История русской революции. Том II, часть 2 - Лев Троцкий

При входе в Неву ликующее ура: моряки встречают своих. С развернувшейся среди реки «Авроры» гремит оркестр. Антонов говорит прибывшим краткое приветствие: «Вот Зимний дворец… его надо взять». В кронштадтском отряде сами собой отобрались наиболее решительные и смелые. Эти матросы в черных бушлатах, с винтовками и патронными сумками, пойдут до конца. Быстро заканчивается высадка у Конногвардейского бульвара. На корабле остается только боевая вахта.

Теперь сил более чем достаточно. На Невском – крепкие заставы, на мосту Екатерининского канала и на мосту Мойки – бронированные автомобили и зенитные орудия, глядящие на Зимний. По ту сторону Мойки рабочие установили за прикрытиями пулеметы. Броневик дежурит на Морской. Нева и переправы через нее в руках наступающих. Чудновскому и подпоручику Дашкевичу приказано выслать от гвардейских полков заставы на Марсово поле. Благонравов из крепости должен через мост прийти в соприкосновение с заставой Павловского полка. Прибывшие кронштадтцы войдут в связь с крепостью и с первым флотским экипажем. После артиллерийского обстрела начнется штурм.

Из действующего Балтийского флота прибывают тем временем пять боевых судов: крейсер, два больших миноносца, два малых. «Как ни были мы уверены в победе наличными силами, – пишет Флеровский, – но подарок действующего флота вызвал у всех чувство огромного подъема». Адмирал Вердеревский мог, пожалуй, из окон Малахитового зала наблюдать внушительную мятежную флотилию, которая господствовала не только над дворцом и окружающим районом, но и над важнейшими подступами к Петрограду.

Около 4 часов дня Коновалов созывал по телефону близких правительству политических деятелей во дворец: осажденные министры нуждались хотя бы в моральной поддержке. Из всех приглашенных явился один Набоков; остальные предпочитали выражать сочувствие по телефону. Министр Третьяков жаловался на Керенского и на судьбу: глава правительства бежал, бросив своих коллег без защиты. Но, может быть, прибудут подкрепления? Может быть. Однако почему же их нет? Набоков сочувствовал, поглядывал украдкой на часы и спешил распрощаться. Он ушел вовремя. Вскоре после 6-ти Зимний был наконец плотно обложен войсками Военно-революционного комитета: прохода больше не было не только для подкреплений, но и для отдельных лиц.

Со стороны Конногвардейского бульвара. Адмиралтейской набережной. Морской улицы, Невского проспекта, Марсова поля. Миллионной улицы, Дворцовой набережной сгущался и сокращался овал осады. Внушительные цепи тянулись от решетки сада Зимнего дворца, находившегося уже в руках осаждающих, от арки между Дворцовой площадью и Морской улицей, от канавок у Эрмитажа, от соседних с дворцом углов Адмиралтейства и Невского. По ту сторону реки угрожающе насупилась Петропавловская крепость. С Невы глядела шестидюймовками «Аврора». Миноносцы патрулировали взад и вперед по реке. Восстание выглядело в эти часы как военные маневры большого стиля.

На Дворцовой площади, очищенной юнкерами часа три тому назад, появились броневые автомобили и заняли входы и выходы. Прежние патриотические имена еще выступали на броне из-под новых названий, наведенных наспех красной краской. Под прикрытием металлических чудовищ наступающие чувствовали себя на площади все более уверенно. Один из броневиков приблизился к главному подъезду дворца и, разоружив охранявших его юнкеров, беспрепятственно удалился.

Несмотря на установленную наконец полную блокаду, осажденные все еще сохраняли связь с внешним миром по телефонным проводам. Правда, уже в 5 часов отрядом Кексгольмского полка занято было помещение военного министерства, через которое Зимний имел связь со ставкой. Но и после этого офицер оставался еще, по-видимому, несколько часов у аппарата Юза в мансардном помещении министерства, куда победители не догадались заглянуть. Однако связь по-прежнему ничего не давала. Ответы с Северного фронта становились все уклончивее. Подкреплений не поступало. Таинственный батальон самокатчиков не обнаруживался. Сам Керенский точно канул в воду. Городские друзья ограничивались все более краткими выражениями сочувствия. Министры томились. Говорить было не о чем, надеяться не на что. Министры опротивели друг другу и сами себе. Одни сидели в состоянии отупения, другие автоматически шагали из угла в угол. Склонные к обобщениям оглядывались назад, в прошлое, ища виновников. Найти оказалось не трудно: демократия! Это она послала их в правительство, возложила на них великое бремя, а в минуту опасности оставила без поддержки. На этот раз кадеты были вполне солидарны с социалистами: да, виновата демократия. Правда, заключая коалицию, обе группы повернули спину даже к столь близкому к ним Демократическому совещанию. Независимость от демократии составляла ведь главную идею коалиции. Но все равно: для чего же существует демократия, если не для спасения буржуазного правительства, впавшего в беду? Министр земледелия Маслов, правый эсер, написал записку, которую сам называл посмертной: он торжественно обязывался умереть не иначе как с проклятиями по адресу демократии. Об этом роковом намерении его коллеги поспешили передать в Думу по телефону. Смерть, правда, осталась в стадии проекта, но в проклятиях недостатка не было.

Наверху у комендантской оказалась столовая, где придворные лакеи подали господам офицерам «дивный обед и вина». Можно было временно позабыть невзгоды. Офицеры высчитывали старшинство, занимались завистливыми сравнениями, ругали новую власть за медленность производства. Особенно доставалось Керенскому: вчера в предпарламенте клялся умереть на своем посту, а сегодня, переодевшись сестрой милосердия, удрал из города. Некоторые из офицеров доказывали членам правительства бессмысленность дальнейшего сопротивления. Энергичный Пальчинский объявлял таких большевиками и пытался даже арестовать.

Юнкера хотели знать, что будет дальше, и требовали от правительства ответов, которые оно неспособно было дать. Во время нового совещания юнкеров с министрами прибыл из Главного штаба Кишкин и принес доставленный туда самокатчиком из Петропавловской крепости и врученный генерал-квартирмейстеру Пораделову ультиматум за подписью Антонова: сдаться и разоружить гарнизон Зимнего дворца: в противном случае будет открыт огонь из орудий крепости и военных судов; 20 минут – на размышление. Этого срока оказалось мало. Пораделов исходатайствовал еще 10 минут. Военные члены правительства, Маниковский и Вердеревский, подходили к делу просто: раз нет возможности драться, нужно думать о сдаче, т. е. принять ультиматум. Но штатские министры оставались непреклонны. В конце концов решили на ультиматум не отвечать, а прибегнуть к городской думе как к единственному в столице законному органу. Обращение к думе было последней попыткой пробудить уснувшую совесть демократии.

Пораделов, считавший нужным прекратить сопротивление, подал рапорт об отчислении его от должности:

у него «нет уверенности в правильности избранного Временным правительством пути». Колебания полковника разрешились прежде, чем его отставка могла быть принята. По истечении получасового срока отряд красногвардейцев, матросов и солдат, под командой прапорщика Павловского полка, занял без сопротивления Главный штаб и арестовал павшего духом генерал-квартирмейстера. Захват штаба можно было, собственно, произвести давно; здание изнутри совершенно не было защищено. Но до появления на площади броневиков осаждавшие опасались вылазки из Зимнего юнкеров, которые могли бы их отрезать.

После потери штаба Зимний почувствовал себя еще сиротливее. Из Малахитового зала, который окнами выходил на Неву и как бы напрашивался на снаряд с «Авроры», министры перешли в одно из бесчисленных помещений дворца, окнами на двор. Огни были потушены. Только на столе горела одинокая лампа, загороженная от окон газетным листом. – Что грозит дворцу, если «Аврора» откроет огонь? – спрашивали министры своего морского коллегу. – Он будет обращен в кучу развалин, – разъяснял адмирал с готовностью и не без чувства гордости за морскую артиллерию. Вердеревский предпочитал сдачу и не прочь был попугать штатских, храбрившихся не к месту. Но с «Авроры» не стреляли. Молчала также и крепость. Может быть, большевики и вовсе не решатся выполнить свою угрозу?

Генерал Багратуни, назначенный вместо недостаточно стойкого Полковникова, счел как раз своевременным заявить, что он отказывается далее нести обязанности командующего округом. По приказу Кишкина генерал смещен, «как недостойный», ему предложено немедленно покинуть дворец. При выходе из ворот бывший командующий попал в руки матросов и доставлен ими в казармы Балтийского экипажа. Генералу могло бы прийтись плохо, если бы Подвойский, объезжавший участки фронта перед последним наступлением, не взял злополучного полководца под свою защиту.