Крики в ночи - Родни Стоун

Вопросы роились у меня в голове. Но зачем, зачем, зачем?

Я стоял, пораженный двойным открытием, узнав, кто она такая и что сделала, уверенный, что теперь что-нибудь найду: тела, улики, моих детей. Но где?

Вернулся молодой жандарм:

— Инспектор выезжает немедленно. Со «скорой».

Я помню, что рассеянно кивнул, но после этого момента не могу восстановить последовательность событий. Должно быть, мы пытались выудить еще что-нибудь у Шалендара. Жандарм тоже вспомнил женщину с серебристыми волосами, которая подъехала на «пежо-604». Шалендар попросил их пропустить машину. Она казалась очень спокойной, когда через час уехала с каким-то грузом на заднем сиденье.

— С грузом?

— Под одеялами, месье.

Меня тоже так вывозили отсюда. Никому не разрешалось интересоваться, что происходит на территории имения Сультов. Таков категоричный приказ самой мадам. Жандармы тогда отдали честь и открыли ворота.

— А под одеялами были живые люди?

Шалендар лишь пожал плечами.

Господи Боже!

— Когда приедет инспектор?

— Через час. Может, чуть позже.

Даже при таком раскладе я не мог ждать, независимо от того, что ожидало меня. Я повернулся к жандарму:

— Вы пойдете со мной?

Это был смелый молодой человек с пышной копной волос, но я видел, как на него подействовала мысль о старухе и трупе с черепом вместо лица. Его уже вырвало, но он все же оказался хорошим парнем.

— Да, месье, — ответил он.

Мы оставили Шалендара в его кресле и включили полный свет. Особняк засиял всеми окнами. Я постепенно успокаивался, видя, как тени отступают в ночь, пока мы под ярко горевшей люстрой пересекали холл, где гулко отдавались наши шаги. Даже лестница выглядела менее внушительно и не такой угрожающей.

Мы вернулись в комнату старухи, ни разу не посмотрев на тело, лежащее под одеялом. Когда подошли ближе, почувствовали знакомый запах, он ударил в нос еще в коридоре, этот стойкий запах разложение.

— Надо спешить, — настаивала Эмма.

— Господи! — произнес молодой жандарм, зажимая нос рукой, в другой был пистолет.

— Здесь нечего бояться, — подбадривал я его.

Я знал теперь, что это был за запах, или, по крайней мере, думал, что знал: запах всех концентрационных лагерей на земле, старых испражнений, засоренной канализации и человеческой деградации. Запах темной подземной тюрьмы, куда не доходит ни одного глотка свежего воздуха.

Полицейский толкнул ногой дверь, и мы вошли в комнату.

Мадам Сульт по-прежнему лежала на кровати, она заснула, как будто вся ее сила уже выдохлась. Сиделка натянула на себя одеяло и сидела рядом на единственном стуле, сгорбившись и держа высохшую руку своей подопечной. Она едва пошевелилась, когда мы вошли, и слышалось хриплое дыхание, вырывавшееся из груди спящей.

Для нас обе женщины теперь не имели значения, и мы даже не посмотрели в их сторону. Что бросалось в глаза, так это половики, которые я сдвинул во время схватки с Анри. Половики, которые были очень аккуратно разложены на отполированных досках, испачканных бумажным пеплом в тот раз, когда я впервые попал сюда. И теперь я понял почему: и горелая бумага, и половики служили лишь для того, чтобы скрыть доски. Во время моего визита бумагу жгли для того, чтобы заглушить смрад или, возможно, чтобы навести пришедших на мысль о болезненном влечении к поджогам. Они знали, что приедет Ле Брев, и вымыли голые доски. И постелили сверху свежие половики.

Но во время нашей борьбы половики сдвинулись с места. Рядом с кроватью мадам Сульт, куда никому и в голову не придет взглянуть, виднелась квадратная крышка люка, ведущего в погреб.

— 31 —

Как безумный я упал на колени, Эмма закричала:

— Что там внизу?

Мы пытались открыть люк, а мадам Шалендар свернулась на стуле.

— Месье, может, стоит подождать… — начал молодой жандарм, растерянно глядя на нас, — подождать инспектора?

— Там были мои дети.

Крышка люка с легкостью подалась, снизу вырвался тот же смрад, но мои чувства уже притупились. Я едва ощутил этот запах, хотя жандарм отпрянул назад. Эмма вновь обрела силу.

— Я хочу знать! — закричала она.

Мы рассматривали через небольшое отверстие крохотную каморку, в которую вели деревянные ступеньки, теряясь в темноте.

— Дайте мне фонарь, — обратилась Эмма к жандарму.

Сердца наши сковал ледяной страх при мысли о том, что можно там обнаружить, но остановиться мы уже не могли. Свет фонаря выхватил из темноты облицованный кирпичом тоннель, который уходил куда-то в сторону. Я пролез в люк и стал спускаться вниз.

Меня трясло, когда я нащупал твердый земляной пол, сухой и холодный. Эмма спускалась следом. Мы оказались под фундаментом самого первого фермерского дома: множество сообщающихся переходов. Посветив фонарем, я увидел, что по потолку и стенам протянуты провода, что кое-где есть лампочки и даже выключатель. Кто бы ни был заперт здесь, он находился, по крайней мере, не в темноте, и я поблагодарил за это Бога.

Включив свет, мы увидели, что здесь несколько комнат, все без дверей, сооруженных из деревянных перегородок и очень скромно обставленных. Мы прошли из комнаты в комнату — всего их было четыре. В первой, ближе к лестнице, стояли кровати, две походные кровати, заваленные одеждой, одеялами и нестиранными простынями. Но никаких следов детей.

Эти две кровати располагались в нишах по обе стороны коридора, который соединял все четыре комнаты. Они походили на койки в каюте корабля, только без окон — лишь свет от тусклой лампочки под потолком. Мы прошли во вторую комнату — обжитое помещение со столом в одном углу и тремя стульями в другом. На столе телевизор и несколько книг. Детские книги на французском и английском, свежие комиксы, номер «Сюд журналь-экспресс». И Шоколадка. Свидетельства того, что здесь жили: пустой пакет от кукурузных хлопьев, шариковая ручка, на газете что-то написано. Я взял ее и узнал почерк Сюзи.

Эмма вскрикнула и подняла игрушку, прижимая ее к себе.

Но дети исчезли.

Третья комната — кухня, с маленькой электрической плитой, но она была холодной, без каких-либо следов еды. Дешевые фарфоровые тарелки и несколько чашек — все чисто вымыты. В небольшом шкафу я нашел соль и перец, банки с сахаром и растворимым кофе, а также чайник, кастрюлю, бутыль с водой. Никакой мойки или раковины не видно.

И затем мы прошли в последнюю комнату, где заканчивалась кирпичная кладка, позеленевшая от сырости, просачивающейся снаружи. Здесь пахло канализацией — резкий запах испражнений в замкнутом пространстве. Никакого притока воздуха. Два деревянных отхожих места на земляном полу, прикрытые бумагой. Канализационное болото, завешанное одеялом. Дверь отсутствовала, и запах распространялся повсюду. Кто бы ни был заперт здесь, ему приходилось жить в этой вони, которая проникала на лестницу и в комнату сумасшедшей старухи, несмотря на то, что его старались заглушить запахом горелой бумаги.

Подземная тюрьма оказалась пуста. Если их и держали здесь, то уже увезли. Нам остались только исписанные газетные листки и Шоколадка.

Молодой жандарм следовал за нами по коридору.

— Боже мой, невероятно, — бормотал он.

— Это настоящая подземная тюрьма. Хуже того, это отхожее место.

— Вы что-то нашли?

Его лицо стало белым как мел, когда он посмотрел на Эмму, сжимающую в руках игрушку. Она кивнула, не в состоянии произнести ни слова.

— Нет, — сказал я. — Не то, что мы ищем. Она спрятала их.

Или убила, но этого я был не в состоянии выговорить.

— Месье, не трогайте ничего, — попросил он, в нем заговорила полицейская выучка. — Вы должны подняться наверх и подождать. Мы займемся этим местом.

Медленно мы пошли назад, от импровизированного туалета и кухни через жилое помещение, мимо коек. Что-то вроде бомбоубежища. Поднялись в комнату; сиделка уже исчезла, оставив старую женщину в забытьи на кровати. Думаю, Шалендары знали что, когда мадам Сульт засыпала, ее ужасный смех и ненормальное бормотание на время прекращалось.

Мы покинули эту больничную палату, оставив все, как было, закрыв люк и накинув на него половик. Голая лампочка горела за решеточкой прямо над спящей старухой.

Ле Брев приехал, когда мы пытались расспросить Шалендаров. Старший инспектор был в свитере с воротником под горло из тонкого черного хлопка, который он, похоже, натянул второпях поверх рубашки. Выражение его коричневого лица было жестким.

— Я нашел пистолет, — сказал он. — Самоубийство или убийство? — Он уставился на меня. — И сломана шея, кажется. Где старуха?

— Там же, где и всегда.

Мы столпились в квартире Шалендаров, взятых под арест.

— Что тут произошло? — спросил Ле Брев.

— Мы дрались. Он бросился на меня с ножом, как и раньше, но, когда я сдернул маску с него, он убежал.