Посмертные записки Пикквикского клуба - Чарльз Диккенс

— Уф! — продолжал мистер Фиц-Маршал, пробираясь сквозь густую толпу турок и всадников, отделявших его от стола, где сидели знаменитейшие львы. — Дьявольский раут!.. Вытерли, выгладили, выутюжили… ни морщинки на мундире, лучше всякой прачки… Ха, ха, ха! Странный каток… истерся… гладок, как налим… уф!

Продолжая стрелять этими и подобными стенографическими сентенциями, молодой человек в костюме флотского офицера подошел к столу, и озадаченные пикквикисты увидели перед собой мистера Альфреда Джингля.

Лишь только взял он и пожал протянутую руку миссис Львицы Гонтер, глаза его столкнулись с пылающими очами президента Пикквикского клуба.

— Скверный анекдот! — воскликнул мистер Джингль. — Совсем забыл… ждет почтальон… надо расквитаться… сейчас ворочусь.

— Зачем вам беспокоиться самим? — перебила миссис Львица Гонтер. — Предоставьте этот труд лакею или, всего лучше, моему мужу.

— Нет, нет… лучше сам… мигом назад.

И с этими словами мистер Джингль снова исчез в густой толпе.

— Позвольте спросить вас, миссис Гонтер, — сказал взволнованный мистер Пикквик, выдвигаясь из-за стола, — кто этот молодой человек и где он живет?

— Мистер Фиц-Маршал, единственный представитель древнего и знатного рода, — отвечала миссис Львица Гонтер, — мне будет очень приятно познакомить вас, мистер Пикквик. Граф будет от него в восторге.

— Да, да, — поспешно проговорил мистер Пикквик, — но где он живет?

— Он остановился в Бери, в гостинице «Вестник».

— В Бери?

— Да, за несколько миль от Итансвилля. — Что с вами, мистер Пикквик? Надеюсь, вы не думаете оставить нас так скоро?

Но, прежде чем миссис Львица Гонтер кончила свою речь, мистер Пикквик, задыхаясь от внутреннего волнения, погрузился в густую толпу и благополучно вышел в сад, где через несколько минут присоединился к нему мистер Топман.

— Наглец! Негодяй! — говорил мистер Пикквик.

— Делать нечего теперь, — сказал мистер Топман, — ушел!

— Я буду преследовать его!

— Преследовать! Где?

— В Бери, — отвечал вполголоса мистер Пикквик. — Почем знать, какой злой умысел лежит теперь на его душе? Он обманул почтенное семейство, и мы отчасти были невинной причиной его бессовестной проделки. Мой долг — отнять у него средства вредить своим ближним. Я обличу негодяя, обезоружу, уничтожу, разорву. Самуэль! Где мой слуга?

— Здесь, сэр, перед вашей особой, как лист перед травой, — откликнулся мистер Уэллер, выплывая из-за ближайшей палатки, где он философствовал за бутылкой мадеры и голландским сыром, — здесь, сэр, ваш слуга, гордый титулом и почетом, как говаривал Живой Скелет4, когда глазели на него праздные зеваки.

— Следуй за мной, — сказал мистер Пикквик, устремив пристальный взгляд на Самуэля. — Топман, вы можете приехать в Бери, когда получите от меня письмо. До свидания.

Все убеждения и просьбы оказались бесполезными: мистер Пикквик был разгневан, и душа его алкала мести. Мистер Топман принужден был воротиться один в парадный павильон. Через час его мрачные воспоминания совсем рассеялись и потонули в бутылке шампанского.

Мистер Пикквик и Самуэль Уэллер, заседая на империале дилижанса, подвигались к городу Бери.

Глава XVI. Обильная разнообразными приключениями, многосложная, запутанная

Никогда в целом году природа не обнаруживает, на мой взгляд, таких прелестей, как под конец лета, с последних чисел июля до первых сентября. Весна прекрасна, спору нет, май лучезарен и цветущ; но красота весны возвышается ее контрастом с опустошительной зимой. Август отнюдь не имеет таких выгод. Наступает он, когда перед нашим физическим и умственным взором рисуются зеленые поля, лазурь неба и пахучие цветы, когда снег и лед, плаксивый ветер, буря и свирепые морозы совсем удалились от наших воспоминаний, как будто суждено им навсегда исчезнуть с лица земли: и при всем том очарователен август месяц! Огороды и поля смутно жужжат суетливым шумом труда; деревья тяготеют под толстыми гроздьями плодов, склоняющих к земле их длинные ветви; сжатый хлеб, грациозно складенный в снопы, волнующиеся при каждом переливе света, окрашивает весь ландшафт золотистым цветом, какая-то сладостная нега распространяется в атмосфере над всей землей, и это успокоительное влияние распространяется даже на крестьянские телеги, заметные только для глаз на сжатой ниве, но которых не может слышать ухо вследствие их медленного движения по ровной и мягкой почве.

Как только быстрый экипаж несется мимо полей и огородов, окаймляющих дорогу, группы женщин и детей, собирающих плоды, прекращают на минуту свою работу и, заслоняя загорелое лицо пыльной рукой, с напряженным любопытством смотрят на проезжих, между тем как в это же мгновение какой-нибудь чумазый пузырь, которого мать не могла оставить дома, карабкается по краям корзинки, где его уложили, высовывает голову и визжит от полноты душевного восторга. Жнец машинально роняет серп и, скрестив руки, следит любопытным взором за быстрым движением колес, а рабочая лошадь бросает сонливый взгляд на красивых коней и, по-видимому, рассуждает про себя: «Любо, братцы, издали посмотреть на вашу упряжь, но куда приятнее ходить здесь, по мягкой земле, медленным и ровным шагом». Вы обогнули угол дороги и оглянулись назад: женщины и дети принялись опять за свою работу, жнец поднял серп, карапузик упал в корзинку, лошадь двинулась вперед, и все пошло своим обычным чередом на плодоносной ниве.

Сцена в этом роде оказала могущественное влияние на благоустроенную душу президента Пикквикского клуба. Решившись обличить злодея, скрытого под маской Фиц-Маршала, он сидел сначала задумавшись и молча, погруженный в средства относительно достижения своей филантропической цели. Мысль, что этот негодный Джингль распространяет всюду разврат и зловредный обман, не давала ему покоя. Мало-помалу, однако ж, внимание его обратилось на окружающие предметы, и он всей душой погрузился в лоно природы. На половине пути мистер Пикквик решительно повеселел и даже вступил в разговор со своим слугой.

— Какой прекрасный вид, Самуэль! — сказал мистер Пикквик.

— Нечего и говорить, сэр, глина джентльменская: хоть сейчас кирпичи обжигай, — отвечал мистер Самуэль Уэллер, слегка притронувшись к своей шляпе.

— Вы, мой милый, я полагаю, всю свою жизнь ничего не видали, кроме глины, песка и кирпичей, — сказал, улыбаясь, мистер Пикквик.

— Оно так, сэр, с одной стороны, а если посмотреть с другой, так выйдет, пожалуй, и не так. Я ведь не все чистил сапоги, мистер Пикквик.

— Что ж вы делали?

— Раз служил я на ямском дворе.

— Когда?

— Давненько, сэр. Лишь только вышел я на свет играть в чехарду с заботами мира сего, меня сделали носильщиком на Толкучем рынке; потом сидел я на ямщицких козлах, потом чистил тарелки за буфетом и потом уже начал чистить сапоги.

— Стало быть, история вашей жизни очень любопытна?

— Как же, очень. Теперь я сделался слугой старого холостяка; а придет пора, и я сам буду джентльменом. Тогда я разведу тенистый сад, выстрою комфортабельную беседку и буду себе посиживать от утра до ночи с трубкой в зубах.

— Вы философ, Самуэль.

— A как бы вы думали? Философия у нас в крови. Мой родитель, например, философ первой руки. Если, бывало, мачеха начнет его шпынять, он свистит себе так, что и в ус не дует. Бывало, она рассердится и разобьет его трубку: он возьмет другую и набьет табаком. Потом она взвизгнет и упадет в истерику, а он покуривает себе, как в кофейном доме. Ведь все это называется философией, сэр, не так ли?

— Почти так, — отвечал мистер Пикквик, улыбаясь, — философия, вероятно, принесла вам большую пользу.

— Как же, сэр, очень большую, особенно когда была у меня квартира без мебели.

— Это что еще?

— Ничего, сэр, две недели подряд на своем веку квартировал я под мостом… то есть под арками Ватерлооского моста. Квартира недурная, близкая ко многим трактирам и притом даровая квартира, безданная, беспошлинная. Холодновато иной раз, да это ничего, когда кровь бурлит кипятком от головы до пяток. И не скучно: честной компании вдоволь.

— Бродяги, я думаю, мошенники?

— Как бы не так! Записные бродяги знают, сэр, философию получше нас с вами: у них всегда найдется теплый угол и порция телятины с кружкой пива. Случается иной раз, заходят туда молодые нищие, женщины и мальчишки, еще не привыкшие к своему ремеслу; но вообще бывают там бездомные твари без насущного куска хлеба, бесприютные головушки, которым не на что купить веревку в две пенни.

— Какая там веревка? — спросил мистер Пикквик.

— Веревкой, сэр, называется меблированная квартира, где платят за койку два пенни.

— Что ж тут общего между веревкой и койкой?

— Неужто вы не понимаете? Вещи простые, сэр. Джентльмен и леди, содержатели прекрасной гостиницы, сначала укладывали своих гостей на полу, где кто стоял: но это оказалось неудобным, потому что гости спали беспробудно каждый день вплоть до обеда. Поэтому джентльмен и леди, для предупреждения таких беспорядков, придумали утвердить гостиные постели — мешки с соломой — на веревках, привешанных к потолку на расстоянии метра от пола.