Северное сияние - Филип Пулман

Лира проснулась в своей каюте. Наверное, Джон Фаа перенес ее сюда с палубы. Тусклое солнце висело над горизонтом. Что поделаешь, север, в этих широтах оно выше не поднимается. А как двинемся дальше, с тоской подумала девочка, солнца и вовсе не будет, одна ночь полярная. А сейчас, должно быть, уже полдень.

Лира нахлобучила на себя свои меха и выскочила на палубу, но там ее не ожидало ничего нового. Разгрузка закончилась, нарты стояли наготове, ездовые собаки грызли снег от нетерпения, но никто и не думал двигаться с места. Цагане по большей части сидели в прокуренном портовом кабачке, да с тоской поглядывали на пристань из окон. На длинных деревянных столах стояли блюда с пряниками и кружки с крепчайшим черным кофе. Шум голосов мешался с зудением и треском яндарических ламп, которые явно дышали на ладан.

— А где господин Фаа? — спросила Лира, устраиваясь за столом рядом с Тони Коста и его приятелями. — Он что, куда-то ушел? С Фардером Корамом, да? Чтобы выручить панцирь Йорека?

— Они к этому пошли, как его, дьявола, ну, в общем, к бургомистру ихнему. Ты сама-то медведя этого видела, а, Лира?

— Ясное дело! — радостно выпалила девочка и с готовностью принялась рассказывать о встрече с панцербьорном во всех подробностях. В это время к компании за столом кто-то подсел.

— Насколько я понимаю, речь идет о старине Йореке? — прозвучал хрипловатый голос.

Лира повернулась и посмотрела на незнакомца. Перед ней сидел высокий поджарый человек с обветренным лицом. В чуть прищуренных льдисто-голубых глазах, в изгибе губ под тонкой полоской усов читалась затаенная насмешка, даже издевка. Лира мгновенно почувствовала в нем что-то особенное, но кто он — друг или враг? — она не знала. И альм у него занятный: тощая облезлая зайчиха. Но ее, видать, тоже голыми руками не возьмешь. Ну и парочка!

Заметив Лирино смущение, незнакомец протянул ей руку и представился:

— Меня зовут Ли. Ли Скорсби. К вашим услугам, мисс.

— Я знаю! Вы… вы аэронавт, да, который на воздушном шаре! — завопила Лира. — Ой, а где он? А полетать можно?

— Можно, только осторожно. Сейчас шар уже упаковали. А вы, наверное, та самая знаменитая Лира. Ну как, мисс, не испугались Йорека Бьернисона?

— А вы его что, знаете?

— Ну, как не знать. Мы с ним старые знакомые. Еще с Тунгусской кампании. Медведи это тебе не люди, с медведями не шути, а уж с Йореком-то в особенности. Ну что ж, господа, — обратился Ли к присутствующим, — может, в картишки перекинемся? По маленькой, а?

Неведомо откуда в руках у него появилась колода карт.

— Я слышал, вы по этой части большие виртуозы, — продолжал аэронавт. Гибкие пальцы одной руки неуловимым движением тасовали колоду, а другая рука скользнула в жилетный карман за сигарой. — Так что, надеюсь, не откажете простому техасскому парню и сразитесь с ним в честном картежном поединке. Ну, кто со мной?

Цагане по праву слывут картежных дел мастерами, так что на лицах многих из присутствующих появилась живейшая заинтересованность. Заскрипели придвигаемые к столу стулья, игроки принялись обсуждать с Ли ставки. В общем гомоне зайчиха-альм легонько повела ушами, и понятливый Пантелеймон мгновенно обернулся бурундуком и юркнул к ней под бочок.

То, что собиралась сказать Хестер, а именно так звали зайчиху-альма, предназначалось прежде всего Лире:

— Живо ноги в руки и к медведю. Расскажите ему все, что знаете. Быстрее. Если в городе пронюхают, что случилось, панциря вам не видать. Они его перепрячут.

Лира неторопливо встала со стула, цапнула со стола пряник и сунула его в рот. Потом зорко огляделась вокруг. На нее никто не смотрел. Ли Скорсби сдавал, так что все взгляды были прикованы к колоде.

Девочка выскользнула на улицу и прищурилась. Мутное северное солнце совсем выдохлось, день клонился к вечеру. Надо было спешить. Словно подчиняясь чей-то неведомой воле, Лира помчалась в санный парк. Ей было немножко страшно. Господи, что же она делает?

Панцербьорн работал прямо под открытым небом. Лира остановилась у ворот и, ни слова не говоря, смотрела, как могучий медведь разбирает на части поломанный трактор. Не трактор, а гора металлолома: капот покорежился и смялся в гармошку, одна гусеница выгнулась куда-то вперед. Медведь поднимал огромные железяки, словно они были легче перышка. Когтистые лапы так и сяк крутили искалеченную деталь, словно проверяя ее на излом или на изгиб. Вот мощная пята опустилась на край капота, зверь налег на него всем весом, и вдруг, словно по волшебству, грубые вмятины расправились и изуродованный металл обрел свою прежнюю форму. Прислонив капот к бетонной стене, Йорек одной лапой ухватил трактор и перевернул его на бок. Теперь пришло время заняться гусеницей.

Тут он заметил сиротливо жавшуюся у ворот девочку. Лира почувствовала предательскую дрожь в коленках. Перед ней стоял зверь, огромный и страшный зверь, которому ничего не стоило в два прыжка преодолеть те сорок метров, что разделяли их, и одним ударом могучей лапы своротить металлическую решетку забора. Для него она не прочнее паутинки. Нет уж, увольте. Разговаривайте с таким сами. Лира сделала шаг назад, но Пантелеймон шепнул ей на ухо:

— Куда? Пусти-ка меня. Я сам все сделаю.

Теперь он обернулся чистиком, и, не успела девочка и глазом моргнуть, как черно-белая птичка вспорхнула с ее плеча, перелетела через ворота и уселась на мерзлую землю, но уже по другую сторону. Чуть-чуть подальше в заборе была открытая калитка, но Лира топталась на месте и заходить внутрь не спешила. Пантелеймон метнул на нее пронзительный взгляд и вдруг превратился в барсука.

Девочка прекрасно понимала, что он задумал. Альм и человек неразделимы и не могут отойти друг от друга даже на несколько метров. Если она так и будет стоять по эту сторону забора, а Пан останется в птичьем обличье, ему к медведю не подойти. Значит, он решил тащить ее за собой. На глазах у девочки закипели злые слезы. Барсучьи когти скребли обледенелую глину, и Пан рвался вперед. Попытка альма растянуть связующую их нить отдавалась в сердце Лиры мучительной болью, в которой физическое страдание сливалось воедино с чувством безмерной тоски по любимому существу. Она точно знала, что Пантелеймон сейчас испытывает то же самое. Все проходят через это, когда взрослеют, все пытаются разлучиться, пытаются проверить, как далеко они могут разойтись, чтобы потом метнуться навстречу друг другу, задыхаясь от блаженства и облегчения.

Пантелеймон сделал еще один крошечный рывок вперед.

— Больно, Пан, больно!

Он не слушал. Медведь, не двигаясь с места, смотрел на них. Боль нарастала, наконец, она захлестнула все Лирино естество и из горла девочки вырвался отчаянный, протяжный вопль: