Коронованный странник - Сергей Карпущенко

Кое-как натянув сапоги, Александр, влекомый на улицу Ильей и Анисимом, заковылял по снегу. Он знал, что дом загорелся совсем не случайно, что ещё вчера вечером Илья говорил ему об увиденном им на улице потрепанного вида господинчике, приглядывавшемся к дому через щель в заборе. Но сейчас его не занимал вопрос: загорелся ли дом сам собой, или был подожжен. У Александра внутри все было сожжено, как в сгоревшем доме. Мир, которого он боялся, но который любил, вновь обманул его, и рассчитывать на то, что угли души вновь превратятся в цветущий сад, Александр уже не мог.

Накрытый межвежьей полстью Александр отогрелся наскоро, но, не переставая дрожать, он уже думал о том, как сегодня утром войдет под звон монастырских колоколов в тот мир, где нет места ни злобе, ни стяжательству, ни зависти. В узкую щелочку между медвежьей шкурой и сиденьем он видел малиновую полоску зари, казавшуюся ему зарей его новой, спокойной жизни, к которой он так давно стремился, и в сердце застыла такая благость, что хотелось остановить тройку и попросить Илью и Анисима замереть, постоять немного и послушать царящее повсюду безмолвие, разлитый везде покой. И он было выпростал руку, желая дотянуться ею до спины возницы, но вот он сам, Илья Байков, прогудел с козел, ломая покой и тишину, прогоняя сладкое благостное чувство:

- Ну вот и все, ваше высокородие. Юрьевский монастырь...

- Александр выбрался из-под шкуры, увидел черную стену и маковки церквей, преступающих на фоне утренней зари, отбросил полсть и вышел на снег. Для любого, кто посмотрел бы на него сейчас, вид этого человека вызвал бы непременно чувство сильной жалости с желанием подать копейку или, напротив, чувство негодования и страха. Одет был Александр в сюртук с накинутой на него шинелью, но штаны, которые Ансиим впопыхах, впотьмах так разыскать и не сумел, отсутствовали, и белые подштаники казались ещё более в соседстве с черными сапогами.

- Юрьевский монастырь, - повторил Илья напряженно, точно барину давал понять, что вот оно-де то место, ради которого ты так долго ехал, ну так и...

- Братцы! - всхлипнул Александр, видно, только вот сейчас и осознав, что навсегда оставляет мир. - Братцы! Ухожу! Уж не судите вы строго своего... царя! Плохим, плохим царем был, да и барином вашим тоже был плохим! Ведь не оставил же я вам ни копейки, ни полушки.

Илья и Анисим, надеявшиеся хоть в малой мере на то, что их господин запрятал что-нибудь в загашник для них, что обещал, старались не смотреть на Александра. В нем не было ни былого императорского величия, в лучах которого грелись и они, в нем не было и того, что называлось бы человеческим достоинством, добрым лицом, как сказли бы крестьяне, а поэтому ничего, кроме жалости, смешанной с некиим чувством досады, не нудило сейчас сердца слуг.

- Денег не оставил, но письма дал вам! - поплотнее запахиваясь шинелью горячо заговорил Александр, очень испугавшись молчания Ильи и Анисима. Там я прописал, чтобы вас снова на службу дворцовую взяли. Новый царь - мой знакомый хороший. Его увидите, скажите, что успокоился-де Александр в одном из монастырей, а в каком не говорите. А теперь дайте я обниму вас напоследок!

Обнял и расцеловал, слуги же хранили молчание. Он запахнулся поплотнее полами шинели и пошел к воротам монастыря, и уж больше не оглянулся. Илья же и Анисим долго смотрели ему вслед, лейб-кучер хлопотал кнутовищем по голенищу, а камердинер тер слезящиеся глаза. А когда фигура Александра слилась с чернотой стены, Илья крякнул, взлез на козлы и, разбирая вожжи, так сказал:

- Если сам Господь Бог просить будет: "Илья, Илья, стань царем!", я и Богу отвечу: "Что хошь попроси, Спаситель да Создатель, а сего не проси. Дай спокойно, без маетности да суеты век скоротать". Знаю, что тут же отойдет от меня Господь, ибо сам он суеты противник великий!

Чмокнул губами, легонько стегнул норовистого коренника да и повел тройку туда, где начиналась Петербургская дорога.

12

ДЕЛА ПОЛУМИСТИЧЕСКИЕ

Норов и князь Александр Николаевич Голицын, министр духовных дел и народного просвещения, сидели в удобных креслах рядом с камином, в котором полыхал огонь. Встречаться с князем Норов про себя решил едва ли не каждый день, потому что ему все больше и больше нравились беседы с ним. Так они и сидели в кабинете дворца на Каменном острове, друг напротив друга, покойно вытянув ноги так, что чуть не соприкасались их подошвы. Голицын был благодарен государю за такую вольность, а поэтому стремился занять внимание императора в полной мере, прилагая к этому все свои знания, ум и красноречие. Вот и сейчас он, похожий своим чисто выбритым аскетическим лицом то ли на английского комми, то ли на русского скопца, говорил по-французски тихо и вкрадчиво, видя, что государь, сцепивший пальцы рук на животе, погружается в сладкую дрему, иногда согласно кивает, иногда просто вздыхает, поднимая глаза к потолку, а порой смахивает непрошеную слезу.

- Говорю вам, ваше величество, что нет ничего милей, чем личное общение с Богом, с потусторонними силами. Все мы созданы Богом, а поэтому имеем право установить с Ним личный, очень интимный контакт, войти с Божеством в незримую, а, может быть, и в совершенно материальную по характеру связь. Ум развитого человека, истонченный многими тренировками, является таким инструментом, который и приводит нас к единству с Ним. Да не надо и ума! Наши чувства - это та же прямая дорога, лестница к Богу, нужно только уметь пользоваться ими правильно, и тогда ты, доведя себя до молитвенного экстаза, и на земле получишь то, что церковь обещает тебе за гробом. Вспомним великих мистов

Филона Александрийского, Дионисия Ареопагита, Бернарда Клервосского, Мейстера Экхарта. Все они были счастливы уже на земле, потому что научились общаться с Богом. Вот и я, занимая пост немалый, хотел бы научить тому же самому русский народ. Пусть мистика переродит людей, не видящих света за тяжким трудом, болезнями, горестями жизни. Представляете, ваше величество, какой радостью будет полниться сердце хлебопашца, гнущего спину от зари до зари, но знающего, что дома, в укромном уголке, он обретет покой и счастье, дарованное лишь ангелам или почившим святым угодникам!

Норов почувствовал, что спустя минуту, если князь продолжит говорить, он не выдержит и заплачет тихими, светлыми слезами умиления. А поэтому он поспешил его прервать, сказав таким же, как и Голицын, негромким, задушевным голосом:

- Ах, Александр Николаич! Как бы и мне самому хотелось достичь того, о чем ты говоришь. Жизнь, знаешь ли, такая суетная, праздная, пустая, и тут являешься ты и говоришь, говоришь о счастье, близком и доступном счастье. Друг, я просто счастлив, когда ты рядом со мной. Говори, говори, а я буду слушать, слушать!

Голицын, тоже тронутый до глубины души, тоже готовый расплакаться, сказал:

- Ваше величество, вы научитесь всему тому, о чем я говорю. Ах, если бы возобновили свои посещения моей квартиры на Фонтанке! Помните, ту маленькую комнатку, где мы обливались слезами... После приезда из Белоруссии вы ни разу не были у меня, а жаль...

- Я непременно буду у тебя, мой друг, буду! - горячо сказал Норов, дотягиваясь рукой до колена Голицына и по-приятельски прикасаясь к нему. А сейчас говори, говори, я хочу тебя слушать!

- Мистика и Библия, которую я хочу размножить в огромном количестве экземпляров, чтобы мог каждый читать и постигать слово Божье самостоятельно, вот два краеугольных камня моей деятельности. Но, ваше величество, у меня много противников, и иногда мне хочется удалиться в частную жизнь, ибо нет сил бороться с клеветниками. Я нуждаюсь в вашей помощи, ваше величество...

- Ты получишь её князь, - еле слышно проговорил Норов. - Говори, говори!

Голицын, умный, как филин, и проворливый, как ласка, отлично видел, что беседует не с Александром Павловичем: из-за испорченной оспой наружности на него смотрели совсем другие глаза, он слышал чужой голос, видел, что человек, выдающий себя за императора, иначе жестикулирует, иначе мыслит, но Голицыну доставляло необыкновенное наслаждение наблюдать, как этот самозванец под влиянием его речей становится похожим на прежнего Александра! Ему удалось сделать то, что сделал он с прежним императором привить любовь к мистицизму, и мистицизм лепил из человека с оспенным лицом подобного Александру меланхоличного, спешившего уйти от мирских проблем индивидуума.

- Я непременно буду говорить, ваше величество, - кивнул Голицын, - но хочу заметить, что я явился к вам сегодня не с пустыми руками. Во-первых, вот книги - Эккартсгаузен и Сведенбор-духовидец. Они для вас. - Голицын поднял с ковра и передал Норову стопку книг. - А во-вторых, я имею для вас другой сюрприз...

- Что же это? - заинтересовался живо Норов.

- Мальчик, кадет... - испуская глазами потоки, флюидов сообщил князь.

- Что, что? - не понял и отчего-то смутился Норов.

- Да, кадет. Воспитанник второго кадетского корпуса. Он здесь, у дверей, только и ждет, когда мы его позовем. Прошу вас, ваше величество, позвоните в колокольчик. Пусть попросят войти этого кадета.