Фебус. Принц Вианы (СИ) - Дмитрий Старицкий

Не очень большие галеры, прикинул я, тип река-море, или ни река — ни море.

На постоялом дворе Уве Штриттматер, сидя на пороге сарайчика, коротал время за беседой с часовщиком Тиссо, который пристроился напротив литейщика на чурбаке. Мастера попутно заправлялись местным сидром, поставив большие кружки на перевернутый пустой бочонок.

Дети литейщика играли около конюшни во что-то очень похожее на русские салочки.

Когда я спешивался, старший сын поспешил подхватить моего коня под уздцы.

Часовщик с литейщиком встали и поклонились. Точно ко мне мэтр Тиссо пожаловал, удостоверился я, еще ничего от него не услышав.

— Ваше высочество, Элен сказала мне прийти, — распрямившись, произнес он нейтральным тоном и ждет, что будет дальше.

Элен — это имя моей белошвейки, как я выяснил ночью.

— Тебя позовут, — сказал я часовщику и направился к крыльцу гостиницы, по дороге посматривая, как мое копье* из Фуа меняет в расположении любезно одолженный герцогом караул из трех жандармов* и шести арбалетчиков в белых коттах* с черными «горностаями».

Бретонские гвардейцы верхами построились колонной по два и, поприветствовав меня, стоящего на крыльце, ускакали за ворота. Их служба здесь кончилась. Спасибо тете за заботу.

В моей спальне коротала одиночество с иголкой моя белошвейка. Услышав открывающуюся дверь, она вскочила и приветствовала меня в реверансе. Весь стол за ее спиной был завален шелковым лоскутом.

На кровати были выложены уже готовые брэ* и камиза* из тонкого шелка нежно кремового оттенка. Мне понравилось, несмотря на то, что труселя оказались по местной моде намного ниже колен. Это белье навело меня на определенные мысли.

— Филипп, — подозвал я следующего за мной в кильватер эскудеро, — прикажи хозяину приготовить для меня ванну. Когда будем мыться, встань снаружи у двери и никого не пускай туда. Понял?

— Ну, Lenka, хвались работой, — обратился я к девушке, когда оруженосец ушел. — И встань нормально, ты еще не моя придворная, чтобы часами стоять так в раскоряку.

Девушка смутилась, но приказ выполнила.

— Ты ела?

— Нет еще, сир, — потупилась девушка.

Мда… придворной ей быть хочется, как из пушки. Но не получится. Максимум прислугой при дворе. Так же как любовница д’Артаньяна — Констанция, жена галантерейщика Буонасье, служила кастеляншей самой французской королеве, но, тем не менее, состояла в третьем сословии. Каковы времена, таковы и нравы. И еще она желает уехать подальше от Нанта, где все знают о ее бывшей профессии. Ей очень хочется снова стать порядочной женщиной. Желательно при этом избегнуть пребывания в доме «Кающихся Магдалин»*.

Так в царской России деревенские девушки из Эстонии зарабатывали себе на приданое проституцией в Петербурге. Как правило, на корову. Женихи об этом прекрасно знали, но телка им была важнее целки.

— Иди, поешь, — отослал я ее. — А потом пригляди за приготовлением ванны. И чтобы мыло там было хорошим — хозяин обещал, и губка настоящая морская.

— А мерить белье вы не будете, сир? Вдруг ушить, где понадобиться? — и лукаво улыбается со смешинками в глазах.

— После купания обязательно примерю. И даже носить буду. Ступай, и позови мне по дороге Филиппа.

Оставшись один, приготовил мизансцену. Накрыл бардак на столе скатертью — все же неудобно принцу давать аудиенции в закроечном цехе. Свернул готовое белье в аккуратный сверток. Поставил посередине комнаты стул со спинкой. Накинул на него мантию, горностаевым мехом наружу. Надел на шею орденскую цепь, а на голову корону. И сел.

Что-то не хватает… Да, не хватает. Державы, скипетра и толпы придворных лизоблюдов. Представил все это в спальне постоялого двора, и меня пробило на хи-хи.

Явившемуся Филиппу приказал позвать Микала и мастера Уве.

Начнем, помолясь, привыкать к царской работе.

Мастер Уве был потрясен, когда Микал закончил читать допросные листы на шеффенов.

— Я с ним почти пять лет проработал бок о бок, сир. Делил с ним горе и радость, даже последнюю краюху хлеба в плохие времена. Я считал его своим близким другом. В одном доме жили. Жены наши сошлись, а дети вместе играли. Он стольким приемам ремесла научился от меня и мог бы еще научиться. Я отказываюсь понимать человеческую натуру, сир. Это выше моего разумения.

У этого честного человека взгляд на мир перевернулся, а ему всего лишь назвали имя того, кто обвинил его в колдовстве.

— Что с ними будет? — напоследок спросил литейщик.

— С шеффенами?

Штриттматер кивнул головой.

— Я этого пока еще не решил, мастер Уве, — ответил я ему честно. — Но без наказания они не останутся, хотя бы, потому, что они напали с целью убийства на моего человека. Скорее всего, повесим за шею высоко и коротко, и будут они так висеть, пока не умрут.

— Я бы не хотел их смерти, сир, — неожиданно заявил литейщик. — Господь велел нам прощать.

И процитировал Библию

— «Мне отмщение и аз воздам».

— Предлагаешь мне отпустить их, чтобы они снова тебя подловили, поймали и повесили?

— Нет, сир, я не настолько святой. Но у вашего родственника, местного дюка, наверняка есть каменоломни или еще какие тяжелые работы, на которых он мог бы их использовать, не убивая до природного конца их жизни — так моя совесть будет спокойна, сир.

— Хорошо. Я учту твое пожелание при вынесении им приговора. Но тебе придется поменять фамилию, чтобы сбить с толку других добровольных палачей из Малина. Ты славный мастер и я уверен, что твое имя еще прогремит.

— Как скажете, сир, — мастер опустил голову и практически пробубнил себе под нос. — Но как же тогда мне быть с именем, которым меня крестили?

Действительно как? — прикинул я варианты: Уве… Ульве… Ольве… Ольвер… Оливер… Оливье… попробовал я на языке разные лингвистические вариации.

Есть!

— Ты всегда будешь знать, что тебя крестили как Уве. Что означает — лезвие. Гордое имя. Но у разных народов есть аналоги одного и того же имени, только звучат они несколько по-разному. На языке франков тебя бы звали Оливье. Мы же тебя будем звать Оливер. Оливер Круп. Нравиться?

Мастер только пожал плечами, когда я ему присвоил самую знаменитую фамилию из металлургов.

— Как прикажете, сир.

— Выше нос, Оливер. К Богу ты всегда можешь обращаться как Уве, чтобы он не забывал о тебе и любил тебя. А вот для людей ты будешь мастер Оливер Круп из Беарна. Но так тебя теперь должны называть не только все окружающие, но и жена, и дети. Это для твоей же безопасности. К новому имени не так сложно привыкнуть, — заявил я, опираясь на собственный опыт. — В конце концов, те же кастильцы дают своим сыновьям по двенадцать-пятнадцать имен зараз, и Бог их как-то отличает друг от друга.

Литейщик поднял голову и посмотрел мне в глаза с надеждой увидеть в них какой-то сакральный смысл своей дальнейшей судьбы.

— Я понимаю, мастер, что вас изводит безделье, но мы пока еще в пути. Обещаю, очень скоро у вас будет много работы. Причем работы срочной. Подумайте над этим рисунком пока, как лучше сделать такую штуку, — и я протянул ему сложенный лист пергамента, на котором между делом накарябал, как мог чертеж мортиры в четыре калибра* с концевой цапфой и пообещал. — На корабле мы с вами все обсудим намного подробнее. Там у меня будет время, которого сейчас у меня практически нет. Идите, успокойте семью.

Как только мастер попятился к двери, меня посетила новая мысль.

— И еще…

Новоявленный Круп остановился, вопросительно глядя на меня.

— Ваш старший сын интересуется лошадьми, я временно его поставлю личным конюхом под начало Микала.

— Но, сир, конюхов пруд пруди, а хороший подмастерье товар штучный, — внезапно осмелел мастер.

— Я же не навсегда его забираю. Только на время путешествия. И в конях он должен разобраться не хуже чем в плавке металла. Стрелять из мортир придется вам. А ваш сын будет при вас старшим ездовым.

— Слушаюсь, сир, — сократился мастер и Микал вывел его из комнаты.

Да, чую, по профессиональным вопросам с мастером Крупом придется основательно бодаться в будущем, что в принципе неплохо, потому как любой прогресс возможен только на основе уже существующих технологий и с наличием обученного персонала соответствующей квалификации. Иначе никак. Производительные силы и производственные отношения, мать их ети через колено с Карлом Марксом.

Часовой мастер Тиссо, введенный Микалом, тут же у двери встал на колени.

— Встань и подойди ближе, — сказал я ему.

В ответ он просто прополз несколько шагов вперед, не вставая с колен, не отрывая взгляда с моей короны. Спасибо, моя мудрая тетя, за заботу. Все же материальные выражения символов власти имеют над людьми большее воздействие, чем просто голая информация. И вспомнил, как моя белошвейка бухнулась в обморок при виде короны и мантии, хотя перед этим видела меня во всех позах без всякой одежды и знала, что я — принц.