Страшный дар - Екатерина Коути

– Просто прими это как данность, Агнесс. Таковы законы общества. Человеческого.

– Но есть и другие законы, – выпалила она.

– Это был вопрос?

– Боюсь, что нет, сэр.

– Вот как.

Мистер Линден двинулся к двери, но Агнесс преградила ему дорогу и вдруг вцепилась ему в рукав, чего прежде себе не позволяла.

– Что такое Третья дорога? – зашелестел горячий шепот. – Где она пролегает? Если это секрет, я никому больше не расскажу, только помогите Милли туда попасть.

– Ей-то зачем туда попадать? – не понял пастор.

– Потому что там… может, я не права, но… но там все не так, как у нас. Скажите мне, сэр, вы ведь знаете. Вы ведь не солжете.

– Да, там все иначе, – вырвался у него стон. – Все по-другому.

– Наверное, греха тоже нет.

– Ни греха, ни спасения.

– Значит, там никто не накажет Милли и Эдвина за блудодейство.

Наконец-то он понял, куда она клонит, и усмехнулся невесело. Ничего не получится из ее затеи. Не может получиться. Какой-нибудь распутник мечтает, чтобы вокруг его ложа извивались обнаженные демоницы, но нет же, они навестят монаха-постника, который будет смотреть сквозь них, мерно стегая себя бичом. Они не приходят к тем, кто их ждет, лишь к тем, кого сами выберут. Они жестоки и переменчивы, как сама природа, как ветер, что топит корабли, как дождь, что обходит стороной потрескавшиеся от жары поля.

Знал он одну женщину, женщину отважную и беспечную, которая, как никто иной, желала пройти по Третьей дороге. Но даже ее не выбрала та дорога.

– Они слишком жестоки, чтобы позвать к себе тех, кто по-настоящему хочет к ним попасть, – пояснил мистер Линден. – Им не по нраву голодный блеск в глазах и жалобная улыбка просителя. Им от этого становится скучно.

Агнесс отступила назад, и он продолжил:

– Забудь о Третьей дороге, Агнесс. Мистеру и миссис Лэдлоу придется выживать среди людей, с поклоном принимая те крошки со стола, которые соседи соблаговолят им стряхнуть. Кто примет на службу студента-недоучку? Сколько рубашек миссис Лэдлоу сможет сшить за день, прежде чем перед глазами потемнеет и швы пойдут вкривь и вкось? Никто не пустит их за порог, дабы они не принесли с собой заразу.

– По-вашему выходит, будто они больны чумой, – вспыхнула Агнесс.

– О, так было бы гораздо лучше! Заколотить дверь в их пристанище и намалевать на ней алый крест, чтобы все обходили его за милю. Ты думаешь, что Холлоустэп великодушно простит тех, кто сделал его посмешищем всего прихода? Не говоря уже о том, что ему нужно в спешке искать невесту, пока не пожелтело постельное белье.

– Что же он сделает?

– Этого я уже не узнаю.

Сняв с крючка пасторскую шляпу с низкой тульей и широкими полями, он вышел из ризницы и направился к коновязи, где нетерпеливо била копытами Келпи. За спиной раздался дробный перестук – Агнесс сбегала по каменным ступеням, торопясь, но стараясь не пропустить ни одной, потому что перепрыгивать через ступени вульгарно.

– Как так, сэр? – прокричала она.

– Я уезжаю. Незамедлительно.

Уже из седла он отвесил ей прощальный поклон.

– Как, по-твоему, должен чувствовать себя пастырь, в чьем приходе произошло этакое непотребство?

– Вы покидаете нас!

– Разумеется. Что еще мне остается делать?

– А воротитесь когда?

– Сие мне неизвестно.

– В таком случае вы не джентльмен, сэр. Вы трус.

Круто развернувшись, Агнесс побежала прочь. Если бы не платье с кружевным воротничком, она походила бы на молоденького офицера, который, услышав приказ об отступлении, не следует за товарищами, но закусывает губу и с саблей наголо бросается на врага. И, конечно, погибает.

Но мистер Линден не стал ее останавливать.

Глава седьмая

1

Таверну «Королевская голова» еще издали можно было опознать по огромной, размером с дверь, вывеске, которая вдобавок громко скрипела на ветру. Мимо никак не пройти. На вывеске истекала киноварью отрубленная голова, судя по жидкой бороденке, принадлежавшая Карлу I. В довершение всех постигших его бед, монарху недоставало левого глаза. Некоторые путешественники были настолько заинтригованы его увечьем, что просили кучера остановить карету и заходили в таверну исключительно чтобы прояснить эту загадку. Подмигивая, хозяин заведения Нед Кеббак рассказывал про столичного художника, который так и не закончил малевать вывеску, потому что в процессе работы подкреплялся местным элем. Это вам не джин, разбавленный серной кислотой наполовину. Тут все натуральное. Сразу сбивает с ног. Кстати, не угодно ли джентльменам отведать? Ни один стоик не в силах был отказаться. Как раз по этой причине дорисовывать монарху глаз мистер Кеббак не собирался. Разве что сразу два, чтобы снова всех озадачить.

Окна таверны выходили на аптеку, по случайному совпадению, разумеется, поскольку первые владельцы таверны рассчитывали на совсем иное соседство. Отсюда было рукой подать до позорного столба, к которому то и дело был прикован какой-нибудь унылый бродяга. Если прицелиться как следует, обглоданной бараньей лопаткой в него можно было попасть прямо через окошко, чуть привстав со скамьи. Случалось, что в воскресенье, сразу после церковной службы, по улочкам ползла телега, на которой кого-нибудь хлестали плетью за беспутство или воровство. На площади она задерживалась, дабы горожане могли в полной мере насладиться сим поучительным зрелищем, а из таверны опять же открывался лучший вид. Вопли горемыки едва ли отзывались болезненной дрожью в сердцах. Поделом ему! Пусть радуется, что не пришлось примерить конопляный воротник. Повиснуть в петле можно и за кражу пары овец. Впрочем, после экзекуции хозяева таверны сбрызгивали ему спину бренди, чтобы раны поскорее затянулись, и наливали рюмку за счет заведения – он ее честно отработал.

Наступили новые времена. Теперь уже только старожилы помнили ту телегу, колодки пылились в каретном сарае судьи Лоусона, и ничто не заслоняло аптеку от грозного взора мистера Холлоустэпа, который, подперев монументальную челюсть столь же мощными кулаками, уселся напротив окна. Если бы взгляды могли воспламенять, от аптеки осталась бы дымящаяся воронка. Пока же у мистера Холлоустэпа понемногу закипало пиво в кружке.

Не произнося ни слова, он шевелил губами, причмокивал громко и влажно, словно бы шлепали друг об друга два куска сырой печени. Из сострадания к его горю и, в не меньшей степени, из опасения навлечь на себя его гнев, остальные завсегдатаи таверны тихо сгорбились над пивом. Легко было спрятаться в полутьме, которую разбавляли только жидкие струйки света из масляных ламп. Даже угольки в камине предусмотрительно подернулись пеплом.