Ангелы поют на небесах. Пасхальный сборник Сергея Дурылина - Сергей Николаевич Дурылин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тогда же я просто подумал: какая она славная! На ней было серенькое ситцевое платье горошком, а на плечах белый кашемировый с синими цветами платок.
Няня налила мне чаю, усадила около себя за самовар, и мне были видны лица бабушки, священника и Натальи Егоровны.
Бабушка говорила, обращаясь к ним обоим:
– Вот и поезжайте к Митрофанию. Попа на место твое, отец Василий, найму: есть в городе ранний батюшка, отец Прокл, он пойдет с охотой. Проездитесь, Богу помолитесь. Погода хорошая, путь приятный. За меня, грешную, угоднику помолитесь. Поедешь, что ли, отец?
Отец Василий отодвинул от себя стакан, положил на него ложечку и ответил:
– Я бы рад, Павла Павловна, только как отец благочинный посмотрит…
– С ним мое уж дело уладить. Твоя забота уехать.
– Так я что же? Я угодника Митрофания с детства чту.
– А чтишь, так и поезжай. У меня ж в Воронеже кузен Александр в отставке живет, рыбу удит да певчих архиерейских слушает: к нему заедешь от меня с поклоном. А тебе, мать моя, – обратилась бабушка к Наталье Егоровне, – презент дам ему отвезть из домашней снеди. Чай, не откажешь старухе, отвезешь? Поедешь?
– Отвезу, – молвила попадья. – Я как Вася.
– Ну и спасибо, – торопилась бабушка все уладить. – Поезжайте. В степях теперь запах какой от травы идет! Я езживала в молодых годах об эту пору и теперь вспоминаю с удовольствием: травы эти пахучие помню.
– Про это что и говорить, – вставил батюшка, словно чем-то обеспокоясь, – теперь везде хорошо, Павла Павловна: летнее время.
И, слегка изменяя разговор, он обратился к бабушке:
– От угодника о новых чудотворениях в «Епархиальных ведомостях» пишут: слепого отрока исцелил святитель, и при стечении в народе, так что общее уверение было.
И он стал рассказывать бабушке про новые чудеса угодников. Попадья обернулась к няне, с которой я изредка перебрасывался словами.
– Рады, няня, небось, что выходок приехал?
– Рада, матушка, рада, – ответила няня. – Только дома-то его вижу редко, не насмотрюсь, видится, до осени-то. Он у нас дома-то не седун, – кивнула на меня няня, – вот беда.
– Вы любите гулять? – спросила, посмотрев на меня, попадья.
– Люблю, – сказал я и почему-то глянул на бабушку, но та внимательно слушала отца Василия.
– А вы куда любите больше ходить?
Я не ожидал, что она меня еще будет спрашивать, и, смешавшись, назвал первое попавшееся место. Но она живо мне ответила:
– Пчелин овраг я знаю. Как же! Я туда прежде часто ходила. Там земляника самая поздняя бывает: везде сойдет, а там все еще краснеет. И сочная. А если пойти вправо от горелой сосны, то есть место, где малинник по горелому месту идет, и там малина самая крупная, но очень там густо: все платье изорвешь, пока дойдешь. Пчелы то место любят – там ведь и цветов множество: медуница есть и иван-чай, и пчела жужмя жужжит. Там пчельник хорошо бы устроить. И тихо там очень. Никого нет. – Наталья Егоровна остановилась. – Впрочем, я теперь туда не хожу.
– И хорошо, что не ходишь, – вставила бабушка. Она не дослушала, что ей говорил священник. – Малины-то в саду и у тебя сколько хочешь. И место там глухое.
– Я с Васей туда раз ходила, когда еще Коля был жив. – Наталья Егоровна повернулась к мужу: – Помнишь, Вася? Мы после вечерни пошли. Кукушки тогда еще все перекликались, одна перед другой. Кукушкин день был, должно быть, как бабы говорят.
– Помню, как же, помню! – отозвался отец Василий. – Да ведь это и недавно было. Два года минуло недавно, как Коля помер, а это незадолго мы ходили.
Он улыбнулся жене.
– Благо, лесу у нас много; она ведь у меня лесовичка, – кивнул он бабушке на жену.
– Пустяки говоришь, отец, – строго остановила его бабушка. – Она тебе жена, какая такая лесовица? А жена на невидимой веревочке к дому должна быть привязана; вокруг да около ходи, далеко не заходи, а и зайдешь, так про веревочку помни: она хоть и незримая, да веревочка. Вот как надо. – И, прервав себя, она спросила батюшку: – А сколько в дорогу возьмешь?
– Да сотню нужно.
– Больше бери: по дороге в Задонск заедете – святитель великий. Если у тебя нет, я дам.
– Нет, спасибо, есть, – отвечал, вставая, отец Василий. – Хватит.
Все стали прощаться. Бабушка поцеловала в лоб попадью и, провожая до дверей, молвила ей:
– Ну, смотри, мать, от Бога милости мне привози, а и сама помолись хорошенько. Где можно, и пешочком пройди, не все ехать. В Задонске к Тихону зайдите, пешком очень хорошо. Степь кругом, жаворонки поют, а по дороге все богомольцы. На меня, старуху, не сердись, добром помяни.
Наталья Егоровна обняла бабушку и заплакала.
– Ну, чего, чего? – засуетилась бабушка около нее. – Все хорошо будет: Бог видит, Бог слышит. Неужели же не помогает?
Наталья Егоровна отерла слезы и поцеловала бабушке руку. Бабушка погладила ее по волосам и поцеловала.
– Эх, слабена она у тебя, слабена, – сказала она отцу Василию.
Он ничего не ответил и вышел.
3
В тот же вечер я забрался к няне в комнату и не давал ей спать – она уже совсем помолилась Богу перед сном, – приставая с расспросами:
– Куда она уходит? Зачем? И зачем бабушка посылает их на богомолье?
Няня сначала отмалчивалась, а потом сказала, оправляя на ночь лампадку перед образом:
– Затем и посылает, что Лизавета ей наговорила.
– Что наговорила?
– А то, что попадья как бы не ушла.
– А почему она знает?
– Потому, что попадья стала гулять уходить далеко и на поле засматривается, и беспокой ее томит.
– Какой беспокой?
– Чтобы идти ей, идти и идти – на край света идти безостанно.
– Ну и что же бабушке такое? Какое ей дело?
– Бабушке и отца Василия жаль, и попадью жалеет. Ведь это срам-то какой! От мужа, да от священника еще, уходить! Бабинька и хочет, чтобы поехали на богомолье: может быть, путем-то и уход весь пройдет, путь тягу всю ее разобьет… а угодник, гляди, и молитвы услышит:
