Потерянный дневник дона Хуана - Дуглаc Абрамс

К моему удивлению, тело командора вынесли из дома в тот же день. Его покрыли черным саваном и поместили в погребальную карету. Следом поехали кареты, в которых находились маркиз, донья Анна и многочисленная свита. Судя по всему, маркиз был намерен побыстрее покончить с похоронами, чтобы сократить срок траура и приблизить день свадьбы.

Я дождался их возвращения. Лицо доньи Анны, закрытое черной вуалью, и ее скорбно опущенные плечи наполнили страданием мое сердце. Я смахнул невольные слезы, навернувшиеся на глаза, и продолжал ждать наступления темноты. Наконец карета маркиза уехала. Я понял, что настал мой час. Теперь надо было незаметно проскользнуть мимо оставленного маркизом бдительного стража. Но как это сделать? Шпион наверняка не спускал глаз с входной двери и с ее балкона Похоже, что у меня нет иного способа проникнуть в дом, кроме как превратиться в сокола.

В этот момент мое внимание привлек голубь, взлетевший с окна в дальней части дома. Кажется, там находилось окно комнаты, которую прежде занимал ее отец. Я должен попытаться попасть именно туда! Осторожно обойдя шпиона сзади, я влез на крышу дома доньи Анны с другой стороны и, дотянувшись до нужного окна, тихонько постучал. Я почти висел в воздухе, держась за кромку крыши одной рукой. Неизвестно, сколько времени мне удастся провисеть в таком положении, потому что рука болела так же сильно, как на решетке инквизиции.

Когда я почувствовал, что мои пальцы вот-вот разомкнутся, я услышал ее шепот:

— Дон Хуан?…

Она быстро открыла окно, чтобы впустить меня.

— С вами все в порядке? А я уже боялась, что…

— Я нашел убежище в монастыре Сан-Хосе дель Кармен. Я пришел бы к вам раньше, но…

Она провела меня в свою комнату. Я благоразумно держался подальше от окна, пока девушка не задернула тяжелые красные шторы. Потом она так же тщательно заперла дверь. Теперь, невидимые для посторонних глаз, мы обнялись, и она тихо заплакала, уткнувшись мне в грудь, где все еще болела рана, нанесенная мне ее отцом.

— Мне так жаль, — сказал я. — Мне очень, очень жаль.

— Мой отец увидел, как я пишу письмо, и выхватил его у меня из рук.

Сейчас было самое время рассказать ей правду, но у меня не хватало духу. Я опустил глаза, страдая от сознания собственной вины, а, главное, от страха, что, узнав правду, она возненавидит меня.

— Что случилось? Ваши чувства ко мне переменились? — тревожно спросила она.

— Нет-нет! Дело вовсе не в этом…

Мне даже не пришло в голову, что она может именно таким образом истолковать мое смущение. Однако и на этот раз я не смог заставить себя рассказать ей правду.

— Тогда обнимите меня, — прошептала она, и мы прижались друг к другу, словно жертвы кораблекрушения, оказавшиеся на одном обломке корабля в открытом море.

— Смерть вашего отца… — начал я наконец.

— Я отомщу за него.

В ее глазах засверкал такой же огонь, как в ту ночь на башне, когда она приставила нож к моей шее.

— Не лучше ли предпочесть прощение?

Я почувствовал, как вспотели мои ладони. Ее темные бездонные глаза были исполнены скорби и мрачного огня.

— Если вы и в правду любите меня, то не станете препятствовать.

— Я действительно люблю вас…

Проговорив эти слова, я понял, что именно любовь сделала меня трусом. Я не мог признаться ей в том, что являюсь именно тем человеком, которого она намеревается убить, чтобы отомстить за своего отца.

— Прошу вас, уедем вместе… в Санлукар… пока не поздно.

— Моя честь велит мне отыскать убийцу отца.

— Но для того чтобы попасть на корабль, отплывающий в Новую Испанию, нам нужно выехать не позже завтрашней ночи.

— В таком случае, встретимся завтра в полночь. Или я успею отомстить убийце, или… я доверю эту месть Господу.

Я подумал, что правда может немного подождать. По крайней мере, до тех пор, пока мы не окажемся в Новой Испании и в крови доньи Анны не утихнет огонь мщения.

— Мы не сможем встретиться возле вашего дома: здесь повсюду шпионы, — заметил я.

— Тогда встретимся в нашей семейной часовне. У меня есть ключ. Я буду ждать вас внутри. …Никто не посмеет запретить мне пойти туда и попрощаться с отцом.

Это был отличный план.

— Хорошо. Встретимся в часовне, — кивнул я.

— А моя мать… моя дуэнья… что станет с нею?

— Оставьте ей письмо, в котором объясните, что убегаете от маркиза. Напишите, что обязательно пришлете за ней, как только устроитесь на новом месте. Вот, возьмите этот кошелек с золотыми монетами. Этого должно хватить ей на жизнь и на дорогу. Но ни в коем случае не следует говорить ей, куда именно мы едем, иначе она выдаст нас маркизу.

— Ах, дон Хуан, вы верны своему слову!

По ее щекам опять потекли слезы. Она обняла меня, прижавшись всем своим прекрасным телом, которое под моими руками становилось мягким и податливым словно воск.

— Я должен… идти, — сказал я скорее себе, чем ей.

— Быть может, сострадание велит вам остаться, — сказала она, глядя мне прямо в глаза и слегка приоткрыв губы. — Я не хочу сегодняшнюю ночь провести в одиночестве.

Меня разрывали противоречивые чувства, но она подставила мне свои губы и закрыла глаза. Теперь для того чтобы уйти, мне пришлось бы оттолкнуть ее. Я нежно припал к ее губам, и ее дыхание слилось с моим. В этот момент мне показалось, будто я впитываю в себя ее душу. Она обхватила мою голову и не отпускала от себя. Мои пальцы скользнули по ее шелковистым волосам, по нежному изгибу шеи, по плечам и по рукам. Соприкоснувшись ладонями, мы сплели наши пальцы, и я напрасно пытался унять охватившую меня дрожь.

Донья Анна, трепеща от желания, повлекла меня в сторону ложа. В неверном свете догорающих свечей мы помогали друг другу освободиться от одежды, и наши тени на стене слились в одну. Развязывая шнуровку на ее платье, я сознавал, что никогда прежде мне не доводилось обнажать подобное сокровище. Каждый дюйм ее божественного тела вызывал во мне чувство благоговения. Я не торопился снимать с себя нижнюю рубашку в надежде отсрочить нависшую надо мной угрозу разоблачения. Она провела своими тоненькими пальчиками по моей груди и нащупала полотняную ткань, с помощью которой я, как сумел, перевязал свою рану.

— Вы ранены!..

— Это заживет, — быстро проговорил я, после чего принялся один за другим нежно целовать ее пальчики.

Откинувшись на белую простыню, она утопала в золотистом сиянии свечи. Чувства, которые я испытывал в этот момент, были сродни тем, какие мне довелось пережить в нашу первую ночь с Терезой. Я был так же испуган, взволнован, смущен, и все мое искусство куда-то исчезло. Глядя в ее черные глаза, я не знал, как мне выразить всю глубину той нежности, которую я чувствовал к ней и в которой она так нуждалась. Ее губы трепетали в легкой улыбке, но по щеке катилась слеза. Она ощупывала мое лицо пальцами, словно стараясь запомнить его. Ощущая ее прикосновения, я подумал, что мое сердце вот-вот разорвется от счастья. Ее глаза были подобны двум бездонным колодцам, в которые хотелось упасть и остаться в них навеки. Я положил руку ей на сердце, и она с силой прижала мою ладонь.

— Поклянитесь, что вы никогда не покинете меня.

— Я клянусь.

Принося эту клятву, я не ощутил даже тени сомнения. Только смерть может заставить меня покинуть эту женщину.

Мои руки и губы были подвластны не разуму, но сердцу. Я прикасался к каждому изгибу ее тела, и оно благодарно отзывалось на ласку, щедро даря мне свою нежность. Я наслаждался и не мог насладиться созерцанием ее глаз, ароматом и свежестью ее тела. Я упивался этим, подобно умирающему от жажды человеку, который отыскал живительный источник и припал к нему. Она не сдерживала порывов своего тела, разбуженного страстью, и ее возбужденное прерывистое дыхание сопровождало наши объятия, словно прекрасная музыка.

С величайшим трепетом я овладел ею. В любую секунду я готов был сковать себя железными цепями, если хотя бы малейшая гримаса боли исказила ее прекрасные черты. Но вместо этого я услышал стон страсти, который, наоборот, призывал меня действовать смелее. Мы были первым мужчиной и первой женщиной на земле. Это было нашим падением и в то же время нашим освобождением.

В этот момент мы не стремились к обладанию или к познанию, мы ничего не давали друг другу и ничего не получали взамен. Мы были просто единым телом, в котором нежность и страсть слились в священный гимн любви. Молнии пронзали наши тела, и я не мог определить, была ли между нами хоть какая-то граница. Мне случалось ощущать души многих женщин, но никогда при этом я не чувствовал своей собственной души. Мы прижимали к себе друг друга, покрывшись испариной, и наша страсть была такой сильной, что сжигала нас как огонь, а наша любовь была так велика, что накрывала нас подобно гигантской волне.

Она упала на теплые простыни, и я упал вместе с нею. Я чувствовал, как одинаково бьются наши сердца и как одинаково вздрагивают наши тела. На этот раз я не стал удерживать в себе свое семя, потому что знал: то, что случилось сегодня, было не мимолетным наслаждением, а вечной любовью.