Сказки Гамаюн - Светлана Гамаюнова

Тут Василиса опять как будто выпала из жизни и с тоской стала смотреть в степь.

– Вась, тебе так плохо из-за Антония?

– Да, из-за него.

Она помолчала и все-таки продолжила:

– Самая сильная эмоция, которая осталась во мне от Клеопатры – это страсть. Она и была самой сильной в Клео. Хотя, если подумать, то жажда власти тоже была очень сильна, но эта эмоция или стремление почему-то меня не волнует, может, ей это стремление к власти вложили с воспитанием, но любовь, способность любить – её не воспитаешь. Вот я её и получила в полной мере. Любовь или страсть к Цезарю и Антонию. Сильную, потешающую мой разум, подчиняющую его, сводящую меня до какой-то портовой девки. Ненавижу это чувство.

– Вась, ты что, разве так можно говорить про любовь?

– Где любовь, а где страсть, Лотта? Как их разграничить, как? Скажу – никак. Теперь вот появился Антоний, и мне конец, я проклинаю всё и вся, но ничего не могу сделать.

– А что у тебя было с Антонием раньше?

– Страсть, любовь, расчёт, животная привязанность – все. Первый раз они увиделись, когда Клео было четырнадцать. Высокий, красивый и могучий, как Геракл, он мелькнул тогда на горизонте Клеопатры и уехал в свой Рим. Он был правой рукой Цезаря, его другом. Я или Клеопатра – извини, тут мы с ней почти одно лицо – конечно, немного влюбилась в красавца, пострадала и продолжала жить дальше. Взрослела, хитрела, хищнела, становилась всё более жестокой, получила власть. Потом была удивительная любовь с Цезарем, было рождение Цезариона, а потом Гая убили, и она (или я) опять осталась одна. В том мире тогда, да и в этом сейчас, женщине одной практически невозможно чего-то добиться. Только с мужчиной или через мужчину. Тут на горизонте опять появляется Марк Антоний. Ему сорок, а мне уже двадцать восемь, и он при власти, не император, но власти очень много – больше, чем у него, только у Октавиана, которому Цезарь её завещал. Так вот, Клеопатра соблазняет Антония, и тот влюбляется в неё без памяти. Помнишь, он вчера рассказывал про видение, которое помогло ему вспомнить, кто он был. Клеопатра тогда постаралась с этим кораблем, она большая артистка, и я, наверное, поэтому тоже люблю театр, все переплелось. Попытаюсь продолжить. У нас с ним разгорелась невероятная страсть. Мы не выходили из спальни неделями, только мы и больше никого. Восемнадцать месяцев постоянных пиров и гуляний. Мы жили друг другом, страстью. Какой был Антоний? Если Цезарь был образован и умён, то Антоний – немного недалек и простоват. Солдат до мозга костей, с солдатскими сальными шуточками, словами, а мне нравилось, я как будто сама поглупела, но не могла без него. Даже его женитьбу на Октавии простила, хотя было тяжело. У нас ведь тоже были дети – близнецы, мальчик и девочка, потом ещё один сын родился. Клеопатра в своей жизни родила четверых детей, и при этом даже перед смертью, когда ей было тридцать восемь, мужчины не могли отвести от неё взгляд. Как развивались отношения дальше? Десять лет вместе, а страсть не прошла, но вокруг опять война за власть, предательства, смерти, кровь. Риму не очень нравилась связь Антония с Клеопатрой. Значит, опять война. Везение покинуло нас к этому времени, и стало отчетливо ясно, что это конец. Мы решили покончить жизнь вместе, но я всё надеялась на чудо. В отчаянии, загнанный в угол, Антоний бросился на меч, но не умер сразу, помучился, он умер у меня на руках. Страшно подумать, сколько смертей на одну женщину. И ради чего? Когда Октавиан окончательно победил, он хотел захватить Клеопатру и провести её в цепях по Риму. Она (или я) не могла этого допустить. Она тоже покончила с жизнью, выбрала смерть, но не позор – просто укус змеи. А вместо Клеопатры по Риму провезли её золотую статую. Детям, правда так в цепях и пришлось идти. Вот такая занимательная судьба, правда, Лотта? И всё это не закончилось.

– Вась, а что же теперь, чего хочет Антоний?

– Любви, Лотта. Любви.

– А ты?

– Хотела бы всё забыть или лучше не знать, но не могу. Самое страшное, что не могу разорваться. Это тогда сначала был Цезарь, а после его смерти Антоний, а сейчас? Сейчас они для меня, Василисы, существуют в этом мире и одновременно. Оба видят и ищут во мне Клеопатру и хотят её любви. Ты думаешь, можно сделать выбор, предпочесть одного из них? У меня, увы, не получается. Вчера я изменила Цезарю, считай, предала, и как я теперь поеду к нему домой? Уехать с Антонием не могу: во-первых, мне дорог Кощей, а во– вторых, он могуч и убьёт Антония. Может, самой умереть, а, Лотта?

– Ты с ума сошла.

– И что посоветуешь? Хотя совершенно понятно, выхода нет. Можно уехать от обоих, но найдут, особенно быстро Кощей. Наверно, найдёт, даже если удастся попасть в другой мир. Думаю, он не остановится. Хуже всего, что я не могу без них, так они мне дороги оба. Страшно подумать, что будет со мной, если Кощей узнает и убьёт Антония. Выхода нет, Лотта, нет выхода.

Василиса обхватила себя руками за плечи и замолчала, а я села рядом и стала смотреть на закат. Солнце – огромное, огненно-красное – садилось в такие же яркие облака. «Завтра будет ветер», – автоматически подумала я. В голове мысли носились туда-сюда, никак не желая упорядочиваться, и ни одна из них не несла какой-нибудь информации, которая могла бы помочь в этой ситуации. На том берегу пруда начала орать выпь. Её протяжное, гнусавое «кау» породило кучу неприятных ассоциаций. Микулишна говорила – люди верят, что эта птица связана с нечистью. Не знаю уж, связана ли с кем-либо эта не такая уж крупная птица, но она так зловеще ухает, что жуть берет. По жуткости восприятия, пожалуй, может поспорить с филином.

В воздухе появилась ночная свежесть, вокруг нас, противно попискивая, начали роиться комары. Степь наполнялась ночными звуками. Вдалеке пробежал табун тарпанов, тревожно пересвистывались сурки, невидимые грызуны и птицы сновали в траве. Жизнь шла своим чередом, а мы сидели и продолжали предаваться отчаянию и безнадеге. Так жалко себя стало, жуть. Василису жалко, себя жалко, Кощея жалко, Антония жалко и даже принцев жалко. «А их-то за что?» – промелькнуло в голове. «Да за компанию, жалеть, так всех», – подсказало подсознание. Вот подлое оно – нет, чтобы предаться жалости и реветь вместе с Василисой, так оно про еду думает, про то, как спать будем – в общем, уводит меня от нужных рассуждений. У меня всегда так: когда не могу что-то мудрое и нужное придумать, про всякую ерунду думать начинаю.

– Вась, может, поедем домой? – ещё раз попробовала я воззвать к голосу разума.

– Нет, ты можешь возвращаться, лошадь найдет дорогу. Ой, что это я говорю про дорогу путнице. Ты доберешься и скажешь всё Кощею. Скажи, что я просила меня пока не искать, а там видно будет. Сейчас посижу, подумаю, а утром, наверное, поеду, куда глаза глядят. Не могу я смотреть в глаза Кощею, а что делать – не знаю. Лотта, никогда не думала, что можно ненавидеть свою душу. Мой рациональный, нормальный мозг просто плавится от противоречия с частью меня, с той частью, что называется душой.

Она немного помолчала, а потом продолжила:

– Интересно, где располагается душа? И как она так может влиять на человека, что я, нормальная, здравомыслящая девушка, сгораю страстью по человеку, которого увидела вчера первый раз. Думаю о его руках, поцелуях, молодом и сильном теле. Эта страсть заставляет меня бросить мужа, который мне невероятно дорог, и бежать неизвестно куда, лишь бы не жить в этом диком противоречии. Лотта, а ты что думаешь об этом, а то я совсем запуталась?

– Ты знаешь, как-то странно происходят мои встречи в жизни. В «Приюте нужных путников» я видела человека, потерявшего душу, призрака с душой, но без тела, девушку с замороженным сердцем, а вот теперь ты – девушка, которая ненавидит свою душу. Видимо, осталось встретить человека, который ненавидит своё тело, но это, думаю, не такой сложный вариант. Я и сама хотела бы поменять свое тело – не то, чтобы я его не любила, но хотелось бы иметь более симпатичное.

– Ты отвлекаешься. Многим девушкам хотелось бы иметь другое тело – кому ноги не нравятся, кому вся фигура, а черты лица мечтают подправить почти все. А вот что с душой? Как научиться её любить или хотя бы жить в мире с собой?

– Знаешь, я вспомнила Клевенс. Она живет сейчас с человеком, которого любит за душу и ищет способы сформировать заново его ущербный сейчас разум. Она выращивает его как ребенка, а вот как воспитывать душу – вопрос. Может, удалить из неё часть, как удалили из ума его пороки? Вот удалим из твоей души страсть – и будет легче.

– Интересная мысль – кастрировать душу, – усмехнулась Василиса. – А что после этого от меня останется?

Она задумчиво смотрела на оставшийся краешек заходящего солнца, и было понятно, что эта мысль её заинтересовала.

Она тихо продолжила свои размышления:

– Интересно, будет ли любить эту кастрированную душу и меня, бесстрастную, Кощей? Он же мужчина. Ему страсть подавай. А ведь это, наверное, буду не я, а кто-то совсем другой. Вот опять мысль у меня крутится – может, он и не меня любит, а образ Клео, который видит во мне? Поверь, это неприятно. Нет, не вернусь к нему.