Билет в одну сторону - Наталья Костина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Слышь – а чехи-то в нашей… – украдкой говорю питерскому. Тот немного раздумывает:
– Да какие из них укропы? И так все понятно…
Объяснение меня почему-то не успокаивает, наоборот – только настораживает. Однако питерский, которому, наверное, все это время не с кем было и словом перемолвится, снова пристает с расспросами:
– А правда, что где-то в Донецке сын того самого?
Он называет имя известного актера, а я лишь пожимаю плечами:
– Не знаю, не видел…
– Говорят, он такой… немного не в себе. Девчонку какую-то избил до полусмерти, его даже в психушку хотели засадить, а потом предложили – или на принудиловку, или сюда. Ну, он и подписался. Да и сам папаша тоже не всегда адекват, если честно…
В моей голове что-то щелкает: я вижу Психа, с садистским наслаждением бьющего Томку нагайкой по спине, Психа, всаживающего пулю за пулей в Василия… слышу его голос: «Идут по Украине солдаты группы “Центр”»… А он здорово похож на своего папашу, оказывается! Сказать или не сказать, что я с ним знаком? Если скажу, этот липучий тогда ни за что от меня не отстанет, пока не вытянет все, до последних деталей. Однако решить, что лучше – смолчать или нет, я не успеваю: нас гонят на улицу.
– Давай вместе держаться? – Питерский явно дрейфит. Уши у него пылают, руки дрожат.
– Не боись, – подбадриваю я его. – Умирать не страшно… если сразу.
Он смотрит на меня как на конченого придурка – то ли стебусь в такую минуту, то ли я и есть тот самый параноик, про которого он мне же сейчас рассказывал? «Все эти повести родом из Луганской области, – шепчу я про себя. – Жестокой местности с терриконами в окрестности… с терриконами в окрестности… с терриконами… в окрестности».
В нашей машине только переодетые в украинскую форму: в основном сопливое пацанье, типа меня и питерского, который жмется ко мне боком; несмотря на мое подозрительное бормотанье, наверное, все же со мной рядом ему спокойнее. За нами идет еще одна крытая машина, а на повороте я замечаю, что в последнем, замыкающем грузовике везут нечто знакомое – блин, да это же съемочная аппаратура!
– Не боись, – успокаиваю я питерского. – Кино снимать будут. Сто пудов: кинуху про войнуху!
– А зачем боевые патроны тогда выдали? – клацая зубами, интересуется он. – Я слышал, чехам боевые дали! А нам никаких! И оружие забрали!
– Ну, наверное, мы будем сниматься, а чечня – нас охранять. Да чё ты, в самом деле, так трясешься? Да и вообще: зачем на съемках боевое оружие? Чтоб ненароком кого подстрелить? Наверное, муляжи раздадут. Я уже в кино снимался, знаю. И потом: сейчас перемирие объявили. Никаких военных действий. Сечешь?
Он все еще никак не может успокоиться, мандражирует, как будто идет на позицию в первый раз. Да и не позиция это никакая, а так… развлечение для взрослых дядек с камерами, пока обе стороны не стреляют. «Будут снимать кино, – говорю про себя. – Кино. О жестокой местности с терриконами в окрестности».
Аня– Ешь. Я знаю, что ты хороший…
– Что, опять своего сепара с ложечки кормишь?
Я вздрогнула и пролила протертый суп прямо ему на грудь. Он был не горячий, но я все равно почувствовала ЕГО кожей и услыхала ЕГО ушами.
– Ну… ты чего, Ань? Чего надулась как мышь на крупу? Я ж просто пошутил…
– А даже если вдруг сепаратист, я все равно буду… кормить.
– И кормить, и любить… что, так приперло неподеццки, да?
– Да! – с вызовом сказала я. – Приперло! Ты чего сюда заявился?
– Так… на посту сказали, что ты в палату к коматознику пошла, а я что? Поздороваться хотел с коллегой… с утра пораньше. Ну… и пошутил. Неудачно. Прости. А потом еще раз пошутил. И опять неудачно! Наверное, день такой…
– Ну привет, коллега… если опять не шутишь! – Я невольно смягчилась, глядя на Олежкино виноватое лицо.
День действительно был такой. Да и ночь не лучше: я совсем не спала, все думала о том, что рассказал мне Андрей Жук, и даже хотела ему позвонить, но потом опомнилась. Да и что бы я узнала нового? Поэтому вместо того, чтобы названивать посреди ночи малознакомому человеку, я залезла на территорию противника и принялась искать пропавших без вести так называемых «новороссов», но и там никакого Грека и близко не оказалось. Я открывала все новые и новые сайты и страницы и чуть не плакала: господи, сколько горя посеяла у нас эта война! И какие встречаются действительно хорошие лица, даже с ТОЙ стороны! Но какая же страшная вещь пропаганда… куда страшнее пуль и снарядов. И сколько еще пропадет без вести и будет похоронено – или даже не похоронено, а просто брошено на произвол судьбы? Скольких не дождутся матери, сестры, жены, дети?
Только утром мне стало полегче: в шесть я уже была на кухне, чтобы сварить ЕМУ суп. Простые хозяйственные хлопоты успокоили меня, и, кроме того, оказывается, я для себя уже давно решила: кем бы он ни был – он все равно МОЙ. Всю ночь я катала на языке: «Грек, Грек, Грек…», но так и не смогла к этому привыкнуть. ОН был для меня не «Греком»… лучше я буду называть его как прежде, просто ОН. Но почему те, которые похитили Жука, называли его так? По фамилии? Или просто первое прозвище, какое на ум пришло? Есть же у них Моторола, Сват, Сопля, Сутулый? Сопля, б-р-р… Грек – куда лучше…
– Ехал Грека через реку…
– Что ты там бормочешь? Сказки ему рассказываешь? Интересно, почему же он до сих пор не приходит в сознание, а? Смотри, рефлексы какие хорошие! Дышит сам, глотательный рефлекс в норме… эрекция даже!
– Какая еще эрекция?
– Да ладно… пошутил. Уже и пошутить нельзя? Хотел тебя отвлечь. А то ты совсем смурная в последнее время.
Я покраснела и отвернулась к окну. У Олега, похоже, действительно даже в мыслях не было смутить меня: он достал из кармана неврологический молоточек и всерьез принялся за обследование.
– Доктор Швабра, что вы опять стоите как засватанная! Ногу больному придержите, а? Вот так, хорошо… теперь локоточек… запястье… прекрасно! Просто прекрасно… и ничего хорошего.
– У коматозников рефлексы обычно даже повышенные, – тихо говорю я и осторожно укрываю его одеялом.
Однако Олежка так и брызжет оптимизмом:
– По-моему, он просто лентяй. Валяется, а вокруг него красивая девушка с компотом бегает. Какой у тебя сегодня компот? Господи, персиковый! Сейчас сам рядом лягу на свободную койку, чтоб ты мне персиковый компот носила! И за ручку держала. И причесывала…
– За ручку я тебя прямо щас подержать могу. Если ты отсюда выкатишься.
– Не стану я выкатываться. Я как врач пришел. Кстати, Ань, энцефалограмму давно делали?
– Вчера.
– Заключение есть? Дай посмотреть. Ну что ж… мозги работают!
Все наличествовало. Все работало. И… ничего не получалось. Значит, будем ждать. Ждать. Ждать.
– Ждать, – сказала я шепотом ему на ухо. – Ты знаешь, какая это противная штука – так долго ЖДАТЬ?
Дневник женщины, оставшейся неизвестной«– Деньги, когда приедем. Вперед не беру. Плохая примета.
– А сколько? – поинтересовалась Маруська.
– Тысяча с человека.
– Что, и с малявки тоже? – Маська так и ахнула.
– Тоже. Даже если на руки возьмете. Ехать будем часов восемь – десять, не меньше. Все равно на руках не удержите. Да и спать ей захочется. Писять-какать. Короче, не люблю с дитями. Маета одна. Орать будут, плакать. Разговаривать всю дорогу. И без того нервы ни к черту.
На мой взгляд, у этого дядьки, водителя «буса», как он сам называл свое изрядно потрепанное средство передвижения, вообще не было нервов. Ездить туда-сюда через линию фронта с писающимися и орущими детьми, а временами и взрослыми, которые ведут себя еще хуже детей, с инвалидами, с женщинами в состоянии нервного срыва; останавливаться под дулами автоматов на каждом блокпосту – а блокпосты эти и свои, и чужие, причем свои и чужие для уезжающих по разным причинам из зоны бедствия они пятьдесят на пятьдесят. И сидят всю дорогу рядом те, которые в жизни по разную сторону баррикад, а трясутся все равно одинаково. Однако водителю – ему однозначно хуже всех: ехать под обстрелами – опять-таки, и с той и с другой стороны, рисковать жизнью… пускай не только своей, но и двумя десятками других, но своей рисковать КАЖДЫЙ раз!
Маруська все равно попробовала торговаться:
– Да нашей маляве и семи еще нет! На ручки возьмем, она молчаливая, спать всю дорогу будет, слово даю! Да и дорого ж – тысячу с человека! Не потянем мы. Последнее собрали, пожалейте нас!
– Ё-моё! – крякнул дядька. – А меня кто пожалеет? Дорого вам – а мне не дорого! Бензин, запчасти, этим дай, тем дай, половину сразу отстегнуть надо, чтоб просто отсюда выехать. А кизяки пристанут – тоже дай! Аптечка, огнетушителей купил аж пять штук – не дай бог, тушить вас придется! И не просите, дешевле не могу! И ребенка на руки тоже не могу. Потому как строго-настрого нам велено: скоко в машине сидячих мест, стоко и людей. Все! Потому как количество трупов строго должно соответствовать!
