Тайна ультиматума. Повести и рассказы - Роман Ким

— Ну?

— Вот и вся записка.

Донахью фыркнул.

— А почему надо было умирать из-за такой чепуховой бумажки?

— Он не выполнил приказа.

— Какого приказа?

— В конце записки три «кью». Они означают: «По прочтении сжечь». А он этого почему-то не сделал. И поэтому казнил себя.

— Понятно.

— А вторая тайна еще проще. Насчет сводки погоды, которую должны были передать в качестве сигнала нападения.

— Ну?

— Я выяснил совершенно точно. Четвертого и пятого декабря никаких сигналов не подавали.

— Как? Была же…

— Четвертого и пятого передавали по станции Джэй-Ви-Три Даблью сводку погоды относительно северного ветра. Но это был вовсе не сигнал, а простая сводка погоды, которая шла вслед за последними известиями в обычной токийской коротковолновой передаче для заграницы.

— Не может быть… Непонятно… Проверили как следует?

— Проверил с помощью бывшего полковника Мураи из осведомительного отдела ставки, он ведал всеми нашими радиопередачами для заграницы перед войной. Он разыскал в архиве копию сводок погоды, переданных четвертого и пятого. Я переписал текст: «В районе Токио сегодня ветер северный, постепенно…»

— Ладно, понятно.

— Вот эту сводку вы приняли за…

— Понятно. Завтра утром позвоню.

Донахью повесил трубку.

— Еще чашечку? — предложил Уайт.

— Нет. Я еду, меня ждут.

Уайт с улыбкой взглянул на Донахью.

— Не хочешь поделиться со своим старым другом?

— Ах, да… Выяснилось, что записка на имя Идэ была ерундовая, а три буквы в конце означали, что записку надо уничтожить сразу по прочтении. Ну, я поехал, у меня куча дел.

— Постой, — в голосе Уайта звучало удивление. — А как же со второй тайной? Насчет сигнала…

Донахью покачал головой и вздохнул:

— К сожалению, не удалось выяснить. И видимо, никогда не удастся. Ёсе, кто был причастен к подаче такого рода сигналов, погибли во время войны.

— Значит, это навсегда останется нераскрытой тайной?

— Выходит, что так. — Донахью снова вздохнул. — Никки, дорогой, жизнь — это цепь разочарований, заблуждений и тайн. Искренний, от всего сердца, привет твоей жене. Смотри береги ее. Буду бесконечно рад, если цветы понравятся ей. Прощай.

Уайт проводил контр-адмирала до машины и помахал вслед рукой.

Вернувшись в дом, Уайт вскипятил воду на спиртовке и заварил в маленьком чайнике зеленый чай. Он удобно устроился в кресле, медленно выпил чашечку и закрыл глаза. Его разбудил телефонный звонок. Звонила Марико. Она задержалась у Норы, сестры Пейджа, врача стоматологической клиники для членов семей американских военнослужащих, помогала Норе переехать в другой флигель. Все выписки, которые Уайт приказал сделать, закончены. Скоро приедет. Уайт сказал, что Донахью еще раз заезжал и оставил для нее сказочно роскошный букет из разноцветных орхидей — выпросил у супруги генерала Макартура.

— Ой, какая прелесть! — воскликнула Марико. — Вот это действительно светский человек! Учись у него. Ты бы никогда не догадался…

— Я не знаком с миссис Макартур.

— А он взял и познакомился и попросил для меня…

— Ему это легче, чем мне. Генерал Макартур — один из совладельцев «Дженерал электрик», а контр-адмирал Донахью теперь зять вице-директора «Интернейшнл никел». Они из одной хунты. Между прочим, ему звонили сюда и разъяснили тайны. Те самые. Вероятно, звонил Терано. Помнишь?

— Правильно разъяснил?

— Судя по репликам Донахью, правильно. Тайну трех «кью». Помнишь?

— Да. А тайну сводки погоды?

Уайт засмеялся.

— Думаю, ему объяснили все. Исчерпывающе. Но он сказал мне, что эту тайну выяснить не удалось — все посвященные в нее убиты. Сообщив это, он передал тебе привет и тихо-тихо смылся.

— Значит, ничего не сказал тебе?

— Ничего. И я промолчал. Ведь мы с экс-полковником Мураи твердо условились никому не говорить о наших разговорах. Поэтому я и не сказал контр-адмиралу, что мне известно все о том, как наши начальники тогда сами себя одурачили.

После паузы Марико сказала:

— Надо было все-таки сказать ему, не называя Мураи, что мы все знаем. Он был так любезен, специально привез мне орхидеи, это такая редкость… а ты скрыл от него…

— Рано или поздно он все узнает. Мы с ним еще непременно сцепимся. Его и таких, как он надо бить и разоблачать без всякой пощады! В тот раз они довели Америку до Пёрл-Харбора, а сейчас, если не помешать им, могут привести нас к еще большей катастрофе.

— Правильно, Ник! Ты у меня самый умный, самый красивый и самый сильный человек на свете.

— И самый голодный.

— Скоро приеду. Куда поставил орхидеи?

— Выбросил. Они пахли недобрыми замыслами.

После маленькой паузы Марико сказала:

— И хорошо сделал. Я нарву полевых цветов и привезу.

MEMORIA

ЛЕВ СЛАВИН

Рука друга

Я помню Романа Кима с начала тридцатых годов. Ким всю жизнь оставался равным самому себе. Его душевную суть составляли энергия, смелость, изящество, точность, сила. Несмотря на все испытания, подчас жестокие, в которые ставила его жизнь, ничто в нем не претерпело изменений, не исказилось. Рука его в шестьдесят лет была так же тверда и сильна, как и в двадцать. Рука друга. На нее можно было опереться, как на скалу. Талант его оставался свежим и сильным. Произведения его не стареют.

Их обычно относят к жанру приключенческих. Здесь сказывается инерция критического мышления, привычка к рубрикам. А ведь читая повести Кима, нетрудно заметить, что все эти тайны и погони, криптограммы и шпионы не самое главное в книгах этого писателя. Может быть, если бы не было в них кое-чего другого, более значительного, именно эти качества держали бы читателя в своей власти. Но и есть в них магнит посильнее: мысли, характеры, судьбы.

Писатели и сами не всегда понимают, в чем истинное содержание их силы. Бальзак вполне серьезно утверждал, что тема его поразительного романа нравов «Блеск и нищета куртизанок» — борьба между сыщиком и преступником. Кто назовет «Холодный дом» Диккенса или «Преступление и наказание» Достоевского детективами, как ни силен в них элемент уголовного романа.

Я отнюдь не озабочен тем, на какую жанровую полочку положить произведения Романа Кима. В конце концов отсутствие соответствующей полочки скорее хороший признак. Короче: большинство произведений Кима — и «Тетрадь, найденная в Сунчоне», и «Девушка из Хиросимы», и «По прочтении сжечь», и «Агент особого назначения» и другие — все это вещи скорее политического, чем приключенческого, жанра. Отражение мировых событий на судьбах рядовых людей — вот истинный пафос «детективов» Кима, гораздо более волнующий, чем интриги разведчиков и контринтриги контрразведчиков, кстати сказать, изложенные пером умелым и увлекательным и которым личный опыт и специальная эрудиция автора сообщают неопровержимую достоверность.

К этому надо добавить, что острые сюжеты в книгах Романа Кима не выдумка беллетриста. Это история. Это подлинный исторический материал о событиях малоизвестных широкому читателю. Иногда этого материала так много, что возникает желание несколько проредить его. Но изящество формы и свойственный Киму тонкий юмор помогают его произведениям сохранять баланс. В ряде характеристик сказывается присущий Киму талант памфлетиста.

При этом как бы ни фантастичен был сюжет, с большой тщательностью изображена бытовая обстановка. Действие ряда произведений Кима происходит в экзотических краях. Образ жизни, нравы, бытовые подробности выписаны с бальзаковской кропотливостью. Познавательное значение этого несомненно. Нередко эти подробности существования доведены до уровня метких психологических характеристик. Вот пример из повести «По прочтении сжечь».

Японские послы вернулись к себе от государственного секретаря США, которому они передали ноту с объявлением войны. Они взволнованы.

«Номура налил чаю себе и Курусу. Оба стали пить с громким прихлебыванием, послав к черту западный этикет».

Какой точный и емкий образ! Юмористическая деталь работает как трагическая.

Подобно тому как произведения Романа Кима далеко выходят за пределы детективного жанра, так и сам он не умещался весь в пределах литературной работы. Он принадлежал к тому замечательному поколению, которым я восхищаюсь. Он был характерным представителем этих железных большевиков, этих коммунистов в самом высоком, самом подлинном, самом благородном и чистом смысле этого слова.

ВАСИЛИЙ АРДАМАТСКИЙ

Встречи с Кимом

Поводом для нашего спора с Романом Николаевичем стало предисловие к одной из его книг. В нем в нескольких строках и довольно примитивно был пересказан сюжет книги — предисловие выглядело явно неудачным. Прочитав его, я сказал Киму, что вообще не люблю предисловий — и таких, как это, и таких, где долго растолковывают смысл книги, выражая этим полное недоверие читателю.