Избранник ворона - Дмитрий Вересов

— Нил! Ты-то тут что делаешь?

— А ты?

— Я теперь здесь секретарем работаю. В паспортном столе.

— А я как раз человечка одного разыскиваю.

— Кого же, если не секрет?

— Линду. Не знаешь, где она? Глаза у Кати сузились, пальцы сжались в кулак. — Не знаешь? — повторил он.

— А ты? Тебя, что ли, еще не вызывали?

— Куда вызывали? Где Линда?

— В тюрьме твоя Линда! — выкрикнула Катя. — Она Ринго прирезала!

«Таня! — отчего-то пронеслось в ошеломленном мозгу Нила. — Надо срочно связаться с Таней. Она подскажет выход».

— Честно говоря, молодой человек, изначально мне очень не хотелось брать это дело. Бытовая поножовщина не совсем, знаете, по моей части, и если бы не просьбы моей любимой падчерицы и огромное уважение, испытываемое мною к таланту вашей матушки…

Николай Николаевич Переяславлев, седовласый импозантный мужчина в дорогом сером костюме в мелкий рубчик, сделал многозначительную паузу. Нил кивнул, показывая, что полностью разделяет отношение знаменитого адвоката к искусству Ольги Владимировны.

— Но в ходе работы моя позиция претерпела существенные изменения, да-с, я бы даже сказал, кардинальные, — продолжил адвокат, красиво модулируя своим мягким баритоном. — Следствием допущены грубейшие процессуальные нарушения, мириться с которыми я не собираюсь. Единственные фигурирующие в деле показания вашей жены были сняты с нее в отделении милиции при явке с повинной, никакого хода не получило письменное заявление потерпевшего Васютинского, практически снимающее всю вину с подозреваемой… Знаете, что он написал? Будто бы в ходе совместного чаепития потерял равновесие и неудачно упал животом на нож, который она держала в руке. Силен! Самое же интересное, что через двое суток после перевода из реанимации в общую палату из больницы Васютинский попросту сбежал, а эта халда Щеголькова не только не принимает никаких мер по его разысканию, но даже узнает о его исчезновении только от меня. Что уж говорить об опросе свидетелей, анализе вещественных доказательств! По существу, за четыре с лишним месяца не было проведено никаких следственных действий. И когда я указал на это Щегольковой, то получил потрясающий ответ: «Что вы хотите, у меня десятки таких мелких дел, до всего руки не доходят. Вот если бы она его убила!..» Одно слово — органы! Если у этой чувырлы достанет глупости предъявить такую тухлятину на суд, мы обеспечим ей такое частное определение, что потом никакой ЖЭК в юрисконсульты не возьмет, это я вам обещаю!

— Извините, Николай Николаевич, но Линда… то есть жена. Как ее вытащить?

— Не спешите, молодой человек. Сейчас у нашего малоуважаемого оппонента одна забота — изыскать благовидный предлог, чтобы прекратить дело. Не стоит ей мешать, это существо мстительное, злобное, и может сильно напакостить.

— И сколько времени она будет изыскивать предлог?

— Полагаю, неделю-две. Самое большее — месяц.

— Месяц! Еще целый месяц невиновный человек…

— Про невиновность вы, положим, загнули. Тыкать в знакомых ножичками — такое занятие наш уголовный кодекс все-таки не поощряет.

— Ну, хотя бы что-нибудь, Николай Николаевич, прошу вас! Может быть, свидание…

— Вполне реально. Только вот что я вам скажу, юноша: законное свидание в казенном доме — процедура малоприятная, морально тяжелая. С вашего позволения, мы поступим иначе… Обычно мадам Щеголькова за подобную услугу берет от пятидесяти до двухсот рублей, но в данных обстоятельствах мы вправе рассчитывать на некоторую скидку. Думаю, коробки шоколадных конфет будет достаточно…

Серый воздух, отблеск жирной слизи на всех поверхностях, пятнистый кафельный пол, весь в выбоинах, гулкое эхо каждого шага. И какая-то особенная, тотальная вонь, исходящая не от чего-то конкретного, а от всего в совокупности. Место нечеловеческое, несовместимое с человеком. Железная дверь, лоснящаяся зеленой краской, а за ней — куб пространства, пустота которого нарушена лишь длинным столом с сырыми темными пятнами, въевшимися в деревянную поверхность, и низкими скамьями, намертво привинченными к бетонному полу. Микроскопическое мутное окошко под потолком, бурые стены в унылых подтеках. Не пробыв в этих стенах и нескольких минут, он был болен, подавлен, разбит…

— Громче! — сварливо просипела растрепанная пожилая женщина с простуженным красным носом и нечистой кожей.

— Баренцев Нил Романович.

— Дата и место рождения, пол, социальное происхождение, национальность, семейное положение, должность и место работы, домашний адрес?..

Нил громко, монотонно отвечал на вопросы, неопрятная тетка остервенело скрипела пером и раз в несколько секунд звучно сморкалась в грязный платок.

— Знаете ли вы находящуюся здесь гражданку?

— Да…

— Громче!

— Да, знаю. Это Баренцева Ольга Владимировна, моя жена.

В центре зеленой двери, лязгнув, опустилось окошко, и хриплый голос сказал:

— Нина Наумовна, вас ждут в шестом. Следователь Щеголькова захлопнула папку, положила в потертый портфель и встала.

— Полчаса, — тихо сказала она.

Они остались вдвоем, и Нил впервые поднял на Линду глаза. Она не походила на узницу нацистского концлагеря из кинофильма «Обыкновенный фашизм», но изменения, происшедшие с ней, были ужасны. Потухший взгляд, потемневшие, набрякшие веки, нездоровая, мучнистая бледность расплывшегося лица, свисающие патлами отросшие волосы. Из-под нелепого серого халата выглядывал воротник красно-синей ковбойки, которой он раньше не видел.

— Как ты?

— Нормально…

— Ты… ты прости меня, пожалуйста… Мне не сообщили, я только недавно узнал. — Он всхлипнул и торопливо засунул руку в карман. — Вот… Бутерброд с сыром, шоколадка. Извини, что мятые, в карманах нес, сумку пришлось сдать…

— Давай сюда, бабам отнесу.

— А ты?

— Мне хватает. Кормят здесь сносно. Рыба, каша, чай с сахаром… Если хочешь, можешь курева переслать и витаминчиков, а то зубы шатаются.

— Да, да, разумеется.

Нил дрожащей рукой достал сигареты, спички, придвинул к ней.

— Бери всю пачку. Я еще куплю. — Отберут. С фильтром нельзя. — Она жадно затянулась и тут же закашлялась. — Отвыкла.

— Теперь я вытащу тебя отсюда, адвокат говорит — дело нескольких дней…

— Да ладно, дыши ровно. Ты ни в чем не виноват и ничем мне не обязан.

— Я не могу дышать ровно, пока ты остаешься в этом аду!

— Брось, Баренцев, ты просто не знаешь, о чем говоришь. Есть дружок, такие местечки, по сравнению с которыми здесь санаторий-люкс. Четырехместные номера с умывальником и персональными шконками, постельное белье, радио, шахматы, библиотека, трехразовое питание, часовые прогулки, баня по пятницам. Не хватает только бильярда, танцплощадки и бара с коктейлями… Эй, ты что, пусти! От меня же парашей несет, трусы застиранные…

— Я люблю тебя! — рычал он сквозь стиснутые зубы, пригибая ее к столу.

Серый халат полетел на пол…

— Что вы себе позволяете, а? Ну и молодежь пошла, ни стыда ни совести, один разврат на уме, — возмущенно причитала Щеголькова. — Дома этим заниматься будете!

— Дома… — смущенно повторил Нил, застегивая «молнию» на брюках. — То есть как это — дома?

— Ознакомьтесь, Баренцева, и распишитесь!

Следователь швырнула на стол плотный листок бумаги. Линда подхватила бумагу, поднесла к глазам — и, опустив голову на стол, зарыдала.

Нил рванулся к ней, заглянул через содрогающееся плечо, разглядел самый, верхний краешек листа:

«В связи с амнистией, проводимой в соответствии с постановлением Верховного Совета РСФСР от…»

XIV

(Ленинград, 1975–1976)

— На ем погоны золотые. И яркий орден на груди…

— По какому поводу гуляете, тетки? Не иначе премию получили.

— Нилус! — взвизгнула толстуха Нелли из поликлиники. — Стакашок примешь?.. — Зачем, зачем я повстречала его на жизненном пути?! — допела Линда прямо в лицо Нилу, обдав его ароматом свежевыпитой водки. — Девки, не вздумайте ему наливать. Не заслужил!

Нил обиженно отвернулся, а Линда доверительно склонилась к продавщице Любе.

— Представляешь, я тут с зарплаты дала моему идолу денег, чтобы сходил в ломбард, кольца обручальные выкупил. Так этот гад приходит вечером домой и вместо наших колец приносит какие-то кривые гайки самоварной пробы. Подменили, паразиты, будто знали, что этот олух ушастый ничего не заметит. Где глаза были, спрашиваю?

За первой бутылкой «Столичной» последовала вторая, из холодильника были извлечены соленые огурчики, покрытые сплошной плесенью, и подозрительно заветренная колбаса. Огурцы помыли, колбасу прожарили, однако Нил не стал ни закусывать, ни выпивать, ни засиживаться с пьяными бабами, увеселяя их песнями и плясками, а, сославшись на загруженность, тихо собрал тетрадки и забился в свою берлогу. Берлогу эту он постепенно оборудовал на глухой лестничной площадке, вытащив под дверь с номером 109 сначала стул и пепельницу, потом старый стол и диванчик, потом лампу и тумбочку под книги. За сохранность имущества можно было не беспокоиться, никто сюда не сунется, кроме него, Линды и еще — дворничихи Маруси, обитающей в башне. А вот потребность в уединении, даже необходимость, возникала все чаще…