Ночная стража - Терри Пратчетт

Ваймс сосредоточился на том, чтобы не попасть под удар клинка.

— Тяжелые времена требуют неменеетяжелых мер. Каждый вождь знает это… — продолжал Загорло.

Ваймс уклонился от удара, продолжая двигаться в обход пыточного стула.

— История нуждается не только в пастырях, но и в мясниках, сержант.

Загорло сделал выпад, но Ваймс смотрел ему в глаза и успел увернуться. Этот человек не пытался оправдать свои поступки. Он даже не понимал, в чем нужно оправдываться. Но он видел лицо Ваймса. Лицо, на котором не отражалось ни гнева, ни ненависти — ровным счетом ничего.

— Тыведьпонимаешь, когда положение становится угрожающим, нет времени соблюдать такназываемыеправа.

Ваймс метнулся в сторону и кинулся по коридору, где уже вовсю клубился дым, в контору писаря. Загорло побежал за ним, двигаясь все в той же своей дерганой манере. Лезвие полоснуло Ваймса по ноге; он споткнулся, повалился спиной на стол и выронил нож.

Загорло стал обходить его, чтобы нанести последний удар. Он взмахнул тростью, лезвие метнулось вниз…

И встретилось с железной линейкой, взлетевшей ему навстречу. Прочная стальная полоса плашмя ударила по трости, выбив ее из рук Загорло.

Словно во сне, Ваймс приподнялся на столе, продолжая замах.

Отошли его назад, в темноту, до тех пор, пока в нем не появится нужда…

Он рубанул линейкой под углом и вниз, повернув ее узкой кромкой. Сталь со свистом рассекла воздух, оставляя за собой крошечные дымные вихри, угол линейки полоснул Загорло точно по шее.

За спиной Ваймса из коридора вырвались густые клубы белого дыма — в пыточной камере обвалился потолок.

Ваймс не двинулся с места, внимательно глядя на Загорло и не позволяя ни одному чувству отразиться у себя на лице. Капитан вскинул руки вверх, кровь хлынула между пальцами. Он пошатнулся, попытался сделать вдох, но безуспешно и упал навзничь.

Ваймс швырнул линейку на труп и захромал прочь.

С улицы доносился грохот двигающихся баррикад.

Загорло открыл глаза. Мир вокруг был сплошь серым, если не считать стоявшей перед ним фигуры в черном плаще.

По привычке он попытался применить свой любимый метод.

— Гм… твои глаза… э… нос… подбородок… — Загорло наконец понял, что задача ему не по плечу.

— ДА, — сказал Смерть. — Я НАСТОЯЩАЯ ЗАГАДКА. ПРОШУ СЮДА, ГОСПОДИН ЗАГОРЛО.

«Лорд Ветрун, — думал Витинари, — впечатляющий параноик. Он выставил охранника даже на крыше винокурни, возвышающейся над дворцовым парком. Точнее, двух охранников».

Один из них сразу бросался в глаза любому, кто, прежде чем залезть на крышу, дал бы себе труд осмотреть ее, выглянув из-за парапета. А вот второй притаился в тени, между печных труб.

Покойный Кровопуск заметил только первого.

Витинари равнодушно наблюдал за тем, как уносят тело юноши. Для того, кто выбрал ремесло наемного убийцы, смерть становится неотъемлемой, а точнее, самой последней частью работы. Так что никаких сожалений быть не может. Зато благодаря Кровопуску остался всего один охранник, потому что второй спускал вниз тело незадачливого убийцы, с которым обошлись в полном соответствии с его фамилией.

Кровопуск был весь в черном. Все наемные убийцы так одевались. Черный цвет считался модным; кроме того, это уже стало традицией. Но черная одежда уместна только в темном подвале в полночь. В других случаях Витинари предпочитал темно-зеленый цвет или различные оттенки темно-серого. Если одеться правильно и замереть в верной позе, можно стать по-настоящему невидимым. И людские глаза тебе в этом только помогут. Смотрящий сам вычеркнет тебя из списка видимых объектов, причислив к фону.

Если бы в Гильдии узнали, как Витинари одевается, ему грозило бы неминуемое исключение. Но он предпочитал рисковать быть исключенным из Гильдии, чем из мира дышащих и прямоходящих. Лучше прикрыть глаза на традиции, чем зажмуриться навсегда.

Охранник, стоящий всего в трех футах от него, беспечно закурил сигаретку.

Этот лорд Уинстэнли Гревиль-Дуду был настоящий гений. Какая наблюдательность! Хэвлок с удовольствием познакомился бы с ним лично или хотя бы посетил место его последнего упокоения, однако, к несчастью, Гревиль-Дуду упокоился, по всей видимости, в желудке тигра, которого, невзирая на свою знаменитую наблюдательность, заметил слишком поздно.

Впрочем, Витинари все же нашел способ воздать лорду должное: он отыскал и расплавил печатные формы «Заметок об искусстве маскировки».

Кроме того, он разыскал все четыре сохранившихся экземпляра самой книги, однако сжечь их у него рука не поднялась. Вместо этого Витинари переплел четыре тонких томика вместе и вытиснил на обложке название «Анекдоты великих счетоводов, том 3». Он полагал, что лорд Уинстэнли Гревиль-Дуду одобрил бы такой выбор.

Витинари лежал на плоской крыше, терпеливо, как кошка, наблюдая за дворцовым парком внизу.

А Ваймс лежал лицом вниз на столе в караулке, вздрагивая от боли.

— Прошу тебя, не дергайся, — сказал доктор Газон. — Я почти закончил. Я бы посоветовал тебе расслабиться, но, думаю, ты на это только рассмеешься.

— Ха. Ха. Ой!

— Всего лишь поверхностная царапина, но пару дней тебе стоит провести вне работы.

— Ха. Ха.

— Да, понимаю, тебе предстоит трудная ночь. Впрочем, как и мне, вероятно.

— Все будет в порядке, если мы перенесли баррикады на перекресток с Легкой улицей, — пробормотал Ваймс.

В ответ раздалась весьма выразительная тишина.

Он сел на столе, который Газон использовал в качестве операционного.

— Их ведь перенесли? — уточнил он.

— Если верить последнему, что я слышал, да, — ответил лекарь.

— Последнему?

— Ну, строго говоря, не совсем последнему, — признался Газон. — Все, так сказать, зашло немного дальше, Джон. На самом деле последнее, что я слышал, это: «А зачем останавливаться на Легкой?»

— Черт возьми…

— Да, я тоже так подумал.

Ваймс натянул штаны, застегнул ремень и, прихрамывая, вышел на улицу, где как раз кипели дебаты.

Участвовали Рози Лада, Сандра, Редж Башмак и еще с полдюжины горожан, рассевшихся вокруг стола, который кто-то поставил прямо посреди улицы. Когда Ваймс перешагнул порог участка и вдохнул свежий вечерний воздух, чей-то жалобный голос как раз произнес:

— «Любовь по разумным расценкам»? Почему нельзя написать просто «Любовь»?

— Потому что если первые три пункта будут распределяться даром, того же самого потребуют и от четвертого! — ответила Рози. — Записывай так, как сказала, если хочешь, чтобы я и остальные девушки к вам присоединились.

— Ну хорошо, — согласился Редж, сделав пометку на клочке бумаги. — Против Свободы, Равенства, Братства никто ничего не имеет?

— Добавь Нормальную Канализацию. — Это был голос госпожи Резерфорд. — И чтоб крыс протравили.

— Мне кажется, мы должны думать о более возвышенных материях, товарищ госпожа Резерфорд, — сказал Редж.

— Я тебе не товарищ, господин Башмак, и господин Резерфорд — тоже, — отрезала госпожа Резерфорд. — Мы с кем попало не приятельствуем. Верно, Сидни?

— У меня есть вопрос, — сказал кто-то из толпы. — Меня зовут Гарри Робки. У меня сапожная мастерская на улице Новых Сапожников…

Редж воспользовался удобной возможностью, чтобы свернуть дискуссию с госпожой Резерфорд. Молодой революции очень вредно встречаться с такими людьми, как госпожа Резерфорд.

— Да, товарищ Робки?

— И никакая мы не бомжуазия, — гнула свое госпожа Резерфорд.

— Э… буржуазия, — поправил ее Редж. — Наш манифест относится к буржуазии. Говорю по слогам. Бур… э… жуа… э… зия.

— Буржуазия, буржуазия, — повертела на языке новое слово госпожа Резерфорд. — Звучит неплохо. А чем она занимается?

— Здесь, в статье семь на этой вашей бумажке… — попытался снова привлечь к себе внимание господин Робки.

— То есть в Народной Декларации Победоносного Двадцать Четвертого Мая, — подсказал Редж.

— Да-да, верно… Так вот, здесь говорится, что мы завладеем средствами производства, типа того… Я хотел бы знать, а как будет с моей сапожной мастерской? Ну, то есть она же и так моя, верно? Да и не влезут туда все. Там места только мне, моему сынку Гарбуту и, ну, может, еще клиенту…

Ваймс улыбнулся в темноте. Редж еще не понял, какую кашу заварил.

— Да, однако после революции все имущество будет принадлежать народу… То есть не только тебе, но и всем остальным тоже, понимаешь?

Товарищ Робки выглядел озадаченным.

— А башмаки кто делать будет? Я?

— Конечно, но все будет принадлежать народу.

— А кто будет платить? — не унимался господин Робки.

— Все будут платить разумную цену. А тебя перестанут мучить угрызения совести из-за того, что ты наживаешься за счет пота и крови пролетариата, — коротко объяснил Редж. — Ну а теперь…