К морю Хвалисскому (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев"

Опустившись рядом с воином на колени, боярышня накрыла вымокшего в росе, разгоряченного зверя попоной, а затем стала круговыми движениями растирать его бок там, где находилось сердце, пока пардус не открыл глаза.

Тороп успел приметить, что, когда тонкая кисть девушки невзначай соприкоснулась в густом меху с ороговевшей ладонью Лютобора, красавица не отдернула руку, а только посмотрела на воина огромными сухими глазами, в которых притаившийся в самой глубине, тщательно подавляемый, но все же временами прорывавшийся наружу ужас перед грядущим смешивался с надеждой. Разве имел право Лютобор эту надежду обмануть?

– Все будет хорошо, – сказал он, крепко пожимая руку девушки.

Для таких слов русс имел некоторые основания. Малик спешил неспроста. К его ошейнику оказался привязан аккуратно свернутый кусок пергамента, на котором чья-то рука набросала карту или чертеж.

Внимательно разглядев рисунок, Лютобор повернулся к Вышате Сытеничу. Лицо его светилось радостью.

– Так я и думал! – воскликнул он. – Лучшего места даже представить себе нельзя.

Боярин, однако, не спешил разделить его уверенность. Он прожил на свете дольше и знал, что не все ожидания сбываются так, как хотелось бы.

– Это примерно в половине дневного перехода отсюда, – задумчиво проговорил он, факелом освещая чертеж. – Боюсь, викинги появятся раньше.

Между бровями Лютобора пролегла упрямая складка.

– Ну что ж, может, это и к лучшему.

Он повернулся к Анастасию, который сейчас помогал Мураве лечить окровавленные лапы пардуса: зверь был так утомлен долгой дорогой, что почти не сопротивлялся.

– Расскажи-ка еще раз, что там придумал последний Гораций…

Как и предполагал Вышата Сытенич, викинги явили себя вскоре после того, как кроваво-красное полотнище на небе сменилось более привычным голубым. Первым об их приближении возвестил добровольный помощник коршун, знать, не зря новгородцы прикармливали его остатками ужина. Спустившись к реке, он победно заклекотал, созывая сородичей:

– Сюда, сюда, будет пир!

– Где? Где? – нетерпеливо откликнулись заполошно мотавшиеся над рекой глупые чайки.

Привычно оседлав поперечную перекладину на верхушке мачты, Тороп смотрел, как две появившиеся на горизонте точки, медленно, но неотвратимо увеличиваясь, превращаются в пестро размалеванные корабли под широкими полосатыми парусами. Со штевня одного грозно смотрел древний змей, родственник спящего в морской глубине великого червя, пробуждение которого грозит погубить весь населенный мир. На другом штевне красовался ощеренный полной пастью острых зубов, жадно вынюхивающий добычу, вылинявший от морской соли или просто седой, угрюмый беспощадный волк.

Новгородцы, давно уже державшие наготове брони, нетерпеливо смотрели на боярина в ожидании приказа их надевать. Однако, Вышата Сытенич посмотрел на приближавшиеся драккары и грозно пророкотал:

– Все на весла!

Гридни молча повиновались: приказ есть приказ. Однако, на лицах отразилось недоумение. Что задумал их вождь? Неужто, он рассчитывает ускользнуть от преследователей? Или же здесь кроется какая-то уловка? Все уже знали, что пятнистый Малик принес утром весточку. Вопрос только, от кого.

Мерно сгибая и разгибая могучие спины, воины с негодованием слушали доносящиеся с ютских кораблей смех и улюлюканье, перемежаемые с оскорблениями и угрозами:

– Трусы! – кричали хирдманы.

– Трэли и дети трэлей!

– Скажите вашему ободранному венду, что мы доберемся до него!

– Да что ему говорить! Он и так, небось, при виде наших драконов в штаны наложил. Ишь, как улепетывает!

Тороп по-прежнему сидел на верхушке мачты. Однако на викингов он почти не смотрел. Его взгляд был прикован к медленно выраставшему на горизонте, одетому каменной броней дымчато-мглистому кряжу, служившему когда-то, если верить всем известной старине, обиталищем крылатого Змея, сраженного могучим богатырем.

– Помнишь старину про Добрыню и Змея, – спросил мерянина Лютобор, показывая принесенный Маликом чертеж. – Когда поравняемся с каменным крылом – смотри в оба.

Тороп не сразу понял, на что наставник намекает, какие крылья, какой хребет. Рисунок был набросан в спешке и ровным счетом ничего для него не говорил. Однако, первого взгляда на осевшего под грузом лет древнего исполина достало, чтобы понять: старинщики, передавая песню из уст в уста, кое-что в ней напутали. Горы появились уже после битвы: в них превратился поверженный змей. За веком век глядел он в небо, тоскуя по полету. Ветра разорвали его крылья, горючая вода источила тело, ободрав мясо с костей и обнажив на отлогих склонах известняковый скелет. И о былом могуществе напоминал, разве что, все еще хищно изогнувшийся в изготовке к прыжку, но уже изломанный и местами рассыпающийся прахом хребет.

Тороп нашел крыло Змея, проводил до него ладью, и с этого момента его перестало волновать что-либо, кроме покрытой золотыми чешуйками ряби поверхности реки.

Хотя новгородцы гребли в полную силу, вовсю помогая как течению, так и попутному ветру, оседлавшему паруса, не особо отягченные добычей корабли викингов подошли уже на расстояние, достижимое для стрел. Защищенные броней лучники ждали команды на всех трех бортах, и когда наступил благоприятный момент, натянутые тетивы упруго распрямились и над рекой пропела свою первую песню оперенная смерть.

Тороп услышал на палубе сдавленный стон. Кого-то задело. Новгородцы, похоже, тоже не остались в долгу: разве имели они право на промах.

– Стрел не жалеть! – велел боярин. – Когда сойдемся борт в борт, луки уже не пригодятся!

– Цельтесь лучше, ребята! – напутствовал товарищей, выпуская стрелу за стрелой, черноусый Талец. – Превратим этих ютов в решето еще до того, как они достанут из ножен мечи!

Смаргивая усталость, мерянин успел подумать, что его лук тоже сумел бы сослужить неплохую службу, но в этот момент его глаза различили то, ради чего, собственно, он на своем насесте сидел.

Он закричал во все горло и вцепился руками и ногами в мачту, чтобы не упасть, ибо в этот момент Лютбор скомандовал:

– К повороту приготовиться! Поворот!

Викинги неотвратимо догоняли. Их корабли своими острыми килями и обитыми железом носами безжалостно резали натянутую, как основа на стане, речную гладь, и словно голодная слюна с клыков змеи и волка стекали пенистые брызги. Корабль со змеей, корабль Гудмунда вырвался вперед: старому сэконунгу хотелось первым испить из чаши мести. Стоя на носу и подбадривая стрелков, он жадно высматривал среди новгородцев того самого, ненавистного, отнявшего у него одного сына и сделавшего калекой другого.

– Кормщика не трогать, – велел он стрелкам. – Мы возьмем его живьем и выпрямим ребра.

– Может лучше распять его на форштевне нашего корабля! – предложил кто-то из его людей. – А Эйнаров штевень приберечь для их хёвдинга.

– Это уж пусть Эйнар сам решает, – мрачно усмехнулся предводитель викингов. – Может ему не по вкусу придется подобное украшение.

– Зачем Эйнару старый хёвдинг, – рассмеялись сразу несколько молодых голосов. – Отдадим ему хёвдингову дочку. Пусть лучше ее хорошенько разложит, хочет на носу, хочет на корме, а когда натешится, вернет нам!

И над палубой разнесся хищный, недобрый смех.

Гудмунд внимательно следил за новгородским кораблем. Ведя свой драккар киль в киль, он все пытался перекрыть противнику ветер. Но проклятый венд все время успевал уйти в сторону, исправно подставляя ветру свои паруса. Заметив очередной маневр, Гудмунд едва не сплюнул на палубу:

– Трус, проклятый, так его растак! Виляет кормой, как разгульная баба задом.

Он хотел произнести еще какое-то ругательство, но оно так и застряло в его луженой глотке…

Прямо перед его взором простиралась обширная песчаная банка, и драккар шел прямо на нее.