Самые скандальные треугольники русской истории - Павел Кузьменко

Создавать его писатель начал, по всей видимости, еще на фронте. Потом он поселился с женой в Одессе. Работал в Одесском губернском комитете партии (не будучи партийным). Затем был выпускающим редактором типографии, работал корреспондентом нескольких украинских газет и одной грузинской, для чего на короткое время переехал в Тифлис. И если журналистская рутина — статьи, репортажи, очерки, интервью делались им быстро, то проза выходила из-под его пера страшно медленно.

В воспоминаниях о нем существуют расхождения там, где описывается творческий метод писателя. Константин Паустовский писал, что в Одессе Бабель как-то показал ему огромную кипу исписанных листков бумаги. Паустовский решил, что это роман. Но оказалось, что это тридцать с лишним вариантов одного рассказа, занимающего в книге всего пару страниц. Последняя жена Бабеля Антонина Пирожкова вспоминала, что вариантов писатель не оставлял. Он писал практически сразу набело, но к каждому слову подходил очень тщательно, обдумывая его, бывало, подолгу и ограничивая иногда свой литературный рабочий день в буквальном смысле одним словом.

Почти за двадцать лет творческой жизни Бабелем создано, в общем, очень мало. А увидено, продумано, записано очень много. Таков человек, таков метод. «У меня нет воображения… — сказал однажды Бабель Паустовскому. — Я говорю это совершенно серьезно. Я не умею выдумывать. Я должен знать всё до последней прожилки, иначе я ничего не смогу написать. На моем щите вырезан девиз: „Подлинность!“ Поэтому я так медленно и мало пишу. Мне очень трудно. После каждого рассказа я старею на несколько лет. Какое там, к черту, моцартианство, веселье над рукописью и легкий бег воображения! (…) Нужны цепкие пальцы и веревочные нервы, чтобы отрывать от своей прозы, с кровью иной раз, самые любимые тобой, но лишние куски». Как и почти всю информацию о его жизни, эти слова писателя можно поставить под сомнение. Как это у него нет воображения?

Первые рассказы были напечатаны в московском литературном журнале Маяковского «Леф» в 1923 году. Публикации продолжались также в журнале «Красная новь». В 1926 году сборник «Конармия» вышел отдельной книжкой.

Напутствие Горького, отправившего Бабеля изучать жизнь, долгое литературное молчание, наблюдательность, сбор материалов и, наконец, огромный талант способствовали появлению сразу большого мастера слова. Исааку Эммануиловичу исполнилось в 1924 году уже 30 лет.

Его конармейские рассказы «Переход через Збруч», «Смерть Долгушова», «Афонька Бида», «Комбриг два» и другие без преувеличения произвели сенсацию среди советской читающей публики. Надо заметить, что тогда в СССР существовала относительная экономическая свобода (НЭП) и столь же относительная свобода слова, которая зачастую сводилась к спорам «Леф» и РАПП, в какой степени писатели должны отражать в своем творчестве политику правящей и единственной коммунистической партии. Тем не менее существовала еще разная литература, в том числе и русская зарубежная, которая попадала в страну без особенных препон. Талантливые молодые писатели — Михаил Зощенко, Леонид Леонов, Борис Пильняк, Борис Пастернак и другие позволяли себе творить без оглядки на идеологические установки ЦК ВКП(б) или партийных литературных критиков. К ним прибавился и Исаак Бабель.

А партии требовалось прославлять Первую конную армию, которая сделалась одним из главных советских романтических мифов так же, как и ее усатый командир Семен Буденный. И вдруг первый ее описатель изображает боевые будни красных конников как жестокий мир профессиональных солдат, для которых убийство необходимое и обычное дело. Он не рисует словом лихие атаки и сражения с поляками, но описывает грабеж местного населения, допросы пленных. Он даже нигде не называет своих героев красными кавалеристами или буденновцами, а именует их исконно — казаки.

В коммунистическом мифе о Первой конной ее бойцы обычно предстают неизвестно откуда взявшимися умело сражающимися рабочими и крестьянами. Нет, ее составили принявшие сторону большевиков исключительно донские и кубанские казаки, с детства обученные воевать.

Рассказы Бабеля, резко приземлявшие уже сложенный миф, не могли не вызвать гнева тех, кто этот миф создавал — партийных критиков и партийного начальства. Его обвиняли в увлечении формой, из-за которой он забыл о правильном содержании, в отсутствии образов коммунистов, которые борются за переделку сознания казаков, крестьян-воинов, обвиняли, конечно, в жестокости, в чрезмерном внимании к жертвам войны среди мирного населения, особенно еврейского. Сам командующий Первой конной С. М. Буденный выступил в печати с резкой критикой «Конармии», рассказы которой назвал клеветой, небылицами и бабьими сплетнями.

Если Буденный в советском руководстве был в основном декоративной фигурой, то его друг Климент Ворошилов обладал реальной властью. Ворошилов написал на писателя-дебютанта жалобу в идеологический отдел ЦК партии. Читал и жалобы на Бабеля, и его тексты сам глава государства И. В. Сталин и как-то бросил, что Бабель писал о «вещах, которые не понимал».

И что же в результате? Хотя двадцатые годы еще не тридцатые, расстреливать писателей было еще не принято, но у власть предержащих были сотни способов заставить неугодного замолчать, перестать публиковать, испортить личную жизнь, лишить квартиры и т. п. А Бабеля преспокойно продолжают издавать. Потому что этот неоднозначный человек, ставший уже популярным, зачем-то необходим всесильной тайной службе Советского Союза ОГПУ.

Здесь интересно сравнение Бабеля с одной довольно странной фигурой из того же ведомства и его судьбой. Летом 1918 года положение Советской России было еще очень шатким. С трудом заключен мир с Германией, получена передышка для создания новой армии. И вдруг агент ЧК и член партии левых эсеров Яков Блюмкин, не таясь, в открытую убивает посла Германии в Москве графа Мирбаха. Поднимается мятеж эсеров против большевиков, погибают сотни человек. Восставшие даже берут в плен Дзержинского. В какой-то момент даже показалось, что советская власть висит на волоске. Зачинщика Блюмкина приговаривают к расстрелу, но оставляют в живых. Он делает быструю карьеру в разведке. Становится даже публично известным, дружит с Сергеем Есениным, Всеволодом Мейерхольдом, Николаем Рерихом и другими деятелями культуры. Причем нигде не скрывает, что был автором великой провокации, чуть не погубившей большевиков. Только в 1929 году в ОГПУ решают, что Блюмкин больше не нужен, и убивают.

После выхода цикла конармейских рассказов Бабеля не только ругают, но и хвалят те критики, которые разглядели появление оригинального и могучего таланта в русской литературе. «Бабель краток, насыщен, ясен и выразителен», «вино бабелевских рассказов действует крепко и неотразимо» (А. Лежнев). «Его новеллы остры, как спирт, и цветисты, как драгоценные камни» (Вяч. Полонский). «Он культурен, в этом его большое и выгодное преимущество перед большинством советских беллетристов, старающихся выехать на „нутре“ и богатстве жизненного материала» (А. Воронский).

А самого главного защитника Бабель нашел в лице своего литературного наставника Алексея Максимовича Горького. Тот уже считался главным советским писателем, хотя и жил за границей, в Италии. Это не мешало ему следить за новинками литературы в СССР и выступать с мнением о них в советской прессе. Горький не забыл молодого и нахального литератора, которого впервые напечатал в 1916 году и тогда же раскритиковал. Теперь в «Конармии» он увидел, что родился великий талант. Занятно, что статьи Горького в защиту Бабеля появились в ответ на статьи С. М. Буденного, человека, смыслящего в литературе не более чем Бабель — в тактике кавалерийского боя. Горький писал: «Читатель внимательный, я не нахожу в книге Бабеля ничего „карикатурно-пасквильного“, наоборот: его книга возбудила у меня к бойцам „Конармии“ и любовь, и уважение, показав их мне действительно героями, Бабель „украсил“ своих героев „лучше, правдивее, чем Гоголь запорожцев“». А в одном месте Горький и вовсе унизил Буденного, заявив, что тот берется критиковать хорошую литературу, глядя на нее «с высоты своего коня».

Странно, что культ Буденного и Первой конной армии в СССР так и не породил ничего, что устроило бы советскую идеологию и стало бы «правильным» ответом суровой реальности рассказов Бабеля. Все лишь на уровне массовых песен, рассказов для детей. Лишь в 1929 году вышла слабенькая, но идеологически безупречная пьеса Всеволода Вишневского «Первая конная». Десяток лет спустя по ней начали снимать фильм, но не закончили из-за начавшейся Отечественной войны. Только в 80-е годы был снят по самостоятельному сценарию художественный фильм «Первая конная», не оставивший серьезного следа в кинематографе.