Плохо быть мной - Михаил Найман

— Твои друзья сами не рады, что этим занимаются, — перебил я его. — Их жизнь к этому обязывает. Как светских персон, которые должны посещать вечеринки.

— Что делать, если я ее люблю, — оправдывался он. — Но мне все время говорят…

Он остановил машину. Я расплатился и пошел домой. На душе было хорошо после этого разговора. Я почти забыл про метро.

Сижу на кушетке напротив лифта в Манхэттенском центре реабилитации умственно отсталых и непонятно чего опасаюсь. Я не опасаюсь чего-то конкретного. Я опасаюсь абсолютно всего. Мне кажется, что со времени моего приезда в Нью-Йорк жители и даже здания в нем повзрослели на несколько лет и от меня требуют того же. Мне кажется, что повзрослели даже клиенты. И поэтому я испытываю трепет, как перед экзаменом, к которому не только не готов, а который уверен, что провалишь. Смотрю, как клиенты входят в центр и рассасываются по коридорам. Я побаиваюсь даже их.

— Почему ты делаешь так много детей? — Джамал доброжелательно подталкивает в бок клиента, с которым выходит из лифта. — Сколько их у тебя? Десять? Двенадцать?

У парня напрочь отсутствует затылок, вместо глаз щелочки с портретов Модильяни. Ума не приложу, как он мог добиться того, о чем говорил Джамал.

Ко мне подходит Безумный Денни. Беспечно садится рядом со мной, спрашивает, не забыл ли я, что мы договаривались пойти после работы рисовать мелом на задах нью-йоркской тюрьмы. Я согласно киваю. Безумный Денни поднимается.

— Пора, Миша, — бросает он на ходу.

— Я сейчас, — говорю я и остаюсь сидеть на кушетке.

И сижу, пока все клиенты не расходятся по классам, а коридор погружается в тишину. Мне неспокойно.

— Я сейчас, — говорю вполголоса уже самому себе.

А пока отправляюсь в рабочий центр, стою около столов и поправляю клиентов, если они что-то сделали неправильно. Они должны оборачивать книги в суперобложки и складывать их в стопки. Мы записываем количество обернутых книг, и к концу месяца клиенты получают свои тридцать-сорок долларов.

Атмосферу можно назвать спокойной, если не считать Даниэллу, которая безостановочно движется по зале, сообщает всем, что ее зовут Даниэлла, и спрашивает, как зовут их. За время работы в центре я научился забывать о том, что среди клиентов в любой момент может вспыхнуть драка. Потому, наверное, так бесстрашно всех и разнимаю. Сейчас здесь так тихо, что самого клонит в сон. Единственные хлопоты доставляет Нехилый Джонни, который с каждой обернутой книжкой спрашивает меня, что ему делать дальше. Передо мной и Джонни семь стопок уже обернутых книг, и про каждую он спросил, что ему с ней делать.

— А что мне теперь делать? — спрашивает, только что закончив оборачивать сто двадцать пятую книгу.

— Надо раскрыть переплет, Джонни, и надеть на него суперобложку, — терпеливо объясняю я.

— А потом?

— Потом положить книгу вон в ту стопку.

Смотрю, как он, высунув язык, возится со сто двадцать шестой.

— А что мне теперь делать? — бодро, не скрывая удовольствия, поднимает он на меня глаза, когда с ней покончено. Я вспоминаю, как работник Амаду пару недель назад приставал к клиенту. Допрашивал: «Зачем ты убил сына Билла Косби?». Тот нервничал и оправдывался. Тогда мне шутка показалась жестокой, но сейчас она дает мне зеленый свет.

— Читай, — отвечаю.

— Что? — опешил он.

— Все книжки, что в стопке. Все, которые ты обернул, тебе надо их прочитать.

Глаза Джонни испуганно забегали.

— Я не могу. Как это «читай»? Их так много!

— За что тебе платят зарплату, Джонни? Двадцать пять долларов на дороге не валяются. Начинай прямо сейчас.

— Привет. Как тебя зовут? Меня зовут Даниэлла, — услышал я за собой привычное сопение и низкий голос.

— Не стоит, Даниэлла, — повернулся я к ней.

В этот момент раздался душераздирающий вопль и гулкий стук об пол. Джонни бился на полу в эпилептическом припадке. Его лоб был разбит в кровь.

— Нет! — крикнул он истошно, и изо рта пошла пена.

— Дайте сюда карандаш, — выплыл из-за моей спины Джамал и склонился над ним, чтобы засунуть между зубов. Сгрудилась толпа. Я отошел в дальний угол зала. Стоял и ждал, когда кто-то скажет вслух, что я спровоцировал припадок Джонни.

Появилась медсестра Латиша. Она несла себя не торопясь, величаво. К этому времени Джонни успокоился и лежал неподвижно. Латиша нагнулась над ним, неодобрительно сложив губы. Сквозь рубашку просвечивал ее необъятный бюст. Она подняла глаза и встретилась с моими.

— Миша, не знаешь, что случилось? — Перехватила мой взгляд, направленный ей на грудь, и неуютно поежилась. — Кто-нибудь может помочь его поднять? — недовольно бросила в пространство.

Вместе с Джамалом и Амаду я помог Джонни усесться на стул. С легким стоном он раскрыл глаза.

— Ты понимаешь, где ты? — спросила Латиша с легким раздражением в голосе. — Узнаёшь меня?

— Да, — Джонни посмотрел на Латишу невидящим взглядом.

— Кто я?

— Ты стукач, — медленно произнес Джонни белыми губами.

Когда я заполнял списки отсутствующих, то очень торопился. В коридоре столкнулся с Латишей.

— До свидания.

— До свидания, Миша, — произнесла она со значением. Это прозвучало, как «я все прекрасно знаю».

Совесть у меня была нечиста.

Болтаюсь в Центральном парке. В голове проносятся обрывки вчерашнего разговора с Натаном.

— Мы все видим, что у тебя очень хорошие отношения с клиентами. — Он как бы ставит это мне в вину. — Даже слишком хорошие.

— Так в чем же дело?

— Ты не стараешься, Михаил. Совсем не стараешься.

Солнце впервые бьет почти уже по-летнему. Откуда-то долетают звуки музыки — не могу понять откуда и не могу расслышать, что конкретно за музыка. То узнаю отрывки Моцарта, то элементы карибских ритмов, то музыку с Балкан, и еще кусочки ямайской рэгги. «Ты не стараешься, Михаил, совсем не стараешься». Солнце светит, как в июле у нас в тверской деревне; слова Натана звучат, как приговор моей жизни.

Вчера мы с Безумным Денни ходили рисовать мелками на стене тюрьмы. У Денни энциклопедические познания в современной музыке. От попсы до джаза и андеграунда. Он помнит не только названия альбомов и год выпуска, но и количество и протяженность песен. В свое время он поступил в колледж и даже перешел на второй курс. Однажды его послали от колледжа участвовать в теледебатах. Гвоздем передачи была кандидатка от либерал-демократов. Женщина заявила, что ее настолько поглотила идея служить своей стране, что в последнее время стала для нее в какой-то мере фетишем. Тут встал Денни и сказал, что всякий человек, у кого есть фетиш, наполняет его душу теплом. Например, его фетиш — это ноги, так что он, можно сказать, уже влюблен в кандидатку. Если она еще скажет, что у нее фетиш вести себя тихо, пока Денни смотрит баскетбол, то он готов жениться на ней. Передача шла в прямом эфире, Денни услышали по крайней мере полмиллиона человек. На него обратила внимание специальная комиссия. Кончилось тем, что он не смог учиться в колледже, а стал посещать центр для людей с ограниченными возможностями, в котором работаю я.

Нам пришлось спускаться к месту с автострады, шагая прямо по проезжей части. Внизу глазам открылся вывернутый наизнанку Нью-Йорк. Мы стояли на пустыре, с правой стороны — суровая тюремная стена, вдоль нее железнодорожные пути, а дальше линия нью-йоркских небоскребов. Пустырь был очень большой, железнодорожные пути уходили в неизвестность, небоскребы были далеко. Из-за того, что я так неожиданно оказался в открытом пространстве, в которое не попадал со времен рейвов, я до того вдохновился, что предложил Денни сыграть в прятки. На что Безумный Денни скорчил серьезную мину и сказал, что это занятие либо для малышей, либо для окончательно свихнувшихся людей, и строго попросил меня не забывать, зачем мы пришли.

Он нарисовал треугольник, в центре его глаз, и сказал, что так рисуют на американском долларе. Я спросил Денни, слышал ли он, что это масонский знак. Безумный Денни удивился и сказал, что был уверен, что глаз на долларе — это Глаз в центре Мордора, который и заправляет миром, как в «Хранителях» Толкиена. Когда Денни говорил «заправляет миром», он кивнул на линию манхэттенских небоскребов. Так выразительно, что я невольно дернулся, потому что в ту секунду на меня оттуда посмотрел Глаз. Я спросил Денни: он что, действительно думает, что заправляет и что всемогущий Глаз. Он ответил, что миром заправляют Ноги и он удивлен, что я об этом не догадался. Я вспомнил совет координаторши Джины с моей работы не торопиться представлять Безумного Денни своей подружке, если у меня таковая имеется, поскольку всем известно, что Безумный Денни страдает фетишизмом ног.