Монреальский синдром - Франк Тилье

— Что это с вами? Что вы тут делаете?

Он быстро спрятал руки в карманы.

— Вел переговоры… — Глаза его сияли. — Слушай, тебе же негде ночевать, да? Переночуешь у меня. У меня есть широкий диван, наверняка куда удобнее, чем египетская кровать.

— Я не знаю, какие в Египте кровати, а главное — мне не хоте…

— Да не бойся, ты ничуть меня не стеснишь! В общем, воля твоя, хочешь — пойдем, не хочешь — оставайся здесь.

— Ладно, в таком случае — согласна, пойдемте.

— Отлично. Теперь, пока не поздно, постараемся успеть на скоростное метро. Как бы не упустить последний поезд…

Комиссар двинулся вперед, к туннелям, а Люси, прежде чем пойти за ним, обернулась и посмотрела на то место, где Шарко стоял один несколько минут назад. Шарко, оглянувшись, заметил это, вынул руки из карманов и, помахав мобильником, который держал в правой, улыбнулся:

— Ты что — подумала, я разговариваю сам с собой? Забавно!

36

«Наверное, — думала Люси, — наверное, после этого звонка с вокзала супруга комиссара встретит нас прямо на пороге квартиры…» И всю дорогу она пыталась себе представить, какая жена может быть у человека подобного масштаба. Может быть, его жена наделена статью и характером укротительницы львов… А может быть, она, наоборот, покорная, нежная, готовая каждый вечер подставиться, чтобы полицейский мог сорвать на ней накопившиеся за очередной бесконечный рабочий день усталость и злость…

Однако стоило комиссару отпереть дверь, Люси сразу же поняла, что никто их не встретит. В квартире не было ни одной живой души. Шарко в прихожей переобулся, но, когда Люси тоже хотела разуться, остановил ее:

— Нет-нет, не надо, оставайся в кроссовках. У меня это просто привычка. У меня много привычек, от которых никак не избавишься, хотя они дьявольски осложняют жизнь. Ничего не поделаешь, так получилось.

Он закрыл дверь и запер ее на все замки. Люси тем временем огляделась и поняла, что все-таки тут не скит отшельника, а наоборот — налицо явные следы присутствия в жизни этого человека женщины: много больших горшков с комнатными растениями, в углу — пара достаточно старомодных туфель на высоком каблуке… Тем не менее на столе в гостиной стоял один прибор, стало быть, все было заранее приготовлено для одинокого ужина холостяка… Ей сразу же вспомнился фильм Люка Бессона «Леон». Да, порой Шарко так же печален, как герой картины, наемный убийца, но порой вызывает бесконечную симпатию, а симпатия приводит, в свою очередь, к желанию как следует разобраться в этой необыкновенной личности.

Пожелтевшие от времени фотографии в рамках с изображением красивой женщины — свидетельство того, что комиссар, вероятнее всего, вдовец: разведенный вряд ли стал бы носить обручальное кольцо. Чуть подальше, на стене, без какой-либо последовательности, развешаны еще снимки, десятки прямоугольных отпечатков на глянцевой бумаге. На всех снимках девочка — с младенчества лет до пяти-шести. Ага, вот еще фотографии, здесь они втроем: он, жена и ребенок. Мать улыбается, но… Люси не могла понять, с чего бы это, но ей показалось, будто взгляд у молодой женщины рассеянный, даже скорее отсутствующий. А Шарко везде крепко прижимает к себе обеих своих любимых. По телу Люси пробежала дрожь, она внезапно догадалась: с семьей Шарко что-то произошло, случилось что-то нехорошее. Он пережил непонятную, но ужасную драму.

— Садись, пожалуйста, — сказал комиссар. — Лично я умираю от жажды. А ты что скажешь насчет холодненького пивка?

Он говорил уже из кухни. Люси, еще не пришедшая в себя от только что сделанного открытия, сбросила на пол рюкзак и прошла по комнате дальше. Большая гостиная, пустоватая. На низком столике она углядела банку с соусом-коктейлем и коробку засахаренных каштанов, в углу — компьютер.

— Спасибо, меня сейчас устроит что угодно, лишь бы холодненькое!.. Скажите, а у вас есть Интернет? Хотелось бы пошарить по Сети: вдруг найдется что-нибудь насчет Жака Лакомба и синдрома Е.

Шарко вернулся из кухни с двумя банками пива, одну протянул гостье, другую, свою, поставил на журнальный столик и бросил куда-то в сторону странный взгляд.

— Извини!

Он вышел в прихожую. Десять секунд спустя послышался свисток, потом раздались тихие звуки, напоминающие те, которые она слушала три с половиной часа в поезде Марсель — Париж. Люси могла бы поклясться, что там игрушечная железная дорога… Появился Шарко, сел в кресло, Люси тоже. Он как ни в чем не бывало выпил залпом половину банки.

— Давно пробило полночь. Мой шеф уже поручил кому-то расследовать, что это за синдром Е. А ты займешься поиском завтра.

— Зачем терять время?

— Ты не теряешь время, ты, напротив, выигрываешь его. Чтобы поспать, подумать о своих и сказать себе, что существует жизнь и помимо работы. Кажется, так просто, да? Только ведь ты осознаешь это, когда у тебя уже не остается ничего, кроме старых фотографий.

Люси помолчала, прежде чем ответить.

— Я тоже делаю много фотографий, чтобы сохранить следы времени… Вот мы и опять возвращаемся к изображению. На этот раз — к изображению как средству передать чувства, как способу проникнуть во внутренний мир человека. Любого человека. — Молодая женщина оглянулась на снимки на стене. — Теперь я вас понимаю лучше. И, мне кажется, знаю, почему вы стали таким.

Шарко уже прикончил пиво. Ему хотелось плыть по течению, отдаться волне и забыть всю жестокость последних дней. Обугленное лицо Атефа Абд эль-Ааля, кварталы каирских трущоб, жуткие шрамы в форме глаза на сморщенном животе Жюдит Саньоль… Слишком, слишком много тьмы.

— Каким это «таким»?

— Таким… холодным, отчужденным, на первый взгляд. Человеком, о котором думаешь, что лучше бы держаться от него подальше. Ведь отыскать под панцирем сердце можно только тогда, когда хоть немножко в вас разберешься.

Шарко сжал в кулаке пустую банку.

— Ну и что тебе рассказали эти фотографии?

— Довольно многое.

— Что же, например?

— А вы уверены, что хотите это услышать?

— Покажи-ка, чего ты стоишь, лейтенант Энебель!..

Люси приняла брошенный ей вызов. Показала державшей банку пива рукой на дверь:

— Сначала надо поинтересоваться, почему они там, где висят. В этой гостиной, на этой стене. Их хорошо видно из прихожей, они смотрят на входную дверь. Почему было не развесить их в спальне или другом более укромном месте?

Она показала на мусорное ведро в смежной кухне. Оттуда торчали две упаковки из-под пиццы.

— Когда в дверь звонит разносчик или другой чужой человек, вы, заранее приготовив деньги, которые нужно отдать, и держа их в руке, чуть приоткрываете дверь. Вы никогда никого не пустите внутрь, не разрешите переступить границу вашего жилья. У входа нет коврика, чтобы вытереть ноги, за дверью тоже нет. Фотографии расположены точно по оси, их нельзя не заметить с порога, в отличие от всего остального. Ваши фотографии, вашей семьи, снимки, создающие впечатление, что все нормально, что все счастливы. И эту игрушечную железную дорогу вы включаете затем, чтобы казалось, будто в доме играет ребенок… Так?

Шарко прищурился.

— Ты меня заинтересовала, Энебель. Продолжай.

— Ваше прошлое… Вы не хотите о нем говорить за пределами своей квартиры. Но когда находишься здесь, сидишь в этом кресле, снимки просто кричат о том, что в вашей семье разыгралась какая-то драма. Нет ни единой недавней фотографии — ни вашей жены, ни вашего ребенка. Сами вы на последних снимках на несколько лет моложе, чем сейчас, и куда лучше выглядите. В то время вашей дочери было лет пять или шесть: тревожный возраст, возраст первых расставаний. Школа, обеды в школьной столовой, дети уходят утром и возвращаются только вечером. И мы компенсируем это тем, что часто их фотографируем, у нас много-много снимков, мы как будто обманываем разлуку, мы жаждем удержать их дома, при помощи всяких ухищрений заполняем пустоту. Но у вас… Дальше — никаких напоминаний, словно… словно жизнь внезапно остановилась. Сначала — их жизнь, потом — ваша. Именно поэтому вы перестали работать на земле и, покинув улицу, засели в кабинете. Работа отняла у вас вашу семью. Работа на земле.

Теперь казалось, что Шарко отсутствует. Он уставился глазами в пол, сидел наклонившись вперед, свесив руки между коленями.

— Продолжай, Энебель. Давай же, продолжай. Давай-давай, выкладывай.

— У меня ощущение, что было какое-то дело, которое приняло дурной оборот, дело, в которое оказалась вовлечена ваша семья и из-за которого ваша семья оказалась лицом к лицу с тем, от кого или от чего вы всегда стремились ее уберечь… Что это могло быть? Что за дело, посягнувшее на вашу частную жизнь? Может быть, подозреваемый сорвал зло на вашей жене и дочери?

Молчание. Мучительная, ранящая тишина. Шарко жестом попросил Люси продолжать.