ребенка, и он пойдет по той дорожке, которую ему указали или на которую подтолкнули в спину. Даже если будет искренне считать, что это он сам выбрал эту дорогу…

Ветер взметнул горсть листьев и погнал в его сторону. Адам повел по ним взглядом, стараясь не терять неожиданной мысли, что воспитание в детстве не заканчивается. Человек обтесывает себя всю жизнь. Недаром же, как он насмотрелся на семьи детей Каина, у одного родителя нередко один ребенок вырастает чуть ли не праведником, другой — злодеем, третий мечтателем, четвертый ничего не хочет знать, кроме плотских утех, а пятому бы только смотреть на птиц и допытываться, как же они летают…

Небо прочертила огненная дуга, словно падает звезда, увеличилась. Шагах в десяти о землю ударилось нечто пылающее, из огня и дыма вышла Лилит.

Сердце Адама заныло, Лилит снова пренебрегла одеждой, как почти всегда делает, появляясь перед ним. Может быть, еще и потому, что ее прекрасное тело все еще совершенно, ни одного изъяна, все та же победная и торжествующая юность, хотя свет ее заметно померк, ясные глаза стали красные, как у демонов, черты лица заострились, но неземная красота стала только отчетливее.