Преломление. Обречённые выжить - Сергей Петрович Воробьев

вход с двумя облупившимися полуколоннами, справа — зал ожидания, слева — симметрично анфилада административных помещений и ресторан без названия. Хотя почему без названия — под оргстеклом плакатик, а на нём выведено местным художником неуставными буквами: «РЕСТОРАН». Ниже — «Упр. НАРПИТа ГУЖДСССР». В это роскошное заведение мы не пошли. Соображение ещё имели. С тушёнкой от Великого кормчего делать там было нечего.

Подойдя к дюжему милиционеру, я спросил без обиняков:

— Где у вас тут местное сельпо?

Страж правопорядка с надвинутой на глаза фуражкой посмотрел на меня как на врага народа, смерил взглядом с головы до ног, сплюнул через зуб и сказал:

— Сам ты сельпо! У нас тута город. Водку в гастрономии продают.

— Ну так где же тут ваша гастрономия? Мне колбаски в дорогу купить надо да папиросок, чтобы не скучно ехать было.

— Столичный гусь, видать, — оценил меня страж, матёро ощерясь, — колбасу у себя грызёте, а у нас тута только камбала мороженая, да и то не каждый день. — Подумав, добавил: — И печенье пионерское «Всегда готов».

В общем, вышли мы на главную улицу имени вождя мирового пролетариата, которая почти в вокзал упиралась, и нашли невдалеке единственный в округе гастроном с отбитой первой буквой на вывеске. В этом самом «астрономе» действительно лежала в колодах рыба. Но не камбала, а мойва. На полках были разложены банки с кабачковой икрой и апельсиновым соком «ГРЕКО», за витриной в тусклых стеклянных вазах красовались печенье «Спорт» и конфеты «Старт» в вылинявших обёртках. Алкогольные напитки были представлены портвейном «Три семёрки» и крепкой настойкой «Зубровка». Вот на неё-то мы и положили глаз.

Подойдя вальяжной походкой к продавщице — волосы набигудированы, нос по ветру, губы «с нашим знаменем цвета одного», — я выложил ей свои соображения:

— Мисс, — так и сказал ей с хорошим петербургским произношением, — мисс, не хотите ли свершить со мной ангажемент?

Она поначалу опешила, рот свой расписной раззявила, будто матом собралась обложить, но потом решила меня дослушать, сделав умное лицо. И я стал развивать тему:

— Не подумайте чего плохого, мисс. Просто я вам ангажирую для начала две банки «Великой Китайской стены», а вы мне — бутылочку целебного напитка, настоянного на дальневосточных травах. Получается абсолютно взаимный ангажемент. Едем на Тихоокеанское побережье на долгую героическую службу, денег, естественно, нет, а жажда мучит. Не откажите в любезности, мисс.

Она, видно, не всё поняла из изложенного и принялась нервно перебрасывать костяшки старых счётов, будто подсчитывая доходы от нашего «ангажемента». При этом на её лице отражались растерянность и безоружность перед возникшими вдруг непредвиденными обстоятельствами. Глаза забегали, как у болельщика настольного тенниса, следящего за быстрыми пассами шарика. В эту звенящую натянутой струной паузу вмешалась простоволосая женщина, что стояла рядом.

Она, по всей вероятности, на лету схватила суть проблемы и сухим, скрипучим голосом почти пропела:

— И много, милок, у тябя этой самой стяны?

— Неделю кормиться можно, — заверил я и похлопал по своему фибровому чемодану.

— Тады, милок, падём самной, я табе мякстуры ат кашля-та ата-лью. Скольки надоть табе? Дитрик, а можа, и усе два?

— Чтоб совсем не кашлять, бабуся, лей, сколько не жалко, — обрадовался я, наклонившись в её сторону, тем самым разрешив все сомнения набигудированной продавщицы. — Где микстура-то? Проведём ангажемент на высшем уровне.

Лёвку Уборовича и Митяя попросил дожидаться на вокзале. Мол, дело тут нехитрое, обернусь в два счёта.

Лёва только последнее наставление дал на дорогу:

— Всю тушёнку не меняй, а то до Владика на одном хлебе не дотянем.

Женщина под «ангажемент» оказалась прыткой. Взяла меня за руку и поволокла по узким улицам Буя. С улицы Ленина свернули на Энгельса, потом пошли по Кларе Цеткин, с неё шмыгнули на Карла Либкнехта.

— Карл у Клары украл кораллы, — процитировал я. — Русские названия у вас тут хоть сохранились?

— А во! — показала женщина рукой направо.

— Улица Розы Люксембург. Люксембург, что, русская фамилия?

— Можа, и неруская. Но жисть харошую дли нас ониветь саружали, гарямычные. Вот таперя толька вулицы ат них асталися, а жисти харошей ане так и не хлябнули. Нам отдуватися приходца. Я вот на вулице Манделеева живу. Эта за углом бует. Ня знаю, чейной пароды он чалаэк, но вумный шибко! Прыдумал он ночкай тёмнай пердическу втаблицу алиментов. И таперича, грят, па ентой самой втаблице можна найтить любога алименщика, гдеб он свою голву ни сховал. Да хочь в самой Бразиле с Аругваем.

— Да, мамаша, с вами не пропадёшь, всё знаете, — изумился я. — А самогон-то ваш на чём будет, если не секрет?

— На буряке, милок, на буряке! На чемжэ ешо? А вота и домы наши.

На окраине улицы стояли три двухэтажных дома, на срезе крыш которых маячили двухаршинными фанерными буквами слова: «СВОБОДА», «РАВЕНСТВО», «БРАТСТВО».

— Домы энти от ухымзавода усе будуть, — пояснила мамаша. — Хватэра мая во «БРАЦТВЕ». Усе мы братьтя в усвободе нашенской и рванстве. У свободы щас страсть как многа. Мальцанеру частковому меру атмеришь, и нихто на тваю усвободу ужо не пальстицца.

Зашли в её «братство» на второй этаж, а там на плите жбан с брагой кипит, а над ним жестяной конус, с которого по наружному, загнутому внутрь канту первач скапывает сначала в лоток, а с него в большой алюминиевый бидон. Первый раз такую конструкцию увидел.

— Аксана! — заорала моя провожатая. — Надоть вады надбавить! Глядь сама. Дабро-то усё у пар уходить. Первак вить ели каплет.

И тут открылась ситцевая занавесочка в мелкий цветочек, и в проёме, ведущем в дальние покои, показалась сама Оксана — девица лет двадцати двух на вид, пригожая, с раскосыми глазами и короткими ухоженными волосами, чёрными, как гудрон. В волосах красовался цветок дикой розы. Ну, прямо с картины Кустодиева сошла.

— Ай, тётя, сами смотрите за своей химией, — произнесла картинная девица и глубоким, как омут, взглядом стрельнула в мою сторону.

Я расчёсочку из нагрудного кармана вынул, чуб свой зачесал и говорю бархатным баритоном Дон Гуана:

— Пани Оксана, мы здесь с вашей тётей ангажемент затеяли… Что в переводе означает натуральный обмен. Возврат, так сказать, к феодальному строю. Но я думаю, это не помешает нашему поступательному движению к светлому будущему всего человечества, и свобода, равенство и братство наконец-то восторжествуют, и все мы в конечном итоге станем братьями и сёстрами… Вы, кстати, не хотите со мной породниться, так сказать, с опережением графика, пока я не встал под военно-морской стяг охранять ваш покой и благополучие на дальних рубежах нашего Отечества?

Тётя перекрестилась на мои слова, а пани Оксана улыбнулась,