Худшее из зол - Мартин Уэйтс

— Из этого паба только в последний путь, — усмехнулся Донован.

Они медленно проехали мимо пустого заплесневелого остова, который когда-то назывался «Казино», оставили позади центр культурных мероприятий, в котором не пахло ни центром, ни культурой, ни мероприятиями, миновали продуктовый магазин, по сниженным ценам торгующий залежалым просроченным товаром, бесхозный брошенный паб, окруженный забором из сетки-рабицы с табличками «Не входить! Опасно для жизни». Чуть в стороне от дороги стояло облезлое деревянное кафе, снаружи украшенное корзинами с почерневшими цветочными плетями.

— Проголодались? — спросила Пета.

— Не очень.

Повсюду поросшие сорняками пустыри с кучами мусора. Из-за давившего сверху низкого свинцового неба казалось, что этот мрачный темно-серый ландшафт растянулся на сотни километров.

— Куда сейчас?

— К участку, который на карте называется Бродлендз, — отозвался Донован. — Уже, похоже, недалеко.

— Господи, — воскликнула Пета, когда они подъехали к поселку, — ну и картина!

Почти во всех построенных более полувека назад одноэтажных коттеджах в швейцарском стиле, предназначавшихся раньше исключительно для летнего отдыха, сейчас обитали постоянные жильцы. Во двориках машины. Но чем дальше они ехали, тем больше машины во дворах напоминали разбитые колымаги, вскоре сменившиеся почерневшими от огня ржавыми каркасами. С них давно сняли и унесли все, что могло пригодиться в хозяйстве, и теперь они догнивали на грязных щербатых улицах.

Дома все меньше походили на пригодные к обитанию, но там все равно кто-то жил.

— Град Божий. — Пета покачала головой.

— Только солнца нет, — заключил Донован.

Из опасения налететь на кочку или булыжник, а то и попасть в незаметную яму, Пета ехала на черепашьей скорости — Донован постоянно смотрел в карту и сверял адрес. Наконец они остановились у нужного дома.

Штукатурка с каменной крошкой, которой он был покрыт, потрескалась и отваливалась, на грязных окнах висели засаленные занавески в сеточку. Старая гнилая крыша поросла мхом. На углу дома высилась гора мусора и отходов. Входная дверь, похоже, когда-то была выкрашена в зеленый цвет.

— Нам сюда? — Пета не скрывала отвращения.

— Сюда.

Они прошли к дому по едва заметной тропинке. Донован набрал в легкие побольше воздуха и постучал.

Подождал.

За дверью громко залаяла собака.

Через некоторое время послышались тяжелые шаги.

— Кто там?

Голос был хриплым, скрипучим.

Пета насторожилась.

— Тошер, это вы? — крикнул Донован. — Может быть, вы меня помните? Меня зовут Джо Донован. Я когда-то работал корреспондентом.

— Да… — Ответ прозвучал с надрывом и свистом, как будто вырвался прямо из разрушенных легких, за ним последовал звук, который в равной степени можно было принять за лающий смех и за предсмертный хрип. — Как же, помню. А теперь проваливай.

Донован и Пета переглянулись. Внутри продолжала истошно лаять собака. Донован попытался уговорить Тошера:

— Понимаю, Тошер, что вы, возможно, не желаете со мной беседовать, но не могли бы все-таки уделить мне минут пять-десять, не больше?..

Из-за двери несся только собачий лай.

Донован посмотрел на Пету, пожал плечами:

— Я заплачу.

— Сколько? — после некоторой паузы последовал вопрос.

— Пятьсот фунтов.

Из-за двери снова донесся не то смех, не то предсмертный хрип.

— Тысячу.

— Тошер, у меня с собой только пять сотен. Решайте — или столько, или ничего.

Послышалась возня. Хлопнула дверь внутри, и собака уже лаяла где-то в глубине. Потом донеслось лязганье снимаемой с двери цепи, открывающихся щеколд и замков.

Донован попытался скрыть потрясение при виде стоявшего на пороге человека. Это был Тошер, но от самоуверенного красавца байкера не осталось и следа. Перед ними стояло физическое воплощение голоса, который они слышали из-за двери. Когда-то черные как смоль волосы поседели. По-прежнему длинные, они висели клочьями, сквозь них поблескивал розовый череп. Лицо покрывали глубокие морщины — словно кто-то высосал из него жизнь. На иссохшем теле висели дешевая футболка и джинсы. Он вроде был того же роста, но казался ниже, словно тело, скрюченное страшным ударом, так и не смогло распрямиться.

Но ужаснее всего были глаза. Совершенно мертвые, они словно закрылись после чего-то жуткого, что им довелось увидеть.

— Да уж, — проскрипел Тошер, прекрасно понимавший, почему Донован так на него смотрит, — два года — срок немалый.

Не говоря больше ни слова, он повернулся и пошел в дом тяжелой шаркающей походкой. Донован и Пета восприняли это как приглашение, закрыли за собой дверь и последовали за хозяином.

Тот прошел в комнату и медленно опустился в старое потертое велюровое кресло. Донован и Пета сели на такой же видавший виды и весь в пятнах диван напротив.

В соседней комнате не унималась собака, теперь она еще и скреблась в дверь.

Помещение больше походило на свалку. Старый телевизор в углу на перевернутом ящике из-под консервов. Запчасти от мотоцикла, разбросанные по полу. Старые пивные банки. Переполненная окурками пепельница из паба. Осколки и обломки — свидетельства сломанной, поруганной жизни.

Донован вздрогнул: узнаваемая картина.

Если бы он продолжал жить как раньше, его бы вскоре постигла та же участь.

Он вспомнил вчерашний вечер и почувствовал тошноту. Решил не обращать на нее внимания.

Он должен работать.

— Заткнись, Золтан! — то ли рыкнул, то ли прокричал Тошер и зашелся приступом кашля. Собака продолжала лаять.

— Кто это? — Тошер кивнул в сторону Петы.

— Пета Найт. Коллега:

Тошер кивнул, на секунду в глазах зажегся огонек, как у прежнего Тошера при виде хорошенькой женщины, но тут же погас, уступив место отвращению к самому себе.

— Что-то не очень ты торопился, — сказал Тошер.

Донован нахмурился.

— Но я знал, что ты в конце концов меня найдешь, — продолжал он надрывно хрипеть. — Ты или кто-то из ваших… я смотрел новости. Хантли и его… дочка…

— Тошер, что вам известно? Что произошло?

— А мои денежки? — Тошер почти улыбался.

— У меня в кармане.

— Покажи.

Донован вытащил бумажник, отсчитал десять пятидесятифунтовых купюр, которые снял со счета «Геральда». Тошер взял деньги, пересчитал, положил в карман. В глазах не алчность, а нужда и голод.

— Так что же произошло? — спросил Донован. — Почему вы решили, что к вам обязательно кто-нибудь наведается? Почему именно сейчас?

— Вот почему. — Тошер вытянул вперед обе руки ладонями вверх.

Даже при тусклом свете зрелище было жуткое. В середине обеих ладоней кожа другого цвета — тонкая, нежно-розовая. Левая еще и изуродована. Тошер поднял ее вверх.

— Сюда попала инфекция, началось заражение крови. Повезло, что вовремя спасли. Что не пришлось отрезать руку. — Он громко хрюкнул — видимо, усмехнулся. — Да уж, повезло.

— Вас пытали? — ужаснулась Пета.

— Думаете, у меня всегда был такой голос? — скривился он.

Гости молчали.

— Они не только загоняли в ладони гвозди. Много чего еще сделали… Такого, что я никак не могу вам показать. — Он опустил глаза в пол, потом снова поднял. — И рассказать не могу. Потому что тогда придется все пережить заново. — По телу прошла дрожь, глаза смотрели в никуда. — А я… я не хочу туда возвращаться. Просто… поверьте мне на слово.

Пета и Донован молча переглянулись. Тошер посмотрел сначала на него, потом на нее.

— Говорил же я тебе, говорил, — в глазах сверкнуло злорадство, — они что-то замышляют. Но ты так и не появился.

Донован с трудом сглотнул слюну.

— Прости, но мне пришлось… заниматься другим делом.

— У тебя, кажется, пропал сын?

Донован молча кивнул.

— Плохо, — сказал Тошер. К злорадству добавилось отвращение к самому себе, лицо исказила уродливая гримаса. — Но все же не так плохо, как у меня…

Донован открыл рот, но Тошер не дал возразить.

— Подумай-ка, Донован, хотел бы ты поменяться со мной местами? Чья судьба лучше?

Донован промолчал, позволив Тошеру торжествовать пусть маленькую, но победу.

— Тошер, кто это сделал? — спросила Пета. — Кто так с вами поступил?

Тошер повернулся в ее сторону и почти радостно улыбнулся:

— Давненько женщины… мной не интересовались…

Пета продолжала на него смотреть.

Тошер сердито насупился:

— Ты из полиции?

— Раньше служила.

— Раньше, говоришь? Да на тебе… по-прежнему эта печать… Она будет на тебе всегда. — Он перевел взгляд на Донована: — Стыдно мне за тебя, Джо, что ты якшаешься с отбросами.

Донован не поддался на провокацию, продолжая настаивать на своем: