Заморская отрава - Елена Арсеньева

«Елки-палки, вот тебе и Петька-Петушок! Когда только успел курочку кликнуть? Ай да парень, ай да молодец!»

Шаги прошелестели совсем рядом. Степан Васильевич осмелился высунуться и поглядеть одним глазком, но девушка уже скрылась в комнате императора.

«Шустрая! Интересно, чья такая?»

Он нахмурился, вспоминая мельком виденные очертания фигуры. Да, девушка не любительница мешкать – шла-то в одной сорочке, чуть прикрыв плечи пуховым платком. Зачем, в самом деле, тратить время на раздевания? Ну кто же она такая, никак не вспомнить! Небось какая-нибудь милашка из девичьей либо горничная? В постели государь про величие свое не больно-то помнит, ему всякая сойдет, лишь бы помягче была да посговорчивей.

О, чуть не стукнул себя по лбу Лопухин, да ведь это никак молоденькая и молчаливая родственница Долгоруких, Дарья Васильевна, – та самая, которая вместе с княжной Екатериной чуть не погибла от рук разбойников. Та самая, по которой государь Петруша тайно сохнет уже который месяц, а она на него за целый день порою и не взглянет ни единого разу.

Ну, видать, сменила гнев на милость. Если это она, конечно. Если не обманули глаза в этом полумраке.

Степан Васильевич с трудом подавил желание заглянуть в спальню и удостовериться, что не обманулся. Нет уж, сейчас молодым лучше не мешать. А вот поутру он придет пораньше, не в восемь, когда велено государя разбудить, а на полчасика пораньше. Вдруг девушка заспится – надо ж ей будет непримеченной воротиться в свои покои, о чести девичьей тоже не грех позаботиться. И тут-то Степан Васильевич ее толком разглядит. Может, это и не Дашенька вовсе. Темно в коридорчике, а ночью, как известно, все кошки серы.

Ноябрь 1729 года

«Главная новость сего дня, ваше преосвященство, состоит в том, что дозволено барону Шафирову, близкому соратнику Петра Первого, зятю низвергнутого Меншикова, приехать из ссылки в столицу и целовать руку царя. Эта новость очень существенная, потому что он открытый враг Остермана, который делал все возможное, чтобы удалить его в ссылку. И так как теперь Шафиров возвращается в милость против воли Остермана, то ясно, что это сделали враги Остермана, чтобы мало-помалу ввести Шафирова в министерство и погубить Остермана, который очень встревожен, о чем я слышал от Хакоба Кейта, нашего общего приятеля. Кейт, кстати, познакомился и с Шафировым, и тот говорил ему лично буквально третьего дня, что в непродолжительном времени он будет восстановлен в своем достоинстве. Кейт опасается, что это правда, и огорчен, потому что сблизился с Остерманом. Они непрестанно встречаются, причем с ними короток также камердинер его величества Лопухин, тот самый, который некогда удостоился большой немилости покойной великой княжны. Любопытно наблюдать, как Кейт, коего я сам представил Остерману, сделался его близким другом, оттерев меня!

Впрочем, я по-прежнему очень хорош с вице-канцлером, но без той публичности, которую придал своему отношению к нему наш друг Хакоб. Право слово, каждый норовит действовать лишь в собственных интересах, а способы действия не всегда хороши! Здесь есть немало людей, даже и между иностранными министрами, которые хотят унизить меня по ненависти к нашему союзу с Московией; и, хотя я с того времени, как нахожусь здесь, только что не выбрасывал деньги из окна, они исподтишка распускают слух, что я нищий. Русские тоже так подлы, что, хотя и видят противное, верят этим слухам, и это приводит меня в отчаяние. А ведь здесь все стоит дороже глаза, и нельзя надивиться здешнему тщеславию в костюмах; здешние магнаты каждый праздник надевают новый костюм.

Всем известно, что союзники Ганновера смотрят на русского царя как на одну из лучших опор Венского союза и поэтому будут стараться довести его до невозможности быть полезным своим союзникам; и нет сомнений, что для этой цели англичане пускают в ход свои деньги.

Англия может иметь одну из двух дурных целей: или охладить Россию и отвлечь ее от нашего союза, или, видя ее твердой в принятых на себя обязательствах, действовать своими деньгами так, чтобы царь остался в Москве, бросил свой флот и свои новые завоевания, возвратившись к старым правилам России и, следовательно, сделавшись бесполезным для своих союзников, прежде всего Вены и Мадрида.

Впрочем, какова бы ни была цель англичан, каков бы ни был успех их подземных работ, верно то, что несколько дней назад один из министров Верховного совета сказал мне публично, что для России гораздо выгоднее дружба англичан, чем австрийского императора и испанского короля, и русская нация из торговли с Англией может извлечь громадный интерес.

Вообще должен сказать вам, что русские – народ самый хитрый и лукавый, какой только есть в мире. Они никогда не предлагают никакого дела, но с ловкостью расставляют сети так, чтобы предложение шло со стороны иностранного министра, который с ними трактует; и, если при том заметят, что им предлагают вещи, которых предлагающий желает сильно, они заставляют его умолять их. Поэтому и с ними нужно поступать точно таким же образом, если желательно завлечь их на какое-нибудь предложение. Да и тут трудно заставить их, чтобы они сами стали что-нибудь предлагать, потому что это правило здешнего министерства: никогда не предлагать ничего иностранным министрам. Если русские возьмут себе в голову, что король наш желает с нетерпением их союза, они будут ждать, пока я буду выпрашивать у них трактат!

Я задумал в связи с этим составить для вручения царю памятную записку в таких выражениях, которые всего бы лучше убедили его царское величество, как важно возвращение столицы и двора в Петербург. Я намерен передать эту записку через фаворита, а в ней сказать, что возвращение сие полезно и царю, и монархии. И дому Долгоруких. Царю – для здоровья, монархии – потому что его величество лично будет видеть завоевания своего деда и свой флот, который может погибнуть, если двор долгое время будет оставаться в Москве; наконец, дому Долгоруких – потому что (чего не дай бог!), если воспоследует какое-нибудь несчастье с царем, они все погибли, так как ненависть народа к этому дому такова, что в Москве он наверняка передушит их всех; но, случись это роковое несчастье в Петербурге, они не рискуют так, ибо народ там вовсе не настолько силен. Фаворит одобрил все мои речи и обещал мне сделать все возможное, чтобы убедить царя возвратиться в Петербург.

Молю Бога, чтобы первое приказание, которое я получу от вас, было приказанием выезжать отсюда и, во всяком случае, возвратиться к моей бедной фамилии, в разлуке с коей я провел два года. Мой секретарь Хуан Каскос также жаждет возвращения в отечество, особенно учитывая, сколько хлопот