Моя бульварная жизнь - Ольга Белан

Александр Евгеньевич подзывает официанта: «Милейший, мы бы хотели заказать свежий, и, заметь, спелый арбуз». Лицо официанта вытягивается, но он не смеет сказать «нет» именитому посетителю. Натянуто улыбается и бежит к метрдотелю. Метр уходит посоветоваться в глубины кухни — то ли к повару, то ли к директору. Через пять минут директор — выходец из той страны, чьим именем назван ресторан, — улыбаясь во все свое широкое лицо и раскинув руки приблизился к нам. Бовин что-то сказал ему по-узбекски — тот совсем растаял. Они постояли, обнявшись, посреди изумленного зала.

Через полчаса у нас на столе стоял красиво декорированный арбуз — свежайший и наивкуснейший. Так и осталось загадкой, откуда его приволокли среди лютой зимы?

Бовин приехал в редакцию и пошел к Марку Львовичу разбираться. Первые слова, сказанные цензору, были: «Я как раз пишу статью о работе цензоров на территории Советского Союза, мне необходимы живые и свежие факты». Дальше они говорили за закрытыми дверями, но в результате все слова в моем интервью остались на своем месте. Вечером я встретила старого цензора в гардеробе. Спросила про Бовина. Марк Львович ответил:

— Максимальное наказание, которое я могу получить — отправят на пенсию. А мне и пора туда. Так что свобода дороже, — он по-мальчишески закинул шарф на плечо и гордо удалился.

Вспомнила я эту историю не случайно. Осенью юристы с курьером прислали мне письмо из грозной организации, созданной специально для надзора за СМИ. Там сообщалось, что поступил «сигнал» (вот она, советская терминология!) от учителей Ивановской области, которые возмущаются тем, что газета «Вич-инфо» продается в открытом доступе в киосках, а рядом с киосками — школы, а в школах неразумные дети, на которых наша газета может дурно повлиять. Письмо ивановских учителей тоже прилагалось. По этому поводу меня вызывают на разборки в грозную организацию. Юристы уже связались с ее руководством — ничего хорошего предстоящая встреча не сулила. Надзиратели за нравственностью были настроены решительно вплоть до закрытия газеты в худшем случае. А в лучшем можно было ждать решения о продаже газеты в ламинированных пакетах и в специально отведенных местах, что означало тоже ее закрытие потому что отведенные места — это секс-шопы, где посетителей в миллион раз меньше, чем покупателей в газетных киосках.

Юрист Наташа была невозмутимой. А меня терзали предчувствия, и от страха сосало под ложечкой. Наташа уже собрала массу бумаг, которые призваны были доказать не порнографическую направленность издания — в том числе мнения врачей и юристов (купленных, разумеется, за деньги Хозяина). Меня попросили приготовить свои награды — единственную медаль за вклад в культуру — доказательство того, что газетой руководит не помешанная на сексе маньячка, а профессиональный и уважаемый журналист.

Запахло Новым годом. Каждый декабрь наша юридическая служба присылала письмо, напоминающее, что последний в году номер газеты должен быть девственным — ни оголенных тел на фотках, никаких половых болезней и сексуальных откровений, ни-Боже упаси! — слов «секс», «оргазм», «презерватив» и пр. Этот номер внимательным образом вычитывался самими юристами, они же потом тщательно просматривали все картинки, подписывали каждую полосу, исправляли или отмечали места, с их точки зрения безнравственные, и только потом газета отправлялась в печать.

Все это делалось для Министерства печати — каждый последний номер года отправляли туда в подтверждение, что наша газета — информационно-развлекательная, научно-познавательная, и вообще детей приносит аист.

Мне была не совсем понятна эта игра — любой работник министерства может купить газету в любом киоске и убедиться, что последний номер каждого года — это потемкинская деревня и чистой воды обман. Но игра продолжалась из года в год, и я только диву давалась, почему этот обман не вскрывается.

Предстоящие разборки в Госнадзоре — это уже серьезно. Им не потащишь новогодние выпуски-обманки, у них уже собрана подшивка за весь год. Вот тут встрепенулся Хозяин. Даже снизошел позвонить мне — с просьбой разыскать Кучерену и попросить его о помощи, все-таки юрист и член Общественной палаты. Но Кучерена, как я уже упоминала, оказался недоступен даже по прямому мобильному телефону. И мы с Наташей с кучей папок и документов и с моей медалью наперевес пошли на таран негласного олимпа цензуры.

Главный цензор — женщина далеко за 50, которой, конечно, давно была чужда тематика нашей газеты, тыкала толстым пальцем в голый живот какой-то фотокрасотки. Ее возмущению не было предела. А юрист Наташа ловко вытаскивала из папки очередной документ — то свидетельство о регистрации, то результаты последней проверки, а то и вовсе справку от филологов о том, чем отличается эротика от порнографии. Не зря, ох не зря все эти годы я пыталась привнести в газету взамен «Клубнички» побольше философии и лирики! В конце концов наше красноречие возымело результат, там были сделаны «замечания», а сами мы с Богом отпущены.

— Уф, — выдохнула я, плюхаясь в машину.

— Это плохой знак, — невозмутимо отозвалась Наташа. — Теперь они могут замучить проверками, а ведь мы не можем каждый номер делать «министерским». Буду разговаривать с Хозяином — доложу свои соображения.

Вот так ураган пронесся над нашими макушками. А все считают, что в стране цензуры нет!

Пасьянс

Каждое утро я раскладывала на столе бухгалтерскую ведомость со штатным расписанием сотрудников газеты и ломала голову над вопросом — кого же сократить в первую очередь? Практически ежедневно звонил и или забегал Костылин с этим же вопросом. Отчаявшись, я спросила Главного Художника, как он собирается сокращать своих дизайнеров-корректоров, но оказалось, что он еще летом начал потихоньку ужиматься — переводить своих сотрудников на менее оплачиваемые ставки, сокращать пенсионеров (такие работали у него в корректуре и ушли безропотно) и, главное, услужливо предлагать Уткину варианты, как можно еще сэкономить на художественно-производственной службе. Конечно, по сравнению со мной в глазах руководства он выглядел гораздо симпатичнее. Я только и делала, что орала и требовала не сокращать гонорары, не трогать сотрудников и их зарплаты, потому что на них держится тираж, а значит и прибыль издательского дома.

А тихий Главный художник, удержавшийся при всех властях, отнесся к проблеме руководства услужливо и «с пониманием». Самым трудным было решить кого из замов увольнять. Фигура Гоблина даже не обсуждалась — все-таки он первый зам, и Костылин дал понять мне прямо: написать заявление об уходе — по собственному, естественно, желанию должны или Эльсотоль, или Корвалан. Гоблина он даже не упомянул — ну, друг-собутыльник, чего уж тут! Значит, решила я про себя, это обговорено с Хозяином.