Мертвые воспоминания - Ирина Родионова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дана молчаливо грела ее в объятиях.
Галка приходила в себя.
— Ну я и тряпка, — выдохнула, когда истерика сошла на нет. — Прости меня.
— За что? — Дана звонко поцеловала ее в висок и улыбнулась. — Зачем еще подруги нужны?
— Да вообще ни за чем.
От смеха расправились легкие в груди, впервые вздох вышел сильным, полным, яростным. Галка дышала и дышала, не желая ничего ни говорить, ни слышать, и Дана принимала ее желание. Потом начнутся обиды, Галке будет нестерпимо стыдно за свою несдержанность, слезы и сопли, она будет винить во всем Дану — приехала, вот, а если бы нет, то ничего и не было бы… Поэтому Дана быстро собралась, вызвала такси и пообещала вскоре привезти ей таблеток.
На часы она старалась не смотреть, но губы ее то и дело вздрагивали, словно их подцепило крючком и теперь тянуло в разные стороны за леску. Дана почесывалась и вздыхала через силу, теперь уже ее надо было отвлекать, и Галка потребовала, чтобы Дана переоделась. Вельветовая рубашка промокла от пота и слез, и Дана выбрала старый, растянутый материнский свитер. Галка кивнула — бери, конечно.
Ниточки, соединяющие ее и маму, без конца рвались, и теперь Галка готовилась к тому, что скоро их совсем не останется.
— Выздоравливай быстрей, — скомандовала Дана на прощание, — а потом мы твоего Михаила Федорыча вместе выгоним. Я почитаю, поищу, как это лучше сделать, а ты не раскисай. Звони, если вдруг захочется.
— Дан… — и Галка промолчала бы, но запах слез в носу, влажные щеки давали ей право сказать это: — спасибо.
— Да ладно тебе!
Она убежала. Хлопнула дверью и снова вернулась в квартиру, протопала в тяжелых ботинках, и от звука ее шагов Галке стало еще капельку легче. Дана смущенно заулыбалась и протянула ей стопку каких-то бумажек:
— Я это, затупила… Каждый день тебе по почте отправляла, чтобы поддержать. Писала, как на работе дела, как дома, чьи заказы берем… Но ты же ящик почтовый не проверяешь, это я могу три раза за день к нему спуститься, бестолочь. Вот и накопилось.
— Это что? — Галка не шевелилась.
— Открытки. И животные, и природа, и цитатки всякие ми-ми-ми… Фиг его знает, что тебе понравится. Поэтому и куча разного.
Галка подняла на Дану восхищенные глаза.
— Да знаю я, что они тебе вообще не сдались, — отмахнулась она и бросила открытки на тумбочку, в россыпь материнских лекарств. — Только я по-другому не умею, терпи. Дареному коню в зубы не смотрят, почитаешь хоть, посмеешься, может, где-то.
— Я все прочту, правда. Все-все.
— Ну конечно, ты только поспи сначала. Смотреть на тебя страшно.
Сил не было даже на прищур — кажется, Галка провалилась в сон, пока Дана напоследок пробежалась по квартире, собрала грязные тарелки и дождалась такси. Сон ее был глубокий, ясный, без сновидений. И чудилось, будто Дана все еще сидит у окна на табуретке, горбится и редко-редко кивает. Приглядывает за ней.
* * *
На свежую голову от ночных своих рыданий стало противно, и Галка принялась обрывать Палычу телефон, требовать работы. Палыч благоразумно не отвечал на ее звонки, только черкнул скупо: «Поправляйся». Предатель. А Галка-то думала, что столько лет перепалок и препирательств сделали из них почти родных друг для друга людей, а он… В кафе ее обещали вытолкать из зала с помощью швабры, бесконечная лента новостей не приносила облегчения, и кипучая Галкина кровь застаивалась в запястьях и лодыжках, опухших, отекших от бесконечного продавливания кровати.
Казалось, она восстает — то ли неловкое покачивание Даны подействовало, то ли Галка выговорилась до самого своего основания, то ли болезнь начала отступать, но итог был один: Галка оживала. Позволяла Михаилу Федоровичу завладеть собой, только чтобы наварить риса или гречки с тушеной свининой в томатном соусе, пробовала даже закатывать еду в банки, зная, что выздоровеет и выбросит их на мусорку. Дни лихорадочной беготни, когда Галка готова была даже на потолок взобраться, только бы вырваться на волю, сменялись болезненным безволием: хворь прорастала внутри, как в теплом погребе прозрачно-белыми корнями прорастает подгнившая картошка, и Галка не могла подняться с кровати. Виски просверливало тупой болью, глаза хотелось достать из глазниц и положить на тумбочку к оставшимся маминым лекарствам.
Снова звонила Палычу — листала телефонную книгу, и понимала, что больше некому. Перед Даной стыдно, Машку бережешь, как собственного ребенка, Кристина… Это Кристина. Совсем стерлись из памяти общажные соседки, одногруппницы по колледжу, выцвели, как рентгеновские снимки, которые мама зачем-то хранила с паспортом и картой прививок — вот сломанная локтевая кость, вот рентген колена, а тут поясница у нее болела…
— Я с ума сойду, — доказывала Палычу Галка. — От вашего, между прочим, мужика. Из головы не выгнать.
Палыч недовольно сопел:
— Ты сама согласилась.
— Я ведь сущий ребенок, а вы взрослый дяденька! Это против правил и вообще приличия, можно было и объяснить мне нормально, чем это грозит, вас же и выпрут с волчьим билетом, пойдете на стоянку сторожем…
— А ты не дерзи! — кричал он по-старому, и Галка выдыхала жар из легких. — Понимаю, трудно, но виноваты все вокруг, кроме самой тебя! Взрослая девочка, не мне тебя учить. Лежи, лечись — перезаражаешь тут всех, а я внукам эту дрянь притащу. Не жалко тебе их, а?
— Да мне никого, кроме себя, не жалко, — выплюнула Галка и положила трубку.
Она, конечно, соврала. Пару дней назад выносила мусор — нацепила на лицо свежую, пахнущую хлопком маску, входные двери распахивала исключительно плечом, чувствуя себя вампиром под выжигающими солнечными лучами, не в силах открыть слезящиеся глаза. У дверей в квартиру ждал темно-коричневый сверток в бумаге, Галка подумала сначала, что это бомба, даже обрадовалась на миг — помнились рассказы мамы о терактах, шахидках в вагонах метро и панике, которая доползала даже до их городка, — и радость тут же улетучилась. Потом Галка удивилась, что сверток не утащили соседи — та же Лилия Адамовна, которая вечно тащила что-то от мусорных баков, то досточку, то полочку для обуви, то подушку диванную, расползающуюся нитками…
За пару часов до находки Галке позвонили
