Пока мы можем говорить - Марина Козлова

Саша стояла в озере по пояс, и от нее, как от брошенной в воду серебряной монетки, кругами расходились волны света.

Последняя страница книги Гомеса состояла из нескольких коротких абзацев.

– Давайте, я сварю какао, – сказала женщина и положила вязанье в корзину. – На кипящем молоке, как вы любите. Э, да вы спите, сеньор Андрес.

Он спал, ему снилась парковая аллея, уходящая к Монклоа, и срезанные выстрелом красные ягоды остролиста на грунтовой дорожке. Утром этого дня Алехандра, не особо утруждая себя знаками препинания в устной речи, рассказывала ему по телефону, что у девочек диатез, и пускай он зайдет в аптечную лавку за детской присыпкой, и как она его ждет, и что она твердо решила идти завтра в русский дом за кружевами.

Утром этого же дня по итогам расследования «дела GAL»[43] судья Бальтасар Гарсон отправил за решетку министра внутренних дел Испании и нескольких крупных государственных чиновников. Несколькими днями раньше были найдены и арестованы осведомители, которые находились под программой защиты свидетелей и одновременно были не последними людьми в наркобизнесе и организации трафиков по торговле детьми. Материалы, полученные от Андреса, опальный министр успел уничтожить накануне ареста, опасаясь, как бы не вышло хуже. Видео– и аудиозаписи содержали компромат, касающийся ближайшего окружения премьер-министра. Причем компромат такой силы, что министр, обливаясь холодным по́том, рассудил так: лучше уж сидеть в тюрьме за нелюбовь к баскским сепаратистам, чем разлагаться в чане с соляной кислотой.

Андрес спал, не выпуская из рук очки и газету, дышал тяжело, прерывисто. Последние дни, засыпая, он не был уверен наверняка, что непременно проснется, и все чаще видел во сне уходящую вдаль темную аллею парка.

Женщина приоткрыла окно, вдохнула вечерний воздух. Поморщилась.

– Да что ж так душно? – с досадой сказала она. – Целый день па́рит и па́рит.

В половине десятого вечера в горячем воздухе раздался сухой треск первого грозового разряда, потом еще один.

И наконец начался дождь.

Едва проснувшись, Борис поцеловал спящую Сашу во влажные волосы, сунул Гомеса под мышку и отправился на конюшню, где Георгий имел обыкновение ни свет ни заря убирать навоз и, напевая, кормить и чистить своих любимцев Фантазера и Ласточку – двух молодых чистокровных ахалтекинцев.

– Тут о родителях наших девочек, – сказал Борис, пожав плечами, и с опаской положил роман Гомеса на деревянную лавку. – Тут ключ, ваше прошлое и еще много всякого добра. Мне кажется, что это не я к вам пришел с книгой, а книга пришла со мной… Сейчас…

Телефон звонил в кармане и все не давался в руки.

– Да что за черт! – раздраженно сказал Борис – оказывается, уже в трубку. – Извините, Анна Владимировна… Нет, могу.

Вернулся к Саше он в некотором смятении – уезжать не хотелось. Никуда. Даже на пару дней. На полчаса даже. Хотелось взять Сашу и Ирину и поехать завтракать в какую-нибудь кондитерскую. Смотреть в их одинаковые серые глаза – наверное, точь-в-точь отцовские – и думать о том, кто же пишет под псевдонимом Даниель Гомес Гонсалес де Сан-Хосе. Андрес или Алехандра? Это женская книга или мужская? Иногда – очень женская. Иногда – предельно мужская.

Саша сидела на кровати, поджав под себя ноги, и смотрела на Бориса снизу вверх прозрачным спокойным взглядом.

– Я разберусь и вернусь. – Борис присел перед ней на корточки, положил руку на ее прохладное колено. – Ты не скучай. И не мокни в озере, холодно уже. Ты же не рыба.

– А кто я? – спросила Саша без тени иронии.

– Ты – моя девочка. Береги себя.

– Я поеду с тобой, – сказала Саша и убрала его руку со своего колена. – Только оденусь.

Анна сидела на шаткой лавочке под желтым развесистым кленом, сжимая в обеих руках горячий мобильник, откуда только что звучал нормальный человеческий голос – спокойный, обстоятельный и обещавший помочь. Она не сразу поверила, что Борис согласился, собственная просьба казалась ей не вполне обоснованной, да и назвать Бориса близким знакомым Анна не могла. Муж пациентки. Но кому, как не владельцу детективного агентства, следует звонить в таких случаях? Неужели в милицию?

Три дня она бродила по городу Счастье, вглядываясь в лица проходящих девочек-тинейджеров. Некоторых она встречала по нескольку раз и ловила на себе ответные настороженные взгляды. Еще немного – и на нее обратят внимание правоохранительные органы, решат, что она маньячка и опасный педофил, и в последующие дни ее гостиницей станет местный СИЗО. И надо бы уезжать, да не уезжается почему-то. В этом болезненно бедном городе, который каждое утро просыпается с тоскливой безнадежностью и к полуночи забывается мутным пьяным сном, все было не так, и только одно было как надо. Где-то здесь, рядом, запутавшись в черных от старости бельевых веревках, застряв среди ржавых ящиков стеклотары, бились невидимые живые души. Слабенькие, как пульс умирающего, но не безнадежные. Анна это чувствовала так же ясно, как чувствовала Женькину к ней любовь, скромную выдержку мужа и собственную никчемность. Она не нашла Августину. Может быть, ее здесь нет и никогда не было, а блуждает она в совсем ином сумрачном лесу, в не менее тусклом и странном месте. Зато здесь есть другие дети – такие, как ее новый знакомый Китька, они даже в самой паршивой ситуации стараются глядеть веселее и не жалуются всяким приезжим теткам на жизненные обстоятельства. С ними рядом, часто под одной крышей, живут полуживые бледные подростки с особым взглядом. Впервые подобное выражение глаз она увидела у Августины. Так смотрят люди, которые поняли вдруг, что невозможное – возможно. Но отнюдь не в том бодряческом смысле, каким наделяли это выражение советские поэты-песенники, спортивные комментаторы и прочие покорители глубин и вершин. Страшный смысл этой речевой конструкции открылся Анне во время Бесланской трагедии. Тогда Анна поняла, что ничто уже не будет как раньше и она теперь другая и живет в мире, где возможно невозможное.

– Я не знаю, как это сформулировать, – сказала она Борису по телефону, – но мне кажется, что здесь может случиться преступление. Или уже случилось. Я хотела бы вас…

– Нанять?

По голосу Анна поняла, что Борис улыбается.

– Ну, вроде того, – согласилась она. – Правда, я не уверена в своих финансовых возможностях…

– Сочтемся, – сказал Борис. – В некоторых случаях я, как некоторые адвокаты, работаю за один доллар.

Вот кого меньше всего Борис ожидал увидеть на перроне Луганского железнодорожного вокзала, так это главного врача Киевской психиатрической клиники имени академика Павлова. Евгений Петрович Торжевский с рыжей кожаной сумкой через плечо курил, ковырял асфальт носком темно-синего мокасина и вполголоса говорил по мобильному.

– Нет, – мягко убеждал он кого-то, – не спонтанно. Кицунэ, я заберу ее и приеду… Пару дней. Не волнуйся, кицунэ. – Сунул мобильник в карман и пояснил подошедшему Борису: – Бабушка волнуется.

– Бабушки – они такие, – кивнул Борис, пожимая протянутую руку. – А что вы здесь делаете?

– Да то же, что и вы, в принципе. Еду к Анне. Только разница в том, что вас она хочет видеть, а меня – не факт. Ничего, будем решать проблемы по мере их появления…

Саша скромно остановилась в сторонке и искоса поглядывала на доктора Торжевского. С нескрываемым любопытством. «Та-ак, – усмехнулся Борис про себя, – в нас наконец просыпается женщина. И кто тебе сказал, что впредь эта женщина будет смотреть только на тебя?» Подошел и крепко сжал ее ладошку.

– Евгений Петрович, хочу вас познакомить. Александра. Работает волшебницей.

Саша порозовела и тихонько толкнула его локтем в бок.

Мицке в образе Лины Инверс вышла из дома и остановилась на крыльце, вглядываясь в небо. Только бы не начался дождь. Мицке безумно нравилась себе: шелковый плащ сверкал и переливался, катана на перевязи приятной тяжестью висела на плече, огненные волосы струились по спине. Кид-Кун нафоткает, можно будет целую галерею выложить «В контакте».

В течение получаса у памятника освободителям Донбасса собрались все – мальчики в хаори, хакама и алых безрукавках вроде самурайских дзинбаори, ослепительные девочки в юкатах и кимоно, но не только – вот и традиционные ушки-хвостики появились, вот, вертя попами, еле прикрытыми белыми юбчонками, прошествовала парочка совершенно одинаковых Сейлормун. Все двадцать семь анимешников города Счастье пришли на свой маленький, но гордый косплей. Соля уже знала, что означает это слово, и вообще за последнее время много чего узнала нового – например, кто такой Миядзаки и что такое манга. У нее с подачи Мицке даже появился любимый мультфильм – «Пять сантиметров в секунду», грустный, как ее жизнь. Она теперь знает, что эти самые «пять сантиметров в секунду» – скорость падения лепестка сакуры.