Родная речь - Йозеф Винклер

Стеля постели, она укладывала посередке большую куклу, обряженную тугим красным шелком. «Это мне крестник подарил», — пояснила она. Когда стелить постели не было нужды, кукла лежала на диване или на детской кроватке возле тумбочки.

Сухой, затвердевший за десятилетия клевер-четырехлистник он нашел между страниц маленькой книжки на русском языке. На обороте обложки корявым почерком было написано: Варвара Васильевна.

Посреди супружеского ложа в комнате на первом этаже лежит нарядная подушка с вышитой косулей. «Хлеб — всему голова», — гласит надпись на мешке из-под муки, постеленном у входа в кладовку. Картинка в кухне тоже имеет словесное пояснение: «Святой Леонгард, твоей милости вверяем мы крестьянское сословие. Защити плащом своим всякую домашнюю животину». На одном из пряничных сердец, висящем рядом со спортивными регалиями над портретом умершего сына, также имеется надпись: «Вот знак любви, прими его. Ты знаешь, ангел, от кого». На стене висит еще и бронзовая тарелка с гравировкой, изображающей глухаря. В божнице — синие цветочки люпина, они привяли и поникли, будто приняв муки Спасителя.

Она вырезает ножницами дырочку в траурном объявлении и вешает его на гвоздь, присоединяя к другим, уже пожелтевшим листочкам. Она сказала, что собирает и хранит траурные объявления последних десяти лет. Когда он снял их с гвоздя, чтобы рассмотреть поближе, из паутины, подернувшей бумажки, выпала мертвая муха.

Когда Варваре Васильевне было четыре года от роду, она заболела дизентерией, это случилось в ее родной деревне под Черкассами, где теперь водохранилище. «Помрет ведь, сердешная», — сказал какой-то путник, увидев, как еле живая девчушка сидит, привалясь к дереву. У нее было лишь одно желание — испить кислого молочка, которое мать брала в долг у соседки. «У меня уж кишка вылезла наружу, мухи облепили всю задницу, я уж думала, они сожрут меня, но мать без всяких затей, голой рукой заправила кишку обратно, обмыла меня теплой водой, уложила и стала выхаживать». От девочки заразился двоюродный брат, который был на семь лет старше. Вскоре он умер. «С тех пор тетка, понятное дело, возненавидела меня…»

Ее мать, Настасья, девятилетней девочкой вместе с другими детьми бегала купаться на заливные озера в пойме Днепра, а так как ей было велено смотреть за маленьким братом, она зарывала его по шейку в песок, чтобы не убежал. Пока она купалась, ее дядя откопал племянничка и отнес его домой.

«Когда есть было нечего, а такое случалось часто, мы спускались к Днепру и выдалбливали во льду прорубь, рыбы, изголодавшись по кислороду, сами шли в руки. Мы их ловили и продавали на базаре. Весной на берегу Днепра и в озерцах было полно дохлой рыбы».

После того как ее мать три ночи отстояла в добровольном карауле у гроба одного молодого инженера, погибшего при обрушении моста, и кто-то спросил ее, не страшно ли ей было одной рядом с покойником, она ответила: «Мертвых бояться нечего, надо бояться живых…»

Какое-то время мать батрачила на крестьянина, который убивал девушек, проработавших в его усадьбе хотя бы несколько месяцев. Вышло так, что смерть отца спасла ей жизнь, поскольку, получив скорбное известие, она поспешила в родную деревню. «Радуйся, что едешь домой, — сказала ей дочь хозяина, — других работниц за труды он смертью наградил…»

В голодные годы поедание маленьких детей стало обычным делом в некоторых семьях. Мать Варвары, тогда еще девочка, нашла на чьем-то сеновале голову ребенка. Она поцеловала холодный лоб мертвого малыша, завернула голову в фартук и побежала домой. Трое суток она прятала под кроватью голову убитого ребенка.

Когда родная деревня Варвары, как и множество других селений, должна была оказаться на дне искусственного моря длиной в триста километров, старики отказывались покидать свои хаты. Их изгоняли из жилищ тракторными атаками. Кто-то был заживо погребен под крышей собственного дома.

В два часа ночи солдат германских вспомогательных войск ткнул стволом винтовки в ребра спавшей девочки и поднял ее с постели. В чулках до колен и короткой ночной рубашке — больше на ней ничего не было — Варвару втолкнули в вагон и вместе с остальной «рабочей скотиной» угнали в Каринтию. В поезде она нашла одеяло, которым можно было заменить верхнюю одежду. Прикрыв им тело, она рядом с сестрой и другими русскими стояла на вокзале в Филлахе, где их сфотографировали.

Апрельским днем 1943 года Варвара попала в усадьбу здешнего крестьянина, и первой ее мыслью был молчаливый вопрос: как здесь вообще может жить человек, на горе? Проработав несколько недель, она сказала хозяйке: «Я тут и года не продержусь, ноги протяну». «Не бойся, не протянешь», — ответила хозяйка… «И вот уже четвертый десяток пошел, как я работаю в усадьбе», — вздохнула Варвара Васильевна.

А вот хозяйка, ее будущая свекровь, вскоре умерла. Когда сын, в то время пятнадцатилетний подросток, вернулся с горного пастбища и вошел в комнату, где лежала одетая во все черное покойница, он коснулся ее холодных ступней и забормотал: «Нет, не может быть, мама не умерла». Гроб погрузили на подводу, и лошадь потащила ее на кладбище, шагавшие по бокам дети несли на плечах венки со свастиками на черных лентах.

Живя здесь, в горной деревне Каринтии, Варвара Васильевна прочитала роман «Эффи Брист» Теодора Фонтане, он нашел эту книгу в ящике подзеркальника. «Я ее два раза читала». В том же ящике он обнаружил русскую Библию для детей. Адам на картинке напоминал Тарзана в окружении зубастых зверей, а Ева смахивала на киноактрису.

Ее сверстницу-односельчанку, которую в 1943 году собирались угнать в Германию, заманили под Киевом в какой-то дом, забили, как скотину, а потом сбыли в трактир, где ее мясо подавали в виде шницеля и гуляша. Мясо было тогда редкостной снедью, каждый был рад урвать кусочек.

Во время войны один поляк был публично повешен на улице крестообразного в плане Патерниона за то, что обрюхатил уроженку Каринтии. Женщине сделали аборт. Всех иноземцев обязали присутствовать на месте казни. Но Варвара Васильевна не пошла.

В деревне на горе повесилась старая, третируемая многими односельчанами батрачка. Это произошло, когда кто-то из домашних, благоволивший к этой женщине, взялся починить водопровод, умышленно поврежденный соседом, который задорого продал ей домишко и хотел задешево его выкупить. Внук старухи, увидев ее висящей на кухне, выскочил на улицу и с криком: «Бабушка повесилась! Бабушка повесилась!» — побежал вдоль домов. Когда любопытный сосед сунулся было в дом, чтобы посмотреть на удавленницу, на пороге появился сантехник-доброволец и со словами: «Никогда не заходите в этот дом. Вам тут делать нечего» — преградил ему дорогу.

Одна крестьянка сильно недолюбливала своего старшего сына, которому, по крестьянскому обычаю, должна была отойти усадьба. По наущению матери его зарубили топором два его брата, чтобы все владение мог унаследовать ее любимец, младшенький. Они сумели убедить полицию и суд, что содеянное — результат необходимой самообороны. По словам гробовщика, который снимал мерку с уже умершей детоубийцы, он бросил ее в гроб, как полено в топку. Когда покойницу положили в катафалк, загремел гром, и небо рассекали такие молнии, что казалось, гора и долина вот-вот загорятся от вспышек синего огня. «С тех пор, — сказала Варвара Васильевна, — я и на курицу не могу топором замахнуться».

«Фрау Кобау, — продолжала Варвара Васильевна, — на втором этаже подавала отцу кофе, а дочь была внизу, на кухне, возле водопроводного крана, тут молния пробила крышу, и мать с дочерью упали, точно пронзенные одной стрелой. Все три дня, пока они лежали рядом на гробовом помосте, опять бушевала страшная гроза. А утихла она, как только обеих покойниц закопали в землю».

Варвара Васильевна вспомнила об одном батраке — конюхе, который ютился в убогой лачуге при конюшне. Сидя в своем закутке, он ухитрился повеситься на дверной ручке. «Ума не приложу, как можно повеситься на этой штуке! Прямо загадка какая-то, потому, наверное, это самоубийство и не выходит у меня из головы…»

Графиню фон Милльштатт, уже в гробу, ненароком оживил на семь лет могильщик. Он хотел снять с нее золотые кольца, но они так срослись с мясом, что ему пришлось отрезать пальцы графини. Она привстала в гробу и начала разглядывать свои отсеченные пальцы.

Затем последовал рассказ о женщине, которую по ошибке сочли мертвой, она проснулась в гробу, когда могилу уже почти засыпали. Хоронившие услышали стук по дереву, доносившийся из-под земли, но поначалу никто не отваживался выкопать покойницу и вызволить из гроба. Только спустя несколько часов могилу раскопали по распоряжению священника. Женщина лежала на животе уже мертвая, с вырванными волосами и до крови искусанными ногтями.

Николай получил огнестрельное ранение. Случилось так, что один из его братьев разрядил ружье, а другой между тем незаметно для него вновь вставил патрон, через какое-то время брат, разрядивший ружье, шутки ради направил ствол на Николая, нажал на спусковой крючок и прострелил Николаю легкое. Раздался страшный крик отчаяния: «Я застрелил брата! Брата застрелил!» Варвара Васильевна, которая в ту пору была еще батрачкой в этом доме, перевязала раненого, обмотав его туловище несколькими слоями марли. Истекавшего кровью Николая на руках отнесли в ближайшее селение, нашли там какую-то машину и доставили пострадавшего в филлахскую больницу.