Офицер черноморского подплава - Александр Витальевич Лоза

Остальные суда нашей эскадры стали проходить мимо адмирала. Каждое из них старалось обрезать возможно более лихо корму дредноута. Команды, выстроенные во фронт, громко отвечали командующему. Еще через минуту горнист сыграл «отражение минной атаки», и мы стали плавно поворачивать к выходу. Палуба как-то сразу и бесшумно опустела. Матросы появились в небольших спасательных поясах в виде двух продолговатых подушек под мышками… Мелькнула Графская пристань, гостиница Киста, Приморский бульвар с кучкой зевак, привлеченных звуками марша, карантинная бухта, маяк…

Здравствуй, море!

…Необъятная, безмерная ширь, вся залитая солнцем и еле подернутая зыбью.

– Тут опаснее всего идти…

– Как? Под батареями?

– Дело не в батареях, а в минах.

– Дьявольская штука!..

– Здесь из-за подводок вообще приходится идти возможно большим ходом.

…Тихо блещет море, слегка подернутое белыми зайчиками. Дредноут скользит плавно: качка для него не существует. Только нос иногда зарывается в волну, обдающую матросов и палубу искристой пеной.

– Теперь подводным лодкам трудно. Надо высоко поднимать перископ; и может спина выскочить на поверхность…

– Зато мине идти хорошо. Если она будет выпущена, то ее не усмотришь ни за что.

Вдоль борта стоят, как статуи, матросы с биноклями. Каждый следит за своим сектором. На командном мостике – прямо гирлянда матросских голов, следящих за невидимым врагом. На башнях по четыре человека у противоаэропланных орудий. Над каждым плутонгом врощена в палубу небольшая башенка с прорезью, не то чугунный котел, не то старинный рыцарский шлем; это место для головы начальника двух орудий, тоже неуклонно смотрящего вперед. Смотреть, смотреть, беспрерывно смотреть, иначе гибель…

Миноносцы идут по бокам. Видно, как страшно их валяет с бока на бок. Адмирал, все время не сходящий с верхнего мостика, то и дело сигналит.

– Миноносец несется со скоростью поезда, а нос его режет воду, как шашка в руке лучшего урядника-рубаки.

– Это все от обводов. Таких обводов во всем мире нет. Спасибо Крылову.

Мы проходим по почти пустой палубе. Страшные, приземистые, серые черепахи с дулами двенадцатидюймовых орудий все время движутся, как живые, и перебирают восьмисаженными пушками, своими смертоносными щупальцами.

…Каюта адмирала просторна и красива. Иллюминаторы крепко задраены; электрический свет заливает помещение.

Вошел бравый вестовой и доложил:

– Через пять минут спуск флага без церемоний.

– Хорошо, – не смотря на него, медленно ответил адмирал…

Наверху раздались сигналы и команда. Спускали флаг.

В дверь был виден оранжевый луч умирающей зари.

Много раз спрашивали и спрашивают: почему русский флот не устережет «Гебена» из Босфора и, во всяком случае, не преградит ему пути разбойничьих набегов на наше побережье?

– Бродить по Черному морю в надежде как-нибудь, случайно, вслепую столкнуться в тумане с летучим полу-турком? – несерьезная, со стратегической точки зрения, задача: но даже и ее временами делали. «Евстафий» жестоко наказал «Гебена», когда раз удалось выскочить удачно на врага.

Истинная задача Черноморского флота заключалась в том, чтобы блокировать Угольный район и остановить работу турецкого торгового флота. Это была стратегия, в противоположность ловле «Гебена», случаю. Свою стратегическую задачу Черноморский флот исполнил целиком безукоризненно. …На Черном море турецкого флага нет. Россия фактически владеет всей Понтиадой.

…В кают-компании оживленно и весело. Неслышно мелькают белые вестовые, опоражнивая пепельницы и меняя стаканы чая. Направо в нише, где притаилось пианино, длиннобородый артиллерийский офицер («выписываем даже бразильские артиллерийские журналы!») играет в шахматы со стареньким батюшкой в коломенковой рясе и золотых очках.

За продолговатым обеденным столом, около старшего офицера сидят пьющие чай. Разговор идет о завтрашнем дне об «операции». Всех интересует вопрос: какая завтра будет погода? Ибо от погоды зависит многое, почти все.

– Я клянусь!.. Помяните мое слово, – говорит флаг-офицер адмирала, – завтра будет шторм.

– Какие же данные?

– Вот, вспомните… Я уже хорошо приметил. Как только в N идем – так и буря. Восточнее на 40 миль – штиль, западнее на 20 миль – штиль, а в N так и ревет…

– Хотя бы «Гебен» встретить.

– Нет… куда!.. Ему так наклеили, что он не выйдет.

– Мы в прошлый раз взяли в плен турецкого офицера, который говорил немного по-русски. Спрашиваем: «Что же «Гебен»-то трусит?» А он: «Ваша мадама боится». Оказывается, знает, что новые дредноуты окрещены в честь императриц. «Мадама!» Ха-ха-ха…

– Какое у вас тут веселье, – сказал я, выходя, – ведь всем ежеминутно грозит смерть.

– Ничего! В компании помирать… Надо фаталистом быть и спокойно жить. А потом все равно…

…Южная ночь быстро надвигалась.

– Вас адмирал просит.

Я прошел в каюту адмирала.

– Если хотите, – сказал мне адмирал, – пройдемся по судну. Только оденьтесь попроще, а то можете замазаться.

Странная картина! Удивительное зрелище напряженной мощи и сосредоточенной воли; все эти вахтенные, дежурные, дневальные и очередные напоминают мне приготовившуюся к прыжку пантеру. Момент, – и все непринужденные серо-желтые фигуры, развернувшись, как стальные пружины, начнут давать максимальное количество энергии, на какое только способен человек и под напряжением которого более получаса – сорока минут никто устоять не может.

Батарейная палуба. У каждого орудия сидит дневальный, держа ухо у переговорной трубки, соединяющей его с плутонговым командиром. От внимания этого человека может зависеть судьба всего дредноута. Остальные частью спят, частью ждут своей очереди. Но даже и у спящих, вероятно, нервы напряжены не меньше, чем у бодрствующих. Ибо по первому тревожному сигналу каждый из них должен сорваться со стального бруса, на который легла усталая голова, и прыгнуть к своему месту: при таких условиях крепко не заснешь!..

– Ты хозяин этого орудия? – спрашивает адмирал.

– Так точно, – отвечает вполголоса вытягивающийся унтер-офицер.

– Сколько у тебя тут наверху снарядов? Чем заряжено орудие? На какую дистанцию сделана установка? – быстро засыпает его адмирал вопросами.

Отчетливо, спокойно и уверенно отвечает матрос. Идем дальше тем извилистым коридором, который называется батарейной палубой. Мелькают мимо нас броневые двери, туго притянутые болтами, волнистое железо переборок; полуразвернутые шланги; затемненные синие лампочки; медные краны; линолеум; шелестящие под ногами решетки пола; медные гильзы; пирамиды снарядов; железо и сталь; электричество и порох; неустанное трепетание свистящих вентиляторов; сквозняки, сменяющиеся порывами раскаленного воздуха: страшная, затаенная готовность, как у ружья, у которого курок взведен и собачка полуприжата.

Спускаемся вниз по узкой трубе со вделанными в стену липкими, стальными скобами буквой покой. Больше никакой лестницы туда нет: все остальное задраено. Лезущего бьет по спине двойная веревка с узлами, опущенная на всю восьмисаженную глубину: в крайнем случае, если все остальное будет перебито, по этой веревке станут подымать последние снаряды. Внизу матросы и офицер; совсем юный мичман, с загорелым, безусым лицом.

– Ну, это место во время боя