Рассвет над волнами (сборник) - Ион Арамэ

В семь часов вечера в дверь позвонили. Джеорджеску-Салчия опрометью бросился открывать — на пороге стояла улыбающаяся Амалия:

— Я не рано?

Он пригласил ее войти, с трудом сдерживая волнение:

— Почему же рано? Я жду тебя со вчерашнего дня, с той минуты, когда ты пообещала прийти. Мне даже не верится, что ты здесь…

Он взял Амалию за руку. Она улыбнулась в ответ и прошла в гостиную.

— О как здесь мило! И обстановка располагающая.

— Ты же бывала на моих вечерах.

— То совсем другое дело. Тогда трудно было что-либо разглядеть. И библиотека… Мне так хотелось посмотреть книги, но при гостях это было неудобно.

Джеорджеску-Салчия положил ей руку на плечо и тихо, с признательностью сказал:

— Спасибо, что пришла. Могу я угостить тебя чем-нибудь необыкновенным? Например, коктейлем по собственному рецепту? А ты пока посмотри книги. На верхней полке — книги по живописи.

— Ты позволишь мне порыться в них?

— Конечно, если это доставит тебе удовольствие…

Он отправился на кухню, чтобы принести угощение. Время шло. Джеорджеску-Салчия достал из холодильника хрустальный штоф с приготовленным заранее коктейлем, мельхиоровое ведерко с кубиками льда, фужеры из дымчатого стекла и на большом хромированном подносе с торжествующим видом внес все это в гостиную.

— У тебя хороший вкус, — заметила Амалия, на секунду перестав листать крупноформатный альбом «Боттичелли».

— Кутить так кутить! — весело сказал Ион Джеорджеску-Салчия. — Я тебе налил совсем немного. В знак уважения не откажи. Может, присядем?

Амалия опустилась в кресло и, подняв фужер, стала разглядывать напиток на свет.

— Красивый цвет, — сказала она. — За твои литературные успехи!

— За счастье! — сказал он, заглядывая ей в глаза.

Она пригубила и поставила фужер на стол, оценивая достоинства «Летучего голландца». Джеорджеску-Салчия опустил в ее фужер еще один кубик льда и хотел подлить коктейля, но Амалия прикрыла фужер ладонью:

— Подожди, я, кажется, кое-что обнаружила.

Она взяла с журнального столика старый журнал с фотографией Иона Джеорджеску-Салчии. Ее внимание привлек рассказ, напечатанный на первых страницах журнала. Она пробежала глазами текст и покачала головой.

— Ничего, — сказала она. — Когда ты написал это?

Джеорджеску-Салчия встал и, подойдя сзади, положил ей руку на плечо. Амалия слегка отстранилась.

— Лет семь назад, — ответил он, делая вид, что не заметил ее реакции на свой жест.

Амалия глазами показала ему на кресло:

— Было бы лучше, если бы ты сидел там.

Джеорджеску-Салчия вернулся на свое место и, откинувшись в кресле, залпом осушил фужер.

— Почему ты так держишь себя со мной? — не глядя на Амалию, спросил он.

— А как мне держать себя? Ты пригласил меня поговорить, и я пришла. Да, мы отвлеклись от темы. Вернемся к твоему рассказу.

— Это старый рассказ. Я написал его еще в те времена, когда видел все в розовом свете. Тогда моя густая шевелюра приводила в трепет парикмахеров, у меня не было гастрита и я надеялся как писатель попасть в школьные учебники. Каким же я был наивным! Я думал, что молодость вечна, и вместо того, чтобы вовремя начать подводить итоги, все строил планы… Сейчас я устал… Строить прожекты боюсь… А что касается итогов, то не так уж много сделано. Большая часть моих планов осталась нереализованной. Вот и все о моем литературном творчестве… Амалия, я так долго ждал этой минуты, когда мы останемся одни и никто не сможет помешать нам говорить без опаски все, о чем мы думаем… Хочешь послушать музыку?

Не дожидаясь ответа, он поднялся и нажал клавишу магнитофона, где заранее была приготовлена кассета, начинавшаяся аргентинским танго.

— Прелестная мелодия, — одобрила Амалия.

Она слушала музыку, закрыв глаза. Джеорджеску-Салчия подошел к ней и взял за руку:

— Может, потанцуем немного?

— Ты в комнатных тапочках, — рассмеялась Амалпя.

— О, боже! Совсем забыл. Хотя разве это имеет значение?

Он не выпускал ее руки, и Амалии пришлось подняться. Пародируя, она танцевала аргентинское танго так, как его танцуют разве что в Южной Америке — с резкими движениями и поворотами. Джеорджеску-Салчия очень старался не уступать ей. Обнимая ее за талию и прижимая к своей груди, он почувствовал тепло ее тела и сердце его замерло: она здесь, рядом, в его объятиях, в его власти…

Мелодия внезапно оборвалась. Амалия попыталась высвободиться из объятий Иона, но он не отпускал ее.

— Сейчас продолжится…

— Я больше не танцую, — твердо сказала она.

Джеорджеску-Салчия поцеловал ее в щеку.

— Будем серьезными людьми, — остудила его пыл Амалия.

— Хорошо, — обескураженно проговорил он. — В таком случае скажи, как поступают серьезные люди?

— Они садятся в кресла и мирно продолжают беседу, — рассмеялась Амалия.

Она села в кресло и повелительным жестом указала ему на кресло напротив.

— Что происходит? — удивленно-рассерженным шепотом спросил он.

— Я не поняла вопроса.

— Что же тут непонятного? Мы одни, кроме нас, никого… Я тебе уже говорил, как долго ждал этой минуты. А ты ведешь себя так, будто…

Продолжить фразу он не решился и закурил. Поведение Амалии сбивало его с толку. Он привык к небольшому сопротивлению, к маленьким женским капризам. Если бы женщина сразу бросилась в его объятия, она бы перестала его интересовать. Однако категоричность жестов Амалии обескураживала его.

— Я буду всю жизнь вспоминать этот день, — продолжал он. — Мы вдвоем, и не надо никого бояться… И всю жизнь буду сожалеть, что не хватило смелости…

— Смелости или нахальства? — прервала его Амалия, пристально на него глядя.

— Смелости. Думаю, ты улавливаешь разницу…

— Хорошо, давай поговорим начистоту. Это не тот случай, когда следует упрекать себя. Результат был бы тот же самый.

— Почему? Раз мы говорим откровенно, то буду до конца откровенен и я. Признаюсь, я боюсь делать резкие движения, опасаясь приступа радикулита. Но я бы никогда не осмелился пригласить тебя к себе, если бы не был уверен, что небезразличен тебе.

— Небезразличен, — коротко подтвердила Амалия. — Поэтому ты и решил, что пора завести легкий роман?

— Я не люблю слова «роман». Не легкий роман, а серьезное увлечение.

— Ну, увлечение, если тебе так нравится. Однако это не меняет сути дела.

— Нет, меняет. Это более глубокое чувство, которое облагораживает человека. Я с нетерпением жду утра, когда снова увижу тебя, услышу твой голос… В последнее время я только о тебе и думаю. Благодаря этому у меня стало кое-что получаться, продвинулось дело с книгой. Я счастлив оттого, что ты есть, что мы с тобой встретились…

— Спасибо, мне приятно все это слышать. Хочу тебе признаться: наши встречи и мне во многом помогли. Я переживаю сложный период в духовном плане. Ты, сам того не сознавая, вернул мне мужество, способность мечтать… Но от этого до любви еще очень далеко. Признайся, отважился бы ты назвать то чувство, которое сейчас испытываешь, любовью?

— Это слово очень большое, оно ко многому обязывает… Но меня влечет к тебе — и духовно и физически.

Завтра, вспоминая нашу встречу, я буду жалеть, что стоило мне сделать решительный шаг…

— Ты его не сделал, потому что не верил, что он возможен.

— Читаешь, что написано в душе?

— Нет, просто знаю. Иногда мы вынуждены быть рациональными, беречь свои эмоции.

Ион Джеорджеску-Салчия глубоко вздохнул:

— Как сложны люди… Всего час назад наша встреча представлялась мне совсем иначе. Я надеялся, что мы будем близки, мне даже в голову не могло прийти, что мы займемся психоанализом…

— Тебя это обижает?

— Ужасно… У меня такое чувство, словно я потерпел сокрушительное поражение.

— Этот патетический тон неуместен.

— Нет, в самом деле. Мне кажется, я теряю тебя.

— Все зависит от того, чего ты хотел добиться. Может, как раз наоборот, не теряешь, а обретаешь. Любовное приключение не состоялось, зато ты нашел друга.

— А если попытаться обрести нечто большее?

— Нет, чувство, похожее на первую любовь, не повторяется.

— Ну хорошо, чего же тогда ты ждала от этой встречи? Мы здесь наедине… Извини, я думаю, дальше не надо объяснять?

— Не надо. Объясни мне одно: разве между женщиной и мужчиной не возможны другие отношения, кроме как…

— Молчи, — прервал он ее, — не надо продолжать. Я признаю себя побежденным, и если речь идет о выборе, то я выбираю дружбу. Но обещай, что ты не заставишь меня краснеть при встрече с тобой. Когда женщина остается наедине с мужчиной, она берет на себя ответственность за последствия.

— Это что — философское суждение? Где же ты его отыскал?