Герои Гражданской войны - Теодор Гладков

В 1930 году Примакова посылают на пост военного атташе в Токио. В 1931 году он командует 13-м стрелковым корпусом в Свердловске. В 1933 году является заместителем командующего войсками Северо-Кавказского военного округа. Затем его переводят в Москву, в Управление боевой подготовки, где он руководит работой всех высших военно-учебных заведений Красной Армии. С 1935 года до августа 1936 года Примаков находится на работе заместителя командующего войсками Ленинградского военного округа. Он делегат XVII съезда партии, член ЦИК СССР.

Во время безжалостного и жестокого преследования ведущих кадров Красной Армии Примаков был одним из первых, на кого обрушился тяжкий сталинский удар. На очереди маршалы — Тухачевский, Егоров, Блюхер, командармы — Якир, Уборевич, Корк, Дубовой, Каширин, Алкснис, Белов.

Летом 1918 года гетман Павло Скоропадский обещал 700 тысяч карбованцев за голову партизанского вожака Примакова. И не нашлось никого, кто пошел бы на такую мерзость. Голову Примакова не обменяли на чемодан карбованцев, ее не посекли ни гайдамацкие шаблюки, ни деникинские клинки, не порубили ни махновские палаши, ни белопольские шпаги, не одолел бандитский обрез. Но чего не удалось сделать другим врагам советской власти, удалось черной руке Ежова. И слетела голова талантливого советского полководца, верного сына большевистской партии Виталия Марковича Примакова.

Но ленинская правда победила. Ленинская правда, воплощенная в решениях XX и XXII съездов партии, развеяла сталинские наветы, она установила, что все полководцы Красной Армии были достойными гражданами и честными партийцами.

Сейчас имя выдающегося сына украинского народа Виталия Примакова свято чтят трудящиеся Украины. В январе 1963 года в Харькове на улице, которой присвоено имя Виталия Примакова, собрались воины гарнизона, трудящиеся города, ветераны примаковских полков.

В столице Украины Киеве лучшему парку города у моста Патона присвоено имя Примакова, шумной улице у 4-й обувной фабрики — имя Червонного козацтва. А по Днепру вот уже два года плавают два теплохода — «Червоний козак» и «Вiталiй Примаков».

Примаков погиб незадолго до Великой Отечественной войны, в которой еще больше засиял бы блеск его полководческого таланта. Он сам не участвовал в боях с заклятым врагом — фашистскими захватчиками. Но их громили его ученики — питомцы славного червонного казачества. И маршалы, и генералы, и полковники, и рядовые бойцы. Старик — «матрос с Балтики» Афанасий Грива, послав на фронт двух сыновей, сам воевал против фашистов на бастионах Севастополя, где и был тяжело ранен. Всем защитникам Севастополя было тогда нелегко, а Афанасию Гриве в десять раз тяжелее. Ведь он все те годы носил в своем солдатском сердце горькую обиду за несправедливо казненных своих вожаков. Обида обидой, а долг гражданина был превыше всего. Верными своему гражданскому долгу остались и все питомцы червонного казачества.

Множество стариков — ветеранов 1-го Конного корпуса трудятся в колхозах, совхозах, на заводах, в шахтах. Помогая партии в ее созидательной борьбе за построение коммунизма, ведут широкую пропагандистскую работу среди молодежи.

И разве это не знаменательно? Те, кому партия и страна поручили ныне блюсти неприкосновенность советских границ и охранять труд ее граждан, прошли суровую школу политической и боевой подготовки в рядах червонного казачества — первого украинского советского регулярного боевого соединения. Это командующий войсками Киевского военного округа дважды Герой Советского Союза генерал-полковник Петр Кириллович Кошевой, его заместитель генерал-полковник Владимир Филиппович Чиж и начальник штаба округа генерал-полковник Владимир Михайлович Крамар.

И все ветераны, и те, кто трудится на полях и на фабриках, и те, кто оберегает границы страны, свято чтят память своего воспитателя — большевика Виталия Примакова.

Многие питомцы Примакова на чисто военном поприще опередили его. Но лишь тот учитель достоин носить это почетное звание, чьи ученики превзошли его.

Победами на фронтах гражданской войны червонные казаки Виталия Примакова вместе со всей Красной Армией заложили основы победы под Берлином. Лишь та победа чего-нибудь стоит, которая таит в себе зародыши грядущих побед.

И. ДУБИНСКИЙ

РОБЕРТ ЭЙДЕМАН

Знай, друг: нет покоя!

У жизни лишь вьюги

Да бури — подруги,

И грозы вокруг[2].

Как давно это было!.. Он написал эти строки, когда ему было всего шестнадцать. А сейчас уже… Нет, в сущности, он еще совсем молод. Как принято говорить — в расцвете сил. Он не чувствует своих лет, вот только заботы… Сейчас даже смешно вспоминать: надо же, шестнадцатилетний парень, а так точно предсказал собственную судьбу: «да бури — подруги и грозы вокруг». И какие грозы!

Хорошо, что в последнее время у него появилась возможность посидеть вот так часок-другой за письменным столом наедине с листом бумаги. Курсанты, конечно, думают, что начальник академии занимается вопросами высшей стратегии. А он просто пишет стихи. Как когда-то в юности. Впрочем, сегодня как раз не стихи.

Из-под зеленого конуса лампы мягкий ровный поток, не тревожа спокойную тишь темноты, освещает лишь крупную сильную руку и тетрадь. Строгие и твердые набегают друг на друга строчки, ровные, как шеренги бойцов в строю.

«В последнее время я начал все чаще думать о смерти. Может быть, потому, что время от времени меня осматривают врачи. Я очень благодарен за такое внимание… Врачи измеряют мое сердце, считают пульс, щупают печень и кишечник…

Врачи правы. По ночам я иногда чувствую, слышу свое сердце. Работает оно глухо, неровно. Что-то в нем заскакивает, как в усталых, старых часах, готовых остановиться. Сердце сладко замирает, но в мозгу пульсирует, кипит кровь. Конец! Конец!..

Умереть в кровати я не хочу. Смерть в кровати слишком торжественна. Вся церемония похорон мне противна. Противен путь в крематорий… Я не сомневаюсь, что меня, как старого партизана, проводят с музыкой. Об этом позаботятся друзья. Они торжественно будут стоять вокруг моего гроба, тихо перешептываясь, точно боясь меня разбудить.

Черт побери эту торжественную церемонию!

Поэтому я говорю: я хочу умереть так, как умер мой друг, незабвенный донецкий шахтер Нирненко, который повел за собой в революцию родную деревню Титовку и сложил под Варшавой свою горячую, светлую голову. Я хочу умереть так, как умер другой шахтер, славный командир сто тридцать шестого полка, Дзюба, или так, как умер храбрый Апатов — у него были длинные, как у священника, волосы, блестящие, черные, как та смола, которой он, мариупольский рыбак, когда-то смолил лодку. Глаза у него были голубые, той теплой голубизны, какая бывает у моря летом. Я хочу умереть в бою»*.