Стеклянный страж - Дмитрий Емец

– Этого бы я не сделал!

– Рано или поздно сделал бы и это, раз уж ступил на эту лесенку.

– Хотите сказать, что Аида не могла меня убить?!

– Конечно, нет. Если Мировуд отдал тебя в заклад – это личные проблемы Мировуда. Никого другого заложить или предать нельзя – в конечном счете только себя. Когда у человека прогниет отвага – он способен заложить все человечество. И что? Все мы будем в ручках у мрака? Чушь!

– Мне было чудовищно больно! – вспомнил Багров.

– Не так. Ты в-е-р-и-л, что тебе больно. Если бы ты не знал, что сердце у нее – Мамзелькина могла бы сварить его в супе, и у тебя бы даже веко не дернулось. Чаще слушай мрак! Он спрячет правду между двумя упитанными лжами – и не разглядишь!

Багров все еще хватался за соломинку.

– Но я сказал сам! Сознался!

– И правильно сделал. Если бы промолчал, я узнала бы все послезавтра. У меня в шкафу стоит еженедельное оповещающее заклинание. И узнай я сама, у тебя не было бы этих пяти минут. Хотя каких пяти? Уже без двух одиннадцать! Поспеши, некромаг! – сухо сказала Фулона. – Когда начинаешь считаться с врагами или хотя бы бояться их – предаешь друзей. Это неминуемо. Иди!

Она отбросила фартук, и в руках у нее появилось копье. Фулона держала его без всякой угрозы, но Багров ощущал, как пылающий наконечник копья тянется к нему, как намагниченный. Это убедило его больше всяких слов. Для копья он был уже не свой. Враг. Чужак.

– Не говорите Ирке, – сказал Матвей.

– Не скажу, – пообещала Фулона. – Если тебе так будет проще, пусть считает, что ты ушел сам… Шестьдесят секунд! Ты не успеваешь даже обуться!

Багров хотел еще что-то сказать, но быстро повернулся и, хлопнув дверью, вышел из кухни. В коридоре ему встретилась Ирка. Она удивленно посторонилась, пропуская его, и вопросительно на него посмотрела. Матвей на миг остановился, коснулся ее плеча и вышел на лестницу прямо в носках.

Глава 15

Мошкин и Чимоданов

Подарили двум родным братьям по коричневатому невзрачному яйцу, сказав, что внутри жар-птица, которая сделает своего хозяина навеки счастливым. Один усомнился. Смотрел-смотрел, не утерпел, расковырял пальцем, увидел желток, понюхал, на вкус попробовал, буркнул: «Наврали!» – и яйцо выкинул. Другой долгие месяцы согревал скорлупу дыханием, зимой в лютый мороз прятал под одежду, и вот однажды, когда он совсем этого не ждал, скорлупа треснула, и из трещины брызнул ослепительный свет.

Осенний день был прекрасен, как запах свежего кофе, когда только-только открываешь новую банку. Солнце сияло, золотые листья тоже сияли, на проезжавшие машины больно было смотреть.

Меф стоял у зеркала и, задрав майку, считал синяки на груди и плечах.

– Восемнадцать! – закончил он.

Потом с подозрением потрогал одно место на ребре, где внешне ничего не было, и от боли провернулся вокруг своей оси.

– У-у-аа! Девятнадцать!

Евгеша стоял рядом, перечеркивал широченными плечами дверь и печалился. Грустил он всегда так же неопределенно, как и испытывал прочие чувства. «Я грущу? А правда ли я грущу? Такая ли она, грусть, или есть еще нечто иное, что именуется грустью?» – точно спрашивал он себя и, путаясь, отматывал свое чувство назад.

– Просто шест тяжелый, – виновато сказал Мошкин. – Надо бы полегче. Он же тяжелый, да?

– Да, – с иронией подтвердил Буслаев. – Ты, как всегда, угадал. Да и рука у тебя не легкая. Хорошо еще, что мы долбились через нагрудник.

Мошкин задумчиво кивнул.

– Ты-то сам как? Нормально? Травм нет? – спросил Меф.

Если в начале схватки он только и делал, что получал увесистые тычки шестом, то ближе к концу пару раз прорвался на удобную дистанцию и отметился на теле Мошкина деревянным мечом.

– Нет, да? – спросил Евгеша удивленно.

– Да тебе же лучше знать!

– А-а-а, – протянул Мошкин. – Да вроде ничего, нормально!

Он поставил шест в угол и поправил его, чтобы тот не упал. Потом еще раз на всякий случай поправил.

– Ты же не обиделся на меня, нет? – спросил Евгеша.

Меф хмыкнул.

– Да нет. Надо быть болваном, чтобы обижаться на тех, кто тебя бьет. Обижаться следует на тех, кто позволяет тебе зазнаваться.

Дафна, собиравшая с пола осколки своей любимой чашки (Мошкин не всегда попадал шестом именно по Мефу), остановилась и подняла голову.

– Ты кого-то конкретно имеешь в виду? – уточнила она.

– Конкретно, да? В виду, да? – удивился Меф.

Дафна протянула руку, схватила его за пятку и дернула на себя. Меф, не ожидавший этого, грузно осел на пол.

– Невелика заслуга побить смертельно раненного, – сказал он.

Язычок замка, запиравший дверь, втянулся сам собой. Вошла Улита. Как случалось с ней после быстрой ходьбы, она была пунцового цвета, и от нее исходил жар. В зеленой кофте с алым узором секретарша напоминала цветущий кактус.

Увидев Дафну, ползающую по полу среди осколков посуды, Улита растрогалась.

– Сразу видно будущую домохозяйку! Можно тогда предметный вопрос? Отстирывается ли свекла от красного платья? – спросила она.

– В серной кислоте, – сказал Меф.

– Что за химический юмор? Чимодановым устроился работать?.. О, привет, Евгениус! И ты тут? Ну как твое ничего?

– Перестань издеваться над человеком! – поспешно сказала Дафна, знавшая, что у Мошкина опасно спрашивать, как у него дела.

– Да я еще и не начинала! – возмутилась Улита. – И вообще у меня куча новостей! Новость намбер ван, что Арей вызвал Буслаева, уже не новость. Новость намбер ту! Свежая. Варвара ушла из резиденции. Ей надоело слушать вопли Прасковьи. Пуфс послал за ней одного из стражей. Следить.

– Не комиссионера?

– Нет. Там за перегородкой у него сидят стражи из Канцелярии. Они меняются раз в неделю. Их бесполезно запоминать. А этого тем более.

– Почему?

– Потому что он пропал, – сказала Улита, потупившись.

– Куда пропал?

– Без понятия. Просто не вернулся, и все. Арей уверяет, что он заблудился. Москва – большой город. Много улиц, много транспорта, много незакрытых люков…

– А что думает Пуфс?

– Злится, желтеет, но тронуть Арея не смеет. Потому что, извиняюсь, тогда некому будет убивать Мефа. Хотя, на мой взгляд, всегда есть кому.

– Спасибо! – сказал Буслаев.

– Да не за что особенно… Ты Эссиорха не видел?

– Нет.

– А Корнелия?

Меф хотел повторить «нет», но тут в дверь забарабанили радостно, точно заяц стучал в бубен.

– Вот. Я всегда говорила, что о некоторых личностях лучше не вспоминать! – заявила Улита.

И действительно, это оказался Корнелий. Он вошел и всем стал совать руку для рукопожатия. Мошкину он сунул руку целых два раза, из чего Меф заключил, что Корнелий не запоминает, с кем здоровается.