Птица не упадет - Уилбур Смит

Когда Марк проснулся, снова было утро. Ночью кто-то заново наполнил горшок горькой жидкостью, а к каше добавил несколько кусков жареного мяса; у мяса был вкус курицы, но, вероятно, оно принадлежало игуане.

Вода заметно спала, из-под нее показались пушистые головки папируса на длинных стеблях, которые сгибало течение; деревья освободились от воды, низины подсыхали; Бубези в глубоком ущелье под Марком мало-помалу приобретало обычный вид.

Марк вдруг понял, что он совсем голый и что от него пахнет болезнью и нечистотой. Он спустился к краю воды; путешествие получилось длинным и медленным, потому что то и дело приходилось останавливаться, чтобы отдохнуть и переждать головокружение и шум в ушах.

Он смыл запах и грязь и осмотрел темно-лиловый кровоподтек там, где пуля из маузера заставила винтовку ударить его в грудь. Потом Марк обсушился на жарком полуденном солнце. Тепло прогнало остатки лихорадки, и наверх он поднимался пружинистым легким шагом.

Утром он обнаружил, что горшок и миска исчезли, и почувствовал, что жест этот намеренный и символический: его загадочный благодетель считает, что теперь он способен сам позаботиться о себе и начинает злоупотреблять гостеприимством.

Марк собрал свои вещи, убедившись, что они просохли, и сложил в ранец.

Здесь были также патронташ и охотничий, с костяной рукоятью нож в ножнах, но из запасов пищи осталась только одна банка консервированной фасоли.

Марк открыл ее и съел половину, а остальное приберег на обед; оставив ранец в пещере, он отправился на противоположный край бассейна.

Ему потребовалось почти два часа, чтобы найти место нападения; он узнал его только по сухому дереву с кривыми сучьями. Местность здесь была ниже, чем ему помнилось, и в разлив вся ушла под воду; траву прижало к земле, словно кто-то смазал ее бриллиантином и расчесал, и на нижних ветвях деревьев висел принесенный наводнением мусор, показывая, до какого уровня поднималась вода.

Марк поискал следы стычки, но ничего не нашел: ни тела, ни брошенного ружья — словно здесь ничего не произошло. Он уже начинал сомневаться в своей памяти; пришлось сунуть руку под рубашку и потрогать болезненный синяк.

Пройдя по течению с полмили, он увидел стервятников, которые сидели на деревьях и хрипло пререкались, и прибавил шагу, но это был всего-навсего детеныш носорога: еще слишком маленький, он не умел плавать, его унесло течением, он утонул и уже начал гнить.

Марк вернулся к сухому дереву и сел под ним, чтобы выкурить последнюю сигарету из жестяной коробочки; он наслаждался каждой затяжкой, потом погасил наполовину выкуренную сигарету и окурок снова спрятал в плоскую коробочку с изображением черной кошки на крышке и торговым знаком «Крейвен А».

И уже собирался встать, когда вдруг что-то блеснуло на солнце у него под ногами; он покопался пальцами в еще влажной земле.

Это была медная патронная гильза. Понюхав ее, Марк ощутил слабый запах бездымного пороха. На донышке гильзы было выбито «Маузер, 9 мм». Марк задумчиво повертел ее в пальцах.

Самое правильное — сообщить о происшествии в ближайший полицейский участок. Но Марк, с тех пор как за ним начал охотиться какой-то безжалостный неведомый враг, уже дважды убеждался в том, как глупо привлекать к себе внимание.

Марк встал и по пологому склону спустился к краю болота. Еще некоторое время он разглядывал медную гильзу, потом бросил ее в темную воду.

Вернувшись в пещеру, он надел ранец на плечи, поправил лямки. А когда пошел к выходу, увидел в остывшей золе костра следы. Широкие отпечатки босых ног. Он сразу узнал их.

Подчиняясь порыву, он снял с пояса нож в ножнах и положил его на видное место у входа в пещеру, потом угольком из погасшего костра начертил на камне два древних символа; старый Дэвид объяснил ему, что эти символы означают «склонившийся раб приносит дары». Марк надеялся, что браконьер, Пунгуше, вернется в пещеру, правильно истолкует эти символы и примет дар.

На склоне южного утеса Ворот Чаки Марк снова остановился и оглянулся на безбрежный дикий простор; он заговорил вслух, негромко, потому что знал: если дед слушает, он услышит, как бы тихо ни звучали слова. Все, что узнал и испытал Марк, усилило его решимость узнать истину, разгадать загадку и ответить на все вопросы, связанные со смертью старика.

— Когда-нибудь я вернусь.

Он повернул на юг и пошел длинными шагами, слегка раскачивающейся походкой, которую зулусы называют «винза умлабати», или «жадно пожирать землю».

Костюм, от которого он отвык, стеснял движения, крахмальный воротничок казался Марку рабским ошейником; тротуар — слишком жестким для ходьбы, а звон трамваев, гудки машин и шум поезда после тишины буша почти оглушали, и все же в потоке людей, окружавшем его, живом, многоцветном, было что-то будоражащее и бодрящее.

Тропическая оранжерея, Дурбан, способствовала росту всего живого, и разнообразие людей, заполнявших улицы города, никогда не переставало интересовать Марка: обутые в золотые сандалии индианки в разноцветных сари из ярких шелков, с драгоценными камешками в носу; зулусы, луноликие и высокие; их жены в конических головных уборах из глины, выкрашенной охрой, с волосами, заплетенными раз и на всю жизнь, голые до пояса под плащами, с большими величественными грудями, плодородными и обильными, как сама мать-земля; дети цепляются за матерей, точно жирные маленькие пиявки; короткие кожаные передники женщин при ходьбе раскачиваются на бедрах; мужчины в набедренных повязках, мускулистые и полные достоинства, или в рваной европейской одежде, которую носят с таким же достоинством, как мэр свой официальный наряд; белые женщины, отчужденные, холодные и неторопливые, в сопровождении слуг ходят по магазинам или проезжают в экипажах; их мужья — в темных костюмах и крахмальных воротничках, в костюмах, более уместных в родном им северном климате; многие из этих мужчин пожелтели от малярии и растолстели от сытной еды; с вечно хмурыми лицами они бегут по своим делам, каждый старается отгородить свои тело и душу от давления окружающих.

Странно снова оказаться в городе. Половина души Марка ненавидела городскую жизнь, но другая приветствовала ее, и ему хотелось найти общество людей, по которому он в недавние долгие недели иногда скучал.

— Боже, приятель! Старина! — Дики Лэнком с красной гвоздикой в петлице торопливо шел ему навстречу по демонстрационному залу. — Рад, что ты вернулся. Уже не первую неделю жду тебя. Бизнес в упадке, девушки стали неприветливыми несговорчивыми уродинами; погода ужасная. Ты ничего не пропустил, старина, ничегошеньки.