Ненависть - Иван Белов

— И сколько вместимость?

— Голов триста можно набить, — прикинул Мамчур. — А рядом еще три камеры, вот и считай.

— О какой скотине идет речь? Это бойня? — изумился Рудольф.

— Ты тупой или прикидываешься? — Мамчур посветил прямо в лицо.

— Он ничего не знает, — послышался голос невидимого в темноте Стрелка. — Святая простота в первозданном виде.

— Жертва телевизора? — расхохотался Мамчур. — Это фабрика смерти малыш, для переработки таких как ты в промышленных масштабах. Мероприятия в рамках госпрограммы по снижению численности населения захваченных территорий. Всего каких-то сто двадцать миллионов нелюдей, вылетевших в трубу. Как птички, фьють-фьють.

— Нет, — Руди отшатнулся и едва не упал.

— Да, — голос Мамчура ударил набатом.

— Егор, — беспомощно позвал Руди, чувствуя, как воздух сгустился и наполнился ядом.

— Слушаю, — бесстрастно прозвучало из темноты.

— Почему ты мне не сказал?

— А ты бы поверил?

Рудольф повернулся и молча вышел, ориентируясь на пятно белесого света, нестерпимо режущего глаза. Позади отдельные реплики и злые смешки. Голова кругом. Он рухнул на колени, и шумно проблевался в ближайших кустах. Господи, почему? Так не должно быть. Принялся жадно хватать воздух ртом, чувствуя острый, терпкий привкус мертвечины.

Послышались шаги, рука легла на плечо, и знакомый голос спросил:

— Ты в порядке?

Руди оглянулся, увидел Рокаса и промямлил:

— Уходи, я побуду один.

— Это ничего не изменит, — пожал плечами радист. — Попробуй успокоиться.

— Тебе легко говорить.

— А тебе легко судить? Ты ни хрена не знаешь, твои глаза открылись минуту назад, как у щенка несмышленыша, мои годом ранее. Я приехал в поисках романтики и приключений, а увидел такое, от чего волосы встали дыбом, и невозможно заснуть, проваливаясь в бездну кошмаров. Хотел заработать, купить маленький домик на берегу Балтийского моря. И знаешь что? Теперь он мне не нужен, его стены будут сочиться кровью, а фундамент будет стоять на костях, и я всю жизнь буду держать это в себе, и никому не открою малейшей толики правды. Все кто с нами, попали в замкнутый круг насилия, грязи и лжи. Это не оправдание, это приговор для каждого из нас, вынесенный на небесах.

— Нас обманывали, — глухо обронил Руди. — Я верил… А что теперь?

— Теперь придется смирится. В прошлом обитают чудовища и лучше их не тревожить. Забей правду в самые грязные уголочки души, заглуши вином, наркотиками и кровью, здесь каждый так делает.

Рудольфа забила мелкая, противная дрожь. Некоторым знаниям лучше оставаться во тьме. Иначе они прорывают тонкую, защитную оболочку, рвут сердце на части, перемалывают ослабевший разум в труху, и ты уже размазан по стене тонкими, жалкими клочьями. Смят, как обрывок бумаги в сильной руке, не долетевший до урны и катящийся по мостовой под порывами ветра.

— Сейчас покажe забавную штуку! — послышался голос Мамчура. Наемники покинули газовую камеру, и направились вглубь заброшенного лагеря смерти. Стрелок даже не посмотрел в его сторону. Руди поднялся, и словно в бреду поплелся за остальными.

— Крематорий, — возвестил фельдфебель, подойдя к низкому, заглубленному в землю зданию с потрескавшейся кладкой, покрытом мхом и лишайником, и торчашим сбоку огрызком рассыпавшейся, кирпичной трубы. — Самая паршивая работенка какую я знаю, заключенные на подвозе трупья, с ума пачками сходили, менять приходилось еженедельно.

Крематорий сохранился почти идеально, наемники осторожно проследовали внутрь, заинтересованно вертя головами. Свет проникал в высокие окна, стены отделаны пожелтевшим, расколотым кафелем, на полу догнивали стальные каталки, под ногами хрустело стекло. Рудольф замер на входе. У противоположной стены четыре огромные печи, две скалились черными провалами топок, две закрыты. Аккуратно приставлены совковые лопаты, щетки на длинных рукоятях, железные кочерги. Люди словно вышли минуту назад, сейчас откроется дверь и рабочий озлобленно заорет, прогоняя непрошенных посетителей.

— Отличные муфельные печи, фирмы «Топф и сыновья» из города Эрфурта, — Мамчур с грохотом выдвинул металлический поддон. — Старые модели работавшие на коксе, тело сгорает примерно за тридцать минут, остальное отправляют в костедробилку.

— Угля, наверное, уйма уходит, — предположил Лис.

— Да не очень, — Мамчур продолжил инспекцию страшных печей. — Главное разжечь, потом само полыхает, одна хитрость, хозяюшкам на заметку, в начале самых толстых нужно пихать, они горят лучше, жирок так и шкворчит. Детей живыми бросали, корчились они уж больно забавно.

Наемники засмеялись.

— Печами редко пользовались, нерентабельно, пепел на поля cбрасывали, помидорчики растут, залюбуешься, — пояснил фельдфебель, возясь с заслонкой. — Здесь не Европа, земли навалом, основную массу хоронили за пределами лагеря в общих могилах, если прогуляться, сразу найду.

— Точно нет, — отказал Вольф, безучастно разглядывая стены и потолок. — Мы спешим.

Мамчур открыл печь и поморщился:

— Лентяи, мать их, последняя смена недоработала, — он вооружился лопатой и принялся шуровать в топке, выгребая страшные находки: кучу костей, позвонки, почти целую, грудную клетку. Последним выпал, и покатился по полу выбеленный человеческий череп без нижней челюсти.

Голова мертвеца, в абсолютной тишине, процокала по кафелю, замерла и злорадно уставилась на Руди пустыми глазницами.

— Ого, да тут такого добра навалом, — фельдфебель обследовал остальные печи и нагреб целую гору костных остатков, различной степени обгорелости, в том числе еще четыре черепа, два из которых подозрительно маленькие, скорее всего принадлежащие детям. Ну или карликам, попытался успокоить себя Рудольф.

— Какой миленький, — Мага скабрезно ухмыльнулся, и поддел крохотный череп ногой. — Пас!

Кникер принял, в крематории завязался азартный футбольный матч.

— Зря вы так парни, — произнес Клаус.

— Кощунство герр лейтенант? — недоуменно спросил Лис.

— Подотрись своим кощунством, — закатил глазки эсэсовец. — Вдруг это еврейские черепа?

— Пинать еврейские черепа плохая примета? — осклабился Кникер. — Или сочувствуете герр лейтенант?

— Плохая примета для твоего кошелька, идиот, — нахмурился Клаус. — Я знаю серьезных коллекционеров в Европе, готовых выкладывать по десять тысяч марок за еврейские черепа, это настоящая редкость.

— С жиру бесятся, — недоверчиво хмыкнул Лис и занес ботинок.

— Не трогай! — Кникер коротко взвизгнул, и бросился под ноги.