Парадоксы имперской политики: поляки в России и русские в Польше (XIX — начало XX в.) - Леонид Горизонтов

За терпимость по отношению к полякам князя Имеретинского критиковали также правая печать («Новое время», «Русский вестник») и влиятельные петербургские сановники (К. П.Победоносцев, И. Л.Горемыкин). Дабы ошибки начала правления царя-Освободителя не повторились вновь, из охранительного лагеря не переставали раздаваться напоминания о рубеже 50–60‑х гг., когда была допущена «потеря истинного понимания исторических государственных интересов»116.

Генерал–губернатор М. И.Чертков подтвердил в 1903 г. небезосновательность суждений своего предшественника, хотя счел их чересчур категоричными и не одобрил отхода князя Имеретинского от линии И. В.Гурко. В связи с возрастанием хозяйственного и военно–стратегического значения железных дорог на повестку дня встало дополнение служащих администрации, суда и просвещения русским инженерно–техническим персоналом. «Русские люди, — констатировал Чертков, — идут на службу в край неохотно и попадают сюда с других дорог преимущественно те, кто не ужился в России или вообще оказался там нежелательным. Понятно, что такие служащие в новом месте… оказываются еще более непригодными и делают всем вообще русским служащим дурную репутацию». Предлагавшийся рецепт отличался предельной простотой. Генерал–губернатор прйзывал прекратить прием добровольцев и переводить русских в Царство Польское в приказном порядке, «даже помимо их желания»117.

В 1904–1905 гг. у самого Черткова сложились откровенно конфликтные отношения со сторонником примирительной политики министром внутренних дел П. Д. Святополком — Мирским, в прошлом виленским генерал–губернатором. Нарушая всякую субординацию, главный начальник «Привислинья» велел «передать Святополку — не Мирскому, а «окаянному», как выразился Чертков, — что, пока он варшавский генерал–губернатор, у него все в крае останется по–прежнему, что он новых веяний у себя не допустит»118. В то же самое время в документе, составленном, по всей видимости, не без участия МВД, находим прямую ссылку на уже известные нам высказывания князя Имеретинского. Фактически повторив их, авторы обвиняли русских чиновников Царства Польского в «апатии и политиканстве». «Они прямо заинтересованы, — утверждали столичные аналитики, — в том, чтобы в крае не водворилось нормальное положение»119.

При комплектовании корпуса чиновников выбор делался не только между поляками и русскими. Определение круга лиц, «особо способных к ведению русского дела на западной окраине», оказалось задачей крайне сложной. В 60‑е гг. соратники Милютина были убеждены в существовании в администрации Царства Польского под патронатом Ф. Ф.Берга «немецкой партии» со своей корпоративной солидарностью и собственным пониманием стоящих перед властью задач. Однако антинемецкие меры в то время не могли получить достаточной поддержки, да и представления о «партии» едва ли точно отражали расстановку сил в варшавской бюрократии. После некоторых колебаний законодатели вывели из–под действия дискриминационных законов немцев–протестантов. «Местным начальством неоднократно было заявлено, — гласила соответствующая мотивировка, — что лица лютеранского вероисповедания, большею частию немецкого происхождения, отличаются неуклонным соблюдением служебного долга, почему являются превосходными исполнителями предначертаний правительства»120. Приравненные к лицам русского происхождения, немцы получили тождественные с ними права и привилегии, связанные с замещением административных должностей.

К исходу столетия национальные предпочтения правительства претерпели определенные изменения. Во внешней политике германофильский курс Александра II сменился нарастанием антинемецких настроений. Усиливающийся сепаратизм остзейских немцев вступал в противоречие с прежними представлениями о них как безупречных подданных. Все болезненнее воспринималось присутствие на западных окраинах Империи немецких колонистов. Однако, когда в 1886 г. в очередной раз обсуждался вопрос о предоставлении в отдаленных местностях чиновникам служебных преимуществ, мысль считать обязательным условием получения льгот православное вероисповедание поддержки снова не получила. В Государственном совете вспомнили, что «за последнее время почти все главные администраторы Польши, коим вверено было дело обрусения, были лютеране, как Лидере, Берг, Коцебу». Совет признал «невозможность обнять путем законодательного постановления все разряды лиц, которых правительство считает или не признает особо способными к ведению русского дела на западной окраине». Толкование понятия «русское происхождение» рекомендовалось давать не законодательным, а административным путем — в высочайших повелениях, испрашиваемых по каждому частному случаю Комитетом министров 121. Нетрудно уловить, что это решение наполняло понятие «русское происхождение» чисто конъюнктурным содержанием.

Еще спустя десятилетие, характеризуя личный состав администрации Царства Польского, А. К. Имеретинский имел все основания писать: «местный чиновный класс по национальности распадается здесь на русских и поляков; чиновники–немцы сливаются или с первой группой или со второй, не образуя самостоятельной категории»122. В связи с приведенным выше мнением Государственного совета он предложил решать вопрос о русском происхождении путем консультаций между главами местной администрации и заинтересованного центрального ведомства. Возражая варшавскому генерал–губернатору, министр внутренних дел Д. С.Сипягин продолжил поиск некоего универсального подхода. «Задачею правительства, — отмечал он, — в настоящее время является борьба не с одними стремлениями польского населения. Между русским подданным и лицом русского происхождения существует большое различие, и последнее выражение надлежит понимать в более тесном смысле». По мысли Сипягина, доверия заслуживают лишь «лица, принадлежащие от рождения к русским подданным и православным и неженатые на католичках». Выведя столь точную формулу благонадежности, министр настаивал на неукоснительном следовании ей в кадровой политике. «Что же касается лиц, исповедующих иные религии, — пояснял он, — то сии лица в лучшем случае усваивают лишь внешние черты русской народности, но по отсутствию духовной связи с русским народом, обусловливающей общность национальных интересов, не могут считаться надежным служебным элементом, удовлетворяющим особенным условиям службы в крае». В свою очередь, министр финансов С. Ю.Витте, оценив определение Сипягина как «слишком узкое», выступил против огульного отлучения протестантов от политической благонадежности 123. Знакомство с административной практикой начала XX в. убеждает в том, что власти не только активно пользовались сипягинской формулой, но и давали ей порой еще более изощренное толкование.

Вопреки утвердившемуся стереотипу, программная установка на обрусение аппарата вовсе не была равносильна поголовному изгнанию чиновников–поляков. После 1863 г., особенно в период пребывания у власти И. В.Гурко, доля русских чиновников действительно быстро росла, и в этом далеко не последняя роль принадлежала системе поощрений. В сохранившихся подготовительных материалах ко всеподданнейшей записке Гурко присутствует мысль о том, что «нужно привлекать сюда русских чиновников и думать не о сокращении привилегий, а об увеличении»124. «О том, чтобы лишить русских чиновников в крае некоторых установленных законом служебных льгот, — говорилось четверть века спустя в рекомендациях сенатора Д. Б. Нейдгарта, — не должно быть и речи»125. В то же время многие руководители внутренней политики считали присутствие коренных жителей окраин в административных органах принципиальным моментом. Даже в 1897 г. в учреждениях Царства Польского, подведомственных Министерству внутренних дел, русские чиновники составляли всего 36 % личного состава. «Русских чиновников, — свидетельствовал Ф. Ф.Орлов, — очень немного на Висле. Просматривая памятные книжки, издаваемые ежегодно у нас в губернских городах, и адрес–календари, легко можно видеть, что процент этих чиновников не слишком много превышает процент русского населения на Висле». Про то, что чиновники Царства «не русские, а в массе польские», писал в 1906 г. М. Криушин 126. К этому моменту, однако, ряд ведомств, в том числе судебное л учебное, были уже практически полностью русскими 127.

К восходящим к эпохе национального противостояния стереотипам относятся не только представления о численности русских чиновников, но и об их деловых качествах. Согласно одному из них, чисто русским пороком, к которому чиновники–поляки будто бы не имели никакого касательства, являлось взяточничество. Соответствующие высказывания встречаем как у современников интересующей нас эпохи, так и у ее исследователей. Можно найти противоположные, также связанные с полемикой своего времени и потому едва ли вполне беспристрастные свидетельства. «Упреки насчет воровства русских чиновников, — советовал М. Криушин своему оппоненту, — [тот] с более чистой совестью может возвратить полякам, так как этим грехом русские болеют реже, о чем справки можно навести не только в канцеляриях Царства Польского, но и по всей России» 128. Сам служивший в Царстве Польском в начале века, посетив его вновь в 1910 г., Д. Б.Нейдгарт остался доволен состоянием административного аппарата. «Русское чиновничество, — гласил сенаторский отчет, — если и проявляет недостатки, свойственные более или менее всякому чиновничеству, проявляет их отнюдь не в большей — скорее даже в меньшей мере, чем местные чиновники–поляки. Оно интеллигентно, и деятельность его в общем вполне удовлетворительна». И это при том, что специальная проверка отдельных ведомств обнаружила в них «служебную вакханалию», «широкий, беспорядочный, а подчас и пьяный разгул» 129.