Никого над нами - Игорь Черный

Леся совсем по-детски шмыгнула покрасневшим носом и ответила:

— Все из рук валится, ни в каком деле удачи нет…

— Ну дорогая моя! — Он едва удержался, чтобы не расхохотаться. — Нашла порчу… Мало ли у кого руки растяпистые? Я и сам давеча горшок расколотил…

Она забавно хихикнула, прикрыв рот ладошкой, и тут же снова взгрустнула.

— Да я и раньше горшки-ложки роняла и беды в том большой не видела. А как стали пшеничку жать — ан на поле залом и обнаружился.

Он весь обратился в слух.

— И что после того изменилось?

— Да почитай, все! Спать стала плохо, сны дурные видятся, все мнится — ходит за мной кто-то, а как встану — шагов не слышно, только собаки брешут, мне за спину глядя.

— Не годится. — Он отрицательно мотнул головой. — Эти напасти ты сама себе надумала. Чем убедишь, что и вправду сглаз взялся?

Девушка насупилась, разобиженная его неверием в явственные происки нечистой силы.

— Давеча, к примеру, борща натри дня наварила, дала сколько-то на припечке остыть, прежде чем в погреб нести, а он за это время возьми да скисни.

— Сколько-то — это сколько? — уточнил он.

Она беззвучно пошевелила губами, загибая пальцы.

— Да недолго, один только пук кудели спрясти и успела.

— Так. Еще что?

— Вчера жаба в избе сыскалась.

— Ну и что?

— Как — что? — неподдельно удивилась она. — Примета дурная! Значит, помрет кто-то вскорости…

— Пороги у вас высокие?

— Высокие, обычной жабе нипочем не влезть.

— А эта что, необычная?

— Ее Мажанна наслала….. - с благоговейным ужасом прошептала девушка, повторяя отвращающий зло знак.

Он едва удержался от ехидного вопроса: предъявляла ли грозная посланница подорожную с печатью самой богини смерти.

— Дальше.

— Козел заболел. — Она с надеждой заглянула к нему в глаза — велик ли, достаточен список знамений?

— Козел…

Он вздохнул и внезапно понял, что ему совершенно нет никакого дела ни до козла, ни до глупой девки. На которой, между прочим, не было никакой порчи — по крайней мере, на ней самой, иначе он бы увидел сразу. Все связные мысли размывал липкий, приторный туман равнодушия, приходящего вместе с дурнотой. Кошка снова мурлыкала, а это означало, что ему и в самом деле худо.

— А можно ее снять? Порчу-то? — с надеждой спросила девушка.

Он подумал, что сейчас его стошнит. Прямо в горшок с недоеденными щами. Желудок не принимал пищи, застуженный холодным дыханием прошедшей стороной смерти. Только бы эта дуреха не догадалась, до чего ему худо…

— Завтра придешь, — с трудом выговорил он, пытаясь унять подкатывающие к горлу спазмы. — Да, вот еще — прихвати мою рубашку, отстирай и зашей. Тогда и говорить будем.

— Но… — самым что ни есть разнесчастным голосом начала девица, косясь на выпачканную кровью тряпку.

— Завтра, — отрезал он, и дверь распахнулась сама собой, призывая гостью покинуть неприветливый дом.

Перечить ведьмарю девица не посмела. И уже не увидела, как его вырвало-таки над бадьей, к которой он метнулся сразу после ее ухода.

Утром Леся пришла снова. Принесла безупречно выстиранную, отглаженную и зашитую рубаху, с поклоном положила ее на лавку и отступила к дверям. Наивная дуреха. Если он и впрямь задумал что недоброе — достанет и за версту. Но зачем?

Пряча глаза, девушка жалобным голоском попросила:

— Только тетке не говорите. Она меня вусмерть заругает, если узнает, что я к вашей одеже прикасалась.

— Делать мне больше нечего, — проворчал он, натягивая рубаху.

Вот привязалась, малахольная! Теперь уж и отнекиваться неловко, придется идти к ней домой, искать порчу. Кошка вертелась под ногами, требовательно мяуча, но кормить ее было нечем — мясо они вчера доели, а молоком Дарриша, не в пример деревенским муркам, брезговала.

«Не забыть купить рыбы у мальчишек», — наказал он себе. Селянские ребята частенько тянули бредень по узкой речушке, охотно уступая улов за монетку-другую. Черная кошка ведьмаря была притчей во языцех, пожалуй, даже большей, чем он сам. Ходили слухи, что он покупает для нее парное мясо. Висельников, разумеется. А даже и говядину: где это слыхано, переводить мясо на кошку, когда малолетки, бывает, мрут от голода в особенно суровые зимы!

Леся терпеливо ждала, пока он оденется. Украдкой разглядывала его — он чуял затылком. Селяне считали, что густые усы и окладистая борода защищают их от сглаза, а кроме того, означают ум, жизненную силу и достаток. Интересно, что думала девушка о его двухдневной щетине, светлой, но все равно заметной? Да и волосы он стриг коротко, до плеч, чтобы не мешали. Впрочем, некоторые женщины считали его привлекательным. А может, просто любопытно было, каково оно — с неклюдом. Они использовали его, он использовал их, а потом обычно жалел и, сколько мог, избегал повторения.

Леся не из таких. Скорее наложит на себя руки, чем прикоснется к ведьмарю.

— И кто ж тебе моей подмоги просить насоветовал? Подружки или родители? — спросил он.

— Нет у меня подружек, — вздохнула она. — Я глупенькая, им со мной неинтересно. И родителей давно нету. Сирота я, у родичей живу. Сама идти надумала.

Девушка присела на корточки и осторожно погладила кошку по спине, мигом приметив блестки седины в густой кошачьей шерсти. «Кошка совсем старенькая, страх как костлявая, навряд ли перезимует», — с жалостью подумала девушка. Старики баяли, что ведьмарь жил в лесу с незапамятных времен — еще Лесина прабабка бегала к нему гадать, — и всегда вокруг него крутилась черная кошка. Эта же или другая? Ведьмарь-то, похоже, нисколько не стареет, а кошка совсем плоха. И котеночка на смену не видать…

Он смотрел на них, не веря своим глазам. Дарриша никогда не приближалась к чужим людям. Особенно к женщинам. Ревновала. Правда, с возрастом все реже и реже. Наверное, считала ведьмаря кем-то вроде своего последнего и оттого самого любимого котенка, давно переросшего мать, но все такого же непутевого.

И мало кто осмеливался приласкать черную кошку. В деревне таких отродясь не держали — только пестрых да полосатых. Черных котят сразу топили, веря, что это земное обличье нечистых духов.

Прихватив котомку, он вышел из избы. Кошка выскочила следом, помялась на холодной земле и шмыгнула обратно. Села за порогом и серьезно смотрела, как хозяин закрывает дверь, — провожала.

Леся метнулась было к знакомой тропинке, но он, не обращая на девушку внимания, пошел совсем в другую сторону. Когда она, растерянная, нагнала его и засопела в спину, не решаясь подать голос, сказал, не оборачиваясь:

— Сначала я должен забрать свой меч. Возвращайся домой и жди меня там… А хочешь — пойдем вместе, это недалеко.

Он думал: отшатнется, испуганно затрясет головой, но Леся только жалобно посмотрела на него своими синими глазищами и покорно поплелась следом.

Он шел и молча злился — на себя, что пригласил, на нее, что пошла. Нечего ей там делать. Не на что смотреть. И чего увязалась? Кто ее так напугал, что предпочла тетке и подружкам общество звероватого ведьмаря?

Девушка, осмелев, крутила головой по сторонам, любуясь осенним лесом, он же неотрывно глядел под ноги. Кровь на листьях успела высохнуть, потемнеть, но он терпеливо нагибался, подбирал запятнанные, где только замечал, и складывал в котомку, чтобы потом сжечь.

А в лесу было хорошо. Стоял один из тех теплых осенних деньков, что наполняют душу тихим бесхитростным счастьем и благоговением перед величавой красотой природы, вдвойне чарующей своей мимолетностью — неделя, другая, и нет ее в помине. Над головами кружили в солнечных лучах опадающие листья, один за другим вплетаясь в ковер под ногами. Леся, повеселев, то и дело наклонялась, подхватывая тут желтое сердечко липы, там красную ладошку клена. Разноцветный ворох уже не умещался у нее в руках. Она даже засмеялась — серебристый колокольчик, разгоняющий злых духов, но тут же оборвала смех, боязливо глянула на ведьмаря. Дуреха. Он отвернулся, чтобы не смущать.

Тропка виляла по лесу, обминая буреломные завалы и ямины. Он запомнил ее бесконечным, мучительным кошмаром и теперь сам дивился, до чего легко и приятно идти по шуршащей листве, нарочно поддевая ее ногами, вдоль величавых дубов, не спешивших оголять узловатые ветви, мимо цельнозолотых березок, мрачно-зеленых елочек, краснокудрой рябинки, принимающей шумных, звонких гостей — синичек, сбившихся в осеннюю стайку.

Он остановился так резко, словно услышал чей-то жалобный, умоляющий голос. Огляделся по сторонам, заметил, осуждающе покачал головой и, соступив с тропы, подошел к молодому клену, беззвучно плакавшему янтарными каплями сладкого сока. Чья-то шкодливая рука, не подумав, походя полоснула его ножом, проверяя, хорошо ли заточен. Ведьмарь коснулся рассеченного ствола, что-то прошептал, и его рука поползла вдоль раны, оставляя за собой зеленую полосу молодой, не успевшей растрескаться от зимней стужи, гладкой коры.