И больше никаких парадов - Форд Мэдокс Форд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Так ты поэтому не остался дома, чтобы проверить, действительно ли они берут взятки?! – с горечью в голосе воскликнула она.
И добавила, что общественными вопросами на сегодняшний день в Англии занимались единственно успешные профессиональные политики. Рядом с ними можно было вообще не знать, что где-то идет война. А разве не этого всем хотелось? Разве вся жизнь сводится только к поганым, гнусным играм?.. Параллельно с нарастанием грохота и гула воздушного налета в ее душе все больше закипала злоба… Все верно, политики действительно были подлыми тварями, которых до войны приличному человеку не пришло бы в голову даже в гости пригласить… Но кто в этом был виноват, если не высшие сословия, которые ушли, а Англию оставили на поругание безрадостной толпе, не знающей ни ее традиций, ни манер? После этого Сильвия привела ряд подробностей о нравах, царивших в загородном доме одного правительственного чиновника, не внушавшего ей никаких симпатий.
– Так что это твоя вина! – довела она до конца свою мысль. – Почему ты не лорд-канцлер, не канцлер казначейства, а этот… я даже не знаю, как назвать? Учитывая твои способности и интересы, ты вполне мог бы кем-то из них стать. Если уж твой брат Марк, не обладающий и десятой долей твоих талантов, смог на постоянной основе возглавить управление Министерства транспорта, то до каких высот мог бы вознестись ты с такими дарованиями, влиянием и… такой порядочностью? Ох, Кристофер!.. – При последних словах Сильвия чуть не всхлипнула.
Бывший сержант-майор, после разговора по телефону в промежутке между оглушительными разрывами подслушавший невинную реплику Сильвии о привычках членов правительства, от чего у него тотчас отвисла челюсть, дождался следующего промежутка и воскликнул:
– Совершенно верно, мадам! Совершенно верно!.. На свете нет таких высот, до которых не смог бы возвыситься наш капитан… Он ведь делает работу бригадного генерала, а жалованье получает капитана действующей армии… При этом отношение к нему иначе как скандальным не назовешь… Впрочем, к нам ко всем относятся поистине возмутительно, обманывая и обирая на каждом шагу… А посмотрите, как он начинает с нуля, когда готовит новое пополнение…
Им приказывали приводить пополнение в повышенную боевую готовность, затем отменяли приказ, приказывали снова и снова отменяли – и так до тех пор, пока ты не переставал понимать, как стоишь, еще на ногах или уже на голове… Вчера вечером они собрались выступать, но, когда действительно выступили и направились маршем на железнодорожную станцию, получили приказ возвращаться обратно – им сказали, что на передовой они понадобятся только через шесть недель… Теперь им велели завтра утром погрузиться в кузова автомобилей и отправиться к железнодорожной ветке на Ондекетер, потому как на здешней была совершена диверсия!.. Да-да, до рассвета, чтобы их в пути не заметили вражеские аэропланы… Ужас какой-то… От такого у любого разорвется сердце и задрожат стены полковой канцелярии. Гунны разве так поступают?
Он немного помолчал, обратился к Титженсу и в приливе здорового энтузиазма сказал:
– Послушайте, старина… э-э-э… Я хотел сказать, сэр… Найти офицера, который повел бы пополнение, не представляется возможным. Стоило им услышать, о каком пополнении идет речь, как они, все как один, задали стрекача. До пяти часов завтрашнего утра никто из них в лагерь не вернется. Только не после сообщения о том, что новобранцы должны выступить в четыре… Так что…
Хриплым от волнения голосом он сказал, что готов повести пополнение сам, дабы оказать капитану Титженсу услугу. Причем капитану было известно, что отправить новобранцев бывший сержант-майор сможет ничуть не хуже его самого… ну или почти. Что касается майора, которому было поручено этим заняться, то он жил в отеле, и Коули с ним повидался. Ни о каких четырех часах утра он и слышать не хотел, потому что в семь собирался выступать по направлению к Ондекетерской железнодорожной ветке. Поэтому выводить пополнение раньше пяти не было никакого смысла. К тому же в это время было еще темно: слишком темно, чтобы аэропланы гуннов могли засечь движущуюся цель. Поэтому он будет рад, если капитан к пяти утра вернется на базу, чтобы в последний раз все проверить и при необходимости подписать бумаги, которые может подписать только командующий подразделением офицер. В то же время он знал, что капитан минувшей ночью даже глаз не сомкнул, главным образом из-за недомогания сержант-майора, поэтому он, Коули, готов принести в жертву из положенного ему отпуска полтора дня, чтобы проводить пополнение. К тому же, уезжая на побывку домой, новоявленный офицер был не прочь еще раз бросить взгляд на края, где ему в последний раз довелось бывать в 1914 году, куда он приехал туристом, воспользовавшись конторой Кука…
– Вы помните Ноль-девять Моргана, когда мы стояли в Нуаркуре? – спросил его Титженс, лицо которого заливала бросавшаяся в глаза бледность.
– Нет… – ответил Коули. – А он что, тоже там был? Надо полагать, в вашем батальоне?.. Тот самый парень, которого вчера убили. Он умер у вас на руках из-за моего недосмотра. На его месте полагалось быть мне.
Оставаясь в душе сержантом, каждый из которых злорадно считал, что женам нравится слушать, как их мужья были на волосок от гибели, он повернулся к Сильвии и сказал:
– Он умер у ног капитана, который, должно быть, испытал при этом ужасное потрясение.
Жуткое, кровавое месиво… Он умер у капитана на руках… Будто ребенок. Какой же чудесный, какой заботливый у них капитан! Когда погибает кто-то из твоих, ты вполне можешь… О чинах в такие минуты как-то забываешь.
– Вы знаете, в каком случае король отдает честь рядовому, а тот его даже не замечает?.. Когда рядовой мертв…
И Сильвия, и Титженс молчали. Лампа с зеленым абажуром струила серебристый свет. Если по правде, то Кристофер закрыл глаза. Старый сержант радовался, что ему дали слово. Потом поднялся на ноги, собираясь отправиться в лагерь, и слегка пошатнулся…
– Нет, – сказал он, победоносно взмахнув сигарой, – я не помню Ноль-девять Моргана в Нуаркуре… Зато помню…
– Просто я подумал, что он, пожалуй, проявил себя мужчиной… – вставил слово Титженс, не открывая глаз.
– Нет, – настойчиво гнул свое старик, – его я не помню… Бог мой, зато помню,
