Великие зодчие Санкт-Петербурга. Трезини. Растрелли. Росси - Юрий Максимилианович Овсянников

победы русских войск над ордами Казы-Гирея в 1591 году — последнего набега крымских татар на Москву. С той поры это событие торжественно отмечали. Кстати, и Анна Иоанновна участвовала в крестном ходе 19 августа 1730 года. Но, вероятно, была и еще одна причина. Мать новой императрицы, царица Прасковья Федоровна, еще в 1713 году пожертвовала деньги на строение изысканно красивой Тихвинской церкви над северными монастырскими вратами. Потом она посетила обитель в 1722 году, изволив тогда отобедать у архимандрита. Очень возможно, что в память матери — ее вклада и трапезы — оказала императрица милость монастырю.

Прелюбопытно, как монахи испрашивали у Анны Иоанновны разрешения «построить на жительство… кельи каменныя и колокольню на вратах под которую колокольнею и церковь прилично сделать во имя тезоименитства ангела Вашего…».

Ради такого строения повелено архитектору Трезини «старые ворота разобрать и бут выбрать и фундамент весь очистить». Разборка началась 19 июня, а завершили ее 14 июля. Ровно через неделю начали строение новых врат. Копали рвы, бутили камнем и заливали известью. И еще для прочности фундамента, чтобы надежно держал огромную тяжесть, забили под него толстые двухаршинные дубовые сваи.

К 16 сентября из земли уже поднялись два огромных каменных куба высотою в две сажени, а между ними будущий проезд. Но тут наступили ранние холода, и работы прекратили, укрыв стены сверху тесом. Продолжили строение только на следующий год, когда наступили теплые дни

Из монастырской летописи 1733 года: «Мая с 2 числа начали достраивать вороты, заложенные в 1730 г., на которыя быть церкви и колокольни, а сего 733 г. оные ворота до церковного фундамента и своды воротныя сведены… а от земли в вышину всего того строения… 4 сажени 1 ½ аршина (9 м 59 см. — Ю. О.)». На том дело и остановилось. У монастыря кончились деньги, а императрица, переехав в Петербург, жертвовать больше не пожелала.

Так и простояли почти двадцать лет без изменений западные монастырские врата — могучее основание для будущей колокольни. Своим обличьем они напоминают триумфальные ворота в Нарве, Петровские — в санкт-петербургской фортеции и въездные ворота меншиковского дворца в Немецкой слободе — в бывшем доме петровского любимца Франца Лефорта. Сдержанная суровость. Пилястры тосканского ордера. Проезд с полукруглым завершением, увенчанный треугольным фронтоном. По бокам ниши для статуй. (Окна, существующие сейчас, пробиты много позже.) И конечно, излюбленное при царе Петре сочетание: красный кирпич с белым камнем.

Только в 1750 году ученик прославленного Растрелли, архитектор Алексей Евлашев, начал возводить на суровом трезиниевском основании нарядную барочную колокольню. В 1753 году строение вновь оборвалось. Так и остались вместо коринфских капителей колонн грубо отесанные белокаменные блоки с процарапанными узорами для будущей резьбы. И еще колокольню должен был венчать острый шпиль с парящим ангелом наверху. Совсем как на Петропавловском соборе в Петербурге. Но и этого не сделали, а завершили звонницу восьмигранным куполом с крестом.

Недостроенная колокольня Донского монастыря в Москве стала последним памятником петровской архитектуры в России. Ее незаконченность на целые двадцать лет стала символом незавершенности всего огромного государственного дела, начатого Петром Великим.

«Он действовал деспотически; но, олицетворяя в себе государство, отождествляя свою волю с народной, он яснее всех своих предшественников сознавал, что народное благо — истинная и единственная цель государства, — напишет в начале XX столетия В. Ключевский. — После Петра государственные связи, юридические и нравственные, одна за другой порываются, и среди этого разрыва меркнет идея государства, оставляя по себе пустое слово в правительственных актах».

Существует, правда, косвенное доказательство, что за два с лишним года в Москве Трезини строил не только в Донском монастыре.

В 20-е годы на Покровке поселилась княжна Мария Кантемир, дочь господаря молдавского Дмитрия Кантемира. Марии пришлось укрыться в Москве после неудачных родов. (По упорным слухам, отцом ребенка был сам Петр.) До наших дней уцелело несколько бумаг из архива несчастной княжны. В одном из писем Мария описывает страшный пожар в Москве 29 мая 1737 года, когда «от денежной свечи Москва сгорела». (Пожар начался от свечи в деревянном сарае дома Милославских.)

«Наша Покровка была объята пламенем отовсюду; наконец, огонь охватил и мой дом, проникнув на чердак, выходивший в сад против дома Долгоруковых. Вмиг вспыхнули и сами дома… После того как сгорел дом, я поблагодарила господина Трезина за постройку каменного флигеля: вы знаете, что по этому поводу он прожужжал мне уши своими восклицаниями: „Известь и крупный песок!“ Благодаря тому я спасла все свое имущество: там хранились у меня все драгоценности и книги».

В рассказе княжны слышны интонации и манера разговора требовательного мастера.

Может, в будущем найдутся новые документы о других постройках зодчего в Белокаменной? Однако не исключено, что каменный флигель дворца Марии Кантемир стал последним цивильным зданием, возведенным стареющим архитектором.

Вряд ли Трезини мог глубоко осознать произошедшие в России перемены. Но наверняка почувствовал и понял, что его время подошло к концу. Другие нравы и другие требования пришли на смену.

IV

Теперь не надо вставать в пять утра. После смерти Петра Алексеевича государственные служащие так рано не начинают работу. А Трезини все равно просыпался. Или по привычке, или старческая бессонница замучила. А может, от тяжких дум и забот.

В молодые годы людям недосуг обращать внимание на житейские трудности. Они убеждены: вся жизнь впереди, еще будет время все наладить, изменить, поправить. Но вот наступает невидимый глазу рубеж и все труднее мириться со всякими, вчера еще казалось, мелкими неустройствами. Особенно мрачные раздумья овладевают человеком на рассвете, когда все воспринимаешь обостренней, потому что ясный день еще не разогнал тьму.

Все чаще и чаще Трезини задумывается, как жить дальше. Есть любимая работа, но уже не хватает сил. Нет денег и есть долги. В Петербурге на Васильевском стоит собственный поместительный дом, но разрослась семья — по-настоящему, стало уже три семьи.

Первая и самая большая — своя. Жена, малые дети. Вторая — дочь Мария с мужем. Правда, Джузеппе устроен, сам себя кормит, но все же чем-то иногда помочь приходится. И третья — старший сын Петр, крестник царя Петра Алексеевича. Незадолго до смерти государь посоветовал отправить мальчика за границу, учиться строительному делу и архитектуре. Чтобы стал в будущем полезным России человеком. Пообещал даже давать каждый год на учение 200 рублей. Обнадежил, а подписать указ позабыл. И никто о том посуле знать не хочет. И денег тех он, Трезини, ни разу не получал. Даже когда в июле 1725 года отправлял сына в Италию, пришлось выпрашивать, чтобы хоть жалованье своевременно выдали. А то и его в срок не всегда дадут. Вот и получается: сыну послать надо, в свой дом принести следует. А вдруг что случится, ведь годы немалые, с чем вдова и сироты останутся?

Приходится архитектору на склоне лет обивать пороги сильных мира сего, упрашивать, умаливать