Герои Смуты - Вячеслав Козляков

С какой же целью князь Борис Лыков стал «ворошить прошлое»? Создается впечатление, что он стремился отомстить своему обидчику и намеренно ссорил его и его мать с теми родственниками, кто мог оказать им поддержку уже при дворе царя Василия Шуйского, где боярин князь Борис Лыков стал одним из первых «ушников»[364].

Князь Дмитрий Михайлович Пожарский, видимо, пользовался доверием Бориса Годунова и всё время его царствования находился на службе в Москве. В самом начале сентября 1603 года ему поручили выступить на суде по местническому спору своего «старейшего дяди» князя Андрея Ивановича Гундорова, назначенного окольничим в традиционном походе царя Бориса Годунова в Троицесергиев монастырь[365]. Известно, что князь Дмитрий Пожарский получал жалованье 20 рублей из Галицкой четверти; он расписывался в кормленной книге 112 (1603/04) года как за себя, так и за других дворян и детей боярских[366]. Кому-то князь Пожарский помогал по родству, как своему зятю стольнику князю Никите Андреевичу Хованскому. Расписавшись в книге за получение денег костромского выборного дворянина князя Семена Юрьевича Вяземского, он поддержал должника. В боярском списке 1602/03 года рядом с именем князя Семена Вяземского стояла помета: «В Кузмодемьянском на правеже»[367], а деньги из чети брал сын князя Семена Вяземского, очевидно, чтобы помочь отцу расплатиться с кредиторами. Дела самого князя Дмитрия Михайловича Пожарского шли неплохо; судя по кормленной книге, больше половины своего оклада — 12 рублей — он потратил в 1603/04 году на приобретение хорошего коня в Конюшенном приказе (деньги удержали из его четвертного оклада). Немалыми были и его земельные владения. За князем были утверждены наследственные земли его отца в Стародубе, подмосковная вотчина в селе Медведкове, приданные вотчины матери в Коломенском и, возможно, Юрьев-Польском уездах. К отцовским поместьям в Мещовском и Серпейском уездах князь Дмитрий Михайлович добавил в 1599/1600 году собственное поместье из подмосковных земель[368]. Известны также его владения в Рязанском уезде[369].

Вся эта обычная жизнь человека, входившего в небольшое число привилегированных членов двора царя Бориса Годунова, рухнула в одночасье со смертью царя и последовавшей затем сменой власти в столице. Княгиня Мария Пожарская и ее сын потеряли почти всё из того, чего добивались огромными усилиями и на что потратили не один год. Верховая боярыня убитой царицы Марии Годуновой для нового самозваного царя Дмитрия Ивановича могла представлять опасность как ненужный свидетель последних дней семьи Годуновых. Больше ей во дворце, конечно, служить не пришлось. Да и было некому, так как мнимая мать самозванца, бывшая царица Мария Нагая — инокиня Марфа, стала жить не в кремлевских дворцах, а в кремлевском Вознесенском монастыре. Себя она окружила родственниками — Нагими. Связь со Степаном Степановичем Годуновым (через князей Хворостининых), которая в свое время могла способствовать князю Дмитрию Пожарскому, в начале царствования самозванца становилась пунктом обвинения. Кроме того, в Москву возвратился бывший соперник князя Дмитрия Пожарского по местническому спору князь Борис Лыков, ставший в начале царствования «Дмитрия Ивановича» одним из самых приближенных к нему лиц. Он носил чин кравчего, его обязанностью было «вина наряжать» на царских пирах и «столах», а такая служба требовала полного доверия. В дальнейшем он получил от самозванца высший чин боярина. Князь Борис Лыков, как мы помним, хранил тайное недоброжелательство к князю Пожарскому и, возможно, уже тогда рассказывал князю Василию Васильевичу Голицыну и другим новым приближенным царя Дмитрия Ивановича, как Пожарский «выдавал» их Борису Годунову. Однако самозваный царь в начале своего правления объявил, что не собирается никому мстить. Преследование князю Дмитрию Пожарскому вроде бы не грозило, однако и на службе самозванца он пока что был совершенно незаметен.

Позднее князя Бориса Лыкова, назначенного в бояре, сменил в кравчих князь Иван Андреевич Хворостинин, видимо, лучше подходивший к яркому и неординарному окружению царя Дмитрия Ивановича. Этому предшествовал местнический спор в сентябре 1605 года Лыкова с другим Хворостининым, ярославским князем Юрием Дмитриевичем. Тогда снова всплыло имя князя Дмитрия Пожарского. Князь Хворостинин доказывал, что князья Лыковы «с нами, холопи твоими, везде бывали безсловны, в менших товарыщи». Одним из аргументов был суд князя Дмитрия Пожарского с князем Лыковым в 101 (1602/03) году. Находясь в родстве с Пожарскими через свою тетку княгиню Анастасию Ивановну Пожарскую, Хворостинин, видимо, интересовался этим делом. Сам факт спора был ему на руку. Однако в своей аргументации князь Юрий Дмитриевич повторял всё то, что было известно об этой ветви рода князей Пожарских, не щадя чувства князя Дмитрия Пожарского: «А князь Дмитреев, государь, прадед и отец нигде не бывали в ваших государьских чинех и в розрядех окроме городничества и городовых приказщиков, а вашею царьскою милостью с нами, холопи твоими, нигде не смешивалися»[370].

И всё же свой шанс на продолжение службы при дворе князь Дмитрий Михайлович получил. Он упоминался среди стольников при встрече отца царской невесты сандомирского воеводы Юрия Мнишка и в разряде свадьбы царя Дмитрия с Мариной Мнишек в начале мая 1606 года. И в том, и в другом случае у него было особое поручение — стольник князь Дмитрий Пожарский «за ествою сидел» (на свадьбе — у послов короля Речи Посполитой)[371]. Бывают такие причудливые повороты истории! Надо вспомнить, что одним из послов в 1606 году был не кто иной, как велижский староста Александр Госевский, который спустя несколько лет окажется во главе польско-литовского гарнизона в Москве. Именно он будет командовать теми, кто сожжет Москву 19 марта 1611 года, а стольник князь Дмитрий Пожарский получит тогда тяжелое ранение в бою в столице. Но до этого времени еще далеко, и пока Пожарскому было определено исполнять свою скромную роль в хорошо отрепетированном придворном спектакле.

Благодаря запискам поляков, приехавших на свадебный пир царя Дмитрия Ивановича и Марины Мнишек, можно больше узнать о том, чем были заняты стольники. Появление на пиру во время брачных торжеств «30 пар стольников», их одежду и порядок службы описал Станислав Немоевский. По его словам, стольники были одеты «в парчевых государевых армяках, с цепями, в чернолисьих шлыках». Сначала они «били челом» государю, а затем разобрали золотую и серебряную посуду из огромного буфета «в пол-залы» и вышли с нею в сени. Потом четверо из них вернулись, они «принесли по миске и стали друг около друга (без поклона пред государем и без снятия шапок), держа по службе своей кушанья». Сохранился даже перечень блюд, которыми угощали польско-литовских послов Николая Олесницкого и Александра Госевского: «лебяжье коленко с медом», «крыло печеного тетерева», «заячья головка», «вяленая лопатка ягненка», курица «с борщем», «тесто» и пироги, десерт и «конфекты»[372]. Однако все эти «вкусные» бытовые подробности мало что могут сказать биографам, ищущим мысли, взгляды, оценки или суждения. Мы увидим за описанием богатой золотой и серебряной посуды и перечнем «ествы», за которой «сидел» (то есть которую расставлял по столам) князь Пожарский, только вещный мир московских царей. Какие-то детали особого поведения стольников уловил другой польский участник свадебных торжеств, заметивший, что «прислуга у царского стола отправляет службу по-простому, без поклонов, и чашничие, которых здесь зовут стольниками, даже не снимали шапок, а только наклоняли голову»[373]. У Немоевского пир польских послов описан подробнее, от начала и до конца, когда стольники получили из собственных царских рук «пару соленых слив» — заветное угощение в знак высочайшего благорасположения. От него мы также узнаём, что все присутствующие стали свидетелями довольно неприятного инцидента, когда посол Александр Госевский пытался отказаться от того, чтобы самому подойти за чаркой с питьем к столу царя Дмитрия Ивановича. Только нешуточная угроза «выбросить посла в окно» в случае его отказа заставила Госевс-кого подчиниться. Но с тех пор московские бояре (и стольник князь Дмитрий Пожарский тоже) должны были запомнить, каков характер у будущего узурпатора власти Боярской думы в Москве. Возможно, что именно тогда у князя Пожарского и появилось свойственное ему впоследствии стойкое неприятие самозванцев, хотя у молодого стольника, служившего при дворе, видимо, не было оснований не доверять официальной версии о происхождении царя Дмитрия Ивановича.