За Тридевять Земель - Игорь Скарбек

IX

В ночном лесу. Краснокожая Артемида "И смех, и грех..." Большая охота Эстансия Алларта Беркса. Чик-о.

Солнце окончательно скрылось за вершинами темного, сумрачного бора. Нарушив сонную тишину окрестных гор и лесов, отрывисто затявкали койоты. Девственную североамериканскую природу окутала ночная мгла. Воцарившаяся на небе луна освещала дальние утесы. Взгляд ее едва достигал одинокого костра с кружащимися над ним метляками. Огонь то затихал, то вдруг поднимался снопом искр, почти касаясь серебристо-зеленых ветвей земляничного дерева; угомонившись, он снова начинал играть озорными бликами на лицах собравшихся вокруг костра людей. Сучья дуба и калифорнийского лавра чуть слышно потрескивали в тишине. На вертеле пристроен был добрый кусок оленины. Время от времени кто-нибудь из сидевших неторопливо поднимался и поворачивал в жару покрывавшееся аппетитной корочкой сочное мясо. Промышленные закусывали, пили из фляги ром, изредка обмениваясь короткими фразами. Скоро от жаркого не осталось и следа, разве что кости, да и те побросали в костер.

Сквозь черное покрывало ночи все чаще стали проступать зловещие огоньки. Хищные обитатели чащобы покидали свои логовища, готовясь под покровом воцарившегося мрака справлять свои кровавые тризны. Лесной народ жил по своим неписаным законам, и для трапезы каждый был волен выбирать удобное для себя время. Ни один звук не пропадал в этой глуши, даже, напротив, казался еще более громким среди ночного безмолвия. Любопытно и вместе с тем страшно разгадывать неведомые лесные шумы. Ночью же — в особенности. До слуха россиян то и дело доносились всевозможные урчания, мяукания, шипения. А порою тишину пронзал прямо-таки дьявольский смех...

Добавив в угасающий костер обломков пней, толстых коряг и корневищ, дабы горел он подоле и помедленнее, усталые путники стали было совсем уже собираться на ночлег, как вдруг в зарослях, со стороны дальних скалистых кряжей, послышался сильный шум и треск ломающихся сучьев. Промышленные схватились за оружие, Ермей Ветка поспешно подбросил в огонь хворосту. По всему чувствовалось, что приближался зверь большой и опасный. К северу от залива Бодега-Румянцева и в окрестностях Росса водилось множество крупных животных, иные из них, особенно медведи, достигали порой гигантских размеров и нередко, случалось, нападали на людей. Шум нарастал... Вскоре у края елани и в самом деле показался мохнач с желто-бурой мордой и белым пятном на груди. Ослепленный ярким пламенем костра, великан в нерешительности остановился. Мгновение... и несколько пуль, вероятно, решили бы его участь, когда бы не протяжный, раздирающий душу крик, неожиданно раздавшийся из дремучей чащобы...

В отблесках колеблющегося пламени перед промышленными стояла юная лесная нимфа. Смуглое лицо ее, обрамленное свободно ниспадавшими на плечи, черными как смоль и прямыми как стрелы волосами, было прелестно. Лоб индианки перехватывал узорчатый ремень, поддерживающий на спине ее полный желудей и лесных орехов плетеный короб. На шее на снизке из медвежьих когтей висело мачете. Более на девушке не было ни лоскутка. Чем-то первозданным веяло от сурового, но вместе с тем необыкновенно милого ее облика. Некоторое время дикарка молчала, не трогаясь с места. Ни стыда, ни робости не было заметно во взгляде ее огромных, немигающих, слегка раскосых глаз. Лешек Мавр снял с себя пестрый шейный платок и протянул его диковинной гостье. Та сделала шаг вперед, таинственно улыбнулась и, схватив подарок, стремительно исчезла в густых зарослях, где незадолго до этого скрылся спасенный ею «лесной архимандрит».

...Всякий, даже самый удивительный случай в конечном итоге непременно имеет свое объяснение. Было оно и у настоящего происшествия. Секрет заключался в том, что многие калифорнийские племена почитали медведей священными животными. Согласно их простодушным верованиям медведь есть воплотившееся человеческое существо, которое сбрасывает в своей берлоге звериную шкуру и обретает людской облик. Именно поэтому поедание медведя признается многими индейцами равносильным каннибализму. К слову сказать, шкурой, снятой со случайно или вынужденно убитого животного, могли пользоваться исключительно одни лишь шаманы, да и то только для изготовления головной повязки или обертки своей колдовской курительной трубки.

Кряхтя и покашливая, вернулись промышленные к оставленному на время костру. Сонливость их как рукой сняло. Расположившись вокруг огня поудобнее, долго делились они впечатлением по поводу происшествия. Надо ли говорить, что у каждого было свое мнение по поводу случившегося. Дружба краснокожей Артемиды с косматым великаном никого не оставила равнодушным. Вдоволь пофантазировав на сей счет, промышленные заметили наконец отсутствие одного из своих товарищей.

— А куда ж это Лешек запропастился?..— первым потревожился Ветка.

— И то дивно... мудреных прибауток его латынских давно не слыхивали! — поддержал Никострат.

— Матерь Божия, да он к земле прирос... Глядь!

И вправду, не менее четверти часа минуло со времени исчезновения загадочной красавицы и лесного богатыря, а одноглазый поляк, как стоял с вытянутой рукой, предлагая прелестной смуглянке немудреный, теперь уже исчезнувший свой гостинец, так и продолжал стоять, будто вкопанный.

— Аль залиховал, сердешный?! — нарочито сочувственно пробасил неслышно подкравшийся к нему Ермей.— Можа, ты таперича на усе время засох? Зазноба-то твоя, чать, в берлоге с косматым приятелем седьмой ужо сон видит! Да, слезовое твое дело. И смех, и грех...— оборотился он к остальным.

У костра громко расхохотались.

— Поди ж ты! И впрямь осетила мужика, бисовка оттятая. Да он никак и впрямь из ума выступил...— залился Никострат, утирая слезы, не то от попавшего в глаза дыма, не то от смеха.

— Осетила...— вымолвил наконец, по-диковинному улыбаясь, будто только очнувшийся Лешек Мавр.

Ближе к утру погода испортилась. Сначала путников разбудил противный мелкий дождик, потом вроде бы распогодилось, кое-где просветлело, однако ненадолго. Небо снова стало хмуриться, посерело, затянулось брюхатыми тучами. Где-то неподалеку заворчал гром. Потемневшие тучи, надвигаясь с севера, заполонили весь небосклон. Метнулись раскаленные стрелы молний. Ветер, прошелестев листвой, затаился, но, как оказалось, только лишь затем, чтобы спустя непродолжительное время с новой силой яростно обрушиться на все сущее. Откуда-то издали донеслись неясные крики: «Ру-ру-ру! Хгоу! Хгоу!..» Наконец зеленую крону деревьев пробили первые крупные капли дождя. Прошла минута-другая, и небо разразилось страшенным ливнем, так что с надеждами засветло добраться до ранчо Черных, как предполагалось поначалу, или хотя бы до порта Румянцева следовало распроститься. Надлежало в самом спешном порядке искать себе убежище от разверзшихся хлябей небесных. К тому времени путники подобрались к самой лесной окраине, где и обнаружили, слава богу, небольшое укрытие. За плотной пеленой дождя в двух шагах ничего не было видно. Прошел день, а ливень все не утихал. Огня развести было негде, да и не из чего. Наступила ночь: промозглая, сырая, тоскливая. Закусили всухомятку, чем господь одарил, и принялись ожидать рассвета...