ПМС: подари мне счастье - Марина Порошина

Вика чувствовала себя не в своей тарелке. Черт ее дернул пообещать Хохлову, что она придет на премьеру! «Гранд-опера», «Ковент-Гарден», премьера в МХТ у Табакова – если приходилось к случаю, она в театр захаживала. Дома, в Екатеринбурге, изредка ходила на дорогих гастролеров и громкие премьеры, тогда ее забавляло происходящее на сцене и вокруг, слегка щекотало нервы: а вот могла бы и она так же, да еще не в Малом театре, а в Урюпинской драме, играть ту мерзость, которую пишут нынешние молодые драматурги вроде братьев Песняковых, терпеть приставания режиссера и хамство помрежа, заискивать перед зав-труппой, замирать перед листочком с распределением ролей (досталось не досталось?), трястись в гримерке перед премьерой и плакать от бессилия над косноязычными рецензиями, написанными тупоумными критиками. И при этом едва сводить концы с концами, хватаясь за любую халтуру. В общем, иногда ходить в театр бывало занятно.

Но притащиться в кукольный! Упаси бог, она еще встретит там знакомых – не тех, из театралки, а настоящих, нынешних – и как она будет оправдываться? Так и оказалось: в фойе бродили люди из прошлого, общаться с которыми Вика не имела никакого желания. Она даже не помнила их по именам, поэтому кивала холодно, мимоходом, чтоб, чего доброго, не привязались с воспоминаниями. Потом ушла в буфет, взяла чашку кофе и уселась в самый дальний угол, за большой аквариум, сделав вид, что увлеченно наблюдает за рыбами.

– Виктория! Какими судьбами? – Знакомый голос заставил ее вздрогнуть.

Вика сердито обернулась – и здесь достали! – но моментально расцвела улыбкой: перед ней стояла жена мэра, с которой они играли в теннис по средам и субботам. Как же она могла забыть! Кукольный театр был любимым детищем мэрии – в пику оперетте, которую курировал и посещал губернатор, – поэтому к Дню города здание кукольного не просто отремонтировали, а построили заново, и на премьеры «взрослых» спектаклей, куда захаживал сам мэр, почитал своим долгом явиться весь бомонд.

Вика повеселела, они пили кофе и мило беседовали, потом к ним присоединился сам глава города, и, когда они втроем прошли в зал, где их ожидали почтительные билетерши во главе с директором и замом, на них были обращены все взоры. Викиным соседом оказалась модельер Лариса Никитина, вещички от которой полагалось иметь каждой городской моднице. Были они не столько хороши, сколько дороги и Вике совершенно не нравились, как и сама Лариса, и все же она время от времени их покупала. Но носила редко: они казались ей вычурными, нарочито «авторскими» и многозначительными, а Вика предпочитала дорогую простоту и изящество. Со второго ряда Вике радостно махал рукой владелец соседнего с театром ресторана «У Коломбины» – ну что ж, она, так и быть, побеседует с ним в антракте, если его комплименты не будут выходить за рамки светской беседы. Мужик он неплохой, и в другие времена она взяла бы его на заметку, но пока ей было не до него. «А в общем неплохо, что я пришла, – окончательно успокоилась Вика. – Лишь бы спектакль был не слишком длинным, ведь уйти в антракте не получится – все заметят».

Медленно погас свет. Тяжело, как бы нехотя, уполз к кулисам расшитый занавес, и со сцены потянуло сквозняком. Почему-то стало тревожно.

Спектакль Вику ошеломил. Андрей поставил историю принца Датского так, как никто до него не делал, просто не додумался почему-то за четыреста с лишним лет. Хотя идея, можно сказать, лежала на поверхности: Андрей вычитал в словаре, что «the Hamlet» – это не что иное, как «маленькая деревня». Ведь зачем-то Шекспир назвал своего принца именно так? И чопорный Эльсинор превратился в колхоз «Светлый путь» времен рыночной разрухи, Клавдий – в председателя колхоза, королева – в сельскую фельдшерицу, Полоний – в уполномоченного из района. Горацио учится в мореходке, в родной колхоз приехал на каникулы. Офелия стала сельской дурочкой, а сам принц – обычным деревенским парнем, который после свалившейся на него беды вдруг неожиданно для самого себя начал думать – к чему это все, да отчего, да как ему теперь быть… или не быть вовсе?

К тому же кукол в привычном понимании в спектакле не было. Только пара марионеток – и надо было видеть, как Андрей брал их в руки: нежно баюкая, бережно трогая тоненькие ручки-ножки, не всякая мать так лелеет свое дитя. А главные персонажи были куклами только наполовину (крошечное тельце, одетое в деревенское рванье, тряпичные ручки и ножки), а к тельцу «приставлена» голова актера. Андрюшин Гамлет, в стареньком клетчатом драповом пальто, с варежками на резинке и потрепанном заячьем треухе, был противным, жалким карликом, с первого взгляда вызывавшим лишь брезгливость и любопытство – как это его так? Но он был – Андреем. Лицо, глаза, душа Андрея. И спустя какое-то время этот смешной нелепый уродец, думающий, страдающий, любящий и обреченный, переставал быть смешным и жалким. Он стал красивым человеком – вне оболочки, над обстоятельствами.

У Андрея было лицо человека с улицы, и никто не заподозрил бы в нем профессионального актера. Невысокий, невзрачный, скорее застенчивый, чем обаятельный, он обладал завораживающим даром будить в собеседниких со-чувствие. Его страсть и вдохновение были столь заразительны, что, когда его кукла – его уродец радовался, страдал, любил, умирал, зрители радовались, страдали, любили и умирали вместе с ним. При появлении Хохлова на сцене все пространство вокруг начинало вибрировать и наполняться особым смыслом. Вика, вроде бы прекрасно знавшая всю технологию этого лицедейства, начисто забыла о ней. То, что делал Андрей на сцене, не раскладывалось на приемы и методы, концепции и сверхзадачи, картины и мизансцены. Это было волшебство, и магия театра, никогда не испытанная Викой, вдруг захватила ее.

Весь антракт Вика просидела в пустом зале, сославшись на головную боль и невежливо отшив хозяина «Коломбины». А когда в конце спектакля Андрей вместе с другими актерами вышел к авансцене уже не в кукольном обличье, а просто в джинсах и черной водолазке и они прочли хором молитву самого известного театрального Гамлета – Высоцкого, Вика поняла, что едва сдерживает слезы. Оглянувшись по сторонам, она увидела, что смахивают слезы и Лариса, и жена мэра, а сам мэр, обычно улыбчивый, подозрительно серьезен и сосредоточен.

«Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!» – просил то ли принц Датский, то ли Андрей Хохлов, и Вика понимала: не выпросит он себе отсрочку, не спасет и не убережет его, идущего «по-над пропастью, по самому по краю», эта надрывная песня-молитва.

После спектакля в малом зале была назначена пресс-конференция для журналистов, а за кулисами – фуршет для своих. Вика пошла в малый зал, уселась в стороне и стала ждать Андрея. Ей казалось, что сейчас выйдет какой-то другой Андрей, не прежний влюбленный в нее однокурсник, он не мог не измениться после того, что они только что вместе пережили. Но, когда он и еще несколько актеров вышли к журналистам, Вика мгновенно увидела, что он просто страшно устал. У него едва хватало сил отвечать на вопросы один глупее другого.