Тайна индийских офицеров - Мэри Брэддон

— Ричард Саундерс, да вы совсем меня не слушаете. Я уверена, что вы не слышали ни слова из сказанного мною.

— Это верно, мисс Гевард! — ответил он с неожиданным волнением. — Я слушаю только звуки вашего голоса, которые кажутся мне мелодичнее музыки и туманят мою голову.

— Ричард! — укоризненно сказала Бланш.

— Да, да, — ответил он с горькой улыбкой, — говорите, что я совершенно забылся, что ваша доброта сделала меня дерзким. Идите к отцу, Бланш, и скажите ему, что он принял участие в недостойном человеке, и этот человек, осыпанный его благодеяниями* отблагодарил его только тем, что осмелился полюбить его дочь.

— Ричард!.. Ричард!.. — воскликнула она с безотчетной тоской.

— Вы не упрекаете меня за дерзость, мисс Гевард?

— Нет, Ричард. Что же дерзкого в том, что вы мне сказали? Разве вы мне не равны в своих мыслях и чувствах так же, как равны и по рождению?

— Как?! — воскликнул Ричард, его бледное лицо озарилось лучом надежды. — Понимаете ли вы то, что сейчас сказали?.. Вероятно ли это?.. Неужели вы сможете выслушать мою исповедь?

— Нет, — сказала она спокойно и решительно. — Ох, Ричард, Ричард! И зачем такая мысль забрела в вашу голову? Почему бы вам не довольствоваться одною наукой, которая дает вам столько светлых минут?.. Да знаете ли вы, как тяжело любить… и любить безнадежно?.. Вы еще не испытали, каково это — вечно думать о том, кто вас никогда и не вспомнит?. О Ричард, вы дитя, и я говорю с вами, как говорила бы с младшим братом: советую вам выкинуть эту мысль из головы.

Она говорила с необыкновенным воодушевлением; серые лаза ее разгорелись, а лицо покрылось пылающим румянцем.

— Так, значит, надежды нет?.. Нет никакой надежды? Говорите же, Бланш! Вспомните, что вы сами только сейчас называли меня ребенком; настоящее мое положение — положение временное: я готовлюсь в коллегию… Я стану ректором… Я буду равен вам, и тогда… тогда, Бланш, можно ли мне надеяться.

— Нет, Ричард, никогда!

Тихая грусть, отразившаяся на ее лице, лучше всяких слов могла бы дать понять даже самому упрямому возлюбленному, что его дело проиграно. Ричард Саундерс закрыл лицо руками и горько зарыдал. В это время в дверях показался викарий.

— Могу я войти? — спокойно спросил Вальтер, и тут же, не дожидаясь ответа, переступил порог. — Добрый вечер, мисс Гевард! Ричард, как вы себя чувствуете?

Он положил руку на плечо молодого человека и заметил, что все тело его судорожно вздрагивает.

— Что это, Ричард?!.. Ричард, да что с вами? — произнес он тревожно.

— Вы были так добры ко мне, мистер Вальтер Реморден! Я поверился вам, как старшему брату, — мягко ответил ему молодой человек. — Вы давно знаете, как я люблю ее… Простит ли она, что я сказал вам то, что сказал сейчас ей?

— Да… по всей вероятности! — ответил Реморден.

— Она запретила мне ждать взаимности как в настоящем, так и в будущем… Да хранит ее Небо! Даже ангел не мог бы сказать лучше, но она тем не менее разбила мое сердце!

Викарий не мог видеть лицо молодой девушки: она закрыла его дрожащими руками.

— Вы оба милые наивные дети! — ласково сказал Вальтер. — Не слишком ли опрометчиво подобное решение? Мне казалось, что вы созданы друг для друга, и я ожидал совсем иной развязки… Мисс Гевард, дайте руку. Как она холодна, эта бедная маленькая ручка!.. Сядем сюда, к окну; я расскажу вам повесть любви, конец которой чрезвычайно грустен, но которая может послужить вам уроком.

XXX

РАССКАЗ ВИКАРИЯ

— Все знают, — начал Реморден, сев спиной к окну, так что лицо его осталось в тени, — как нелегко живется человеку, ставшему игрушкой безнадежной любви, и в особенности обманутому любимой им женщиной. Как бы то ни было, но я должен признаться вам, что и сам нахожусь в числе людей, обманутых таким плачевным образом.

Бланш вздрогнула, но ни она, ни Ричард не сказали ни слова.

— Раньше я никогда не говорил об этом, — продолжал Вальтер Реморден. — Я покорно нес свой крест, стараясь добросовестно исполнять долг; но когда я увидел этого бедного молодого человека, оплакивающего свою надежду и свои разбитые мечты, я подумал, что утешу его, если расскажу, как были уничтожены и мои надежды, оставив мне после себя одно только отчаяние.

Бланш пристально смотрела на лицо Ремордена, а голова Ричарда все ниже склонялась к конторке, за которой он обычно писал.

— Несколько лет назад, — продолжал Реморден, — я влюбился в девушку, которую считал верхом совершенства; теперь я знаю, что и она была не чужда недостатков. Помню ее высокомерие и презрение, с которым она отзывалась о слабостях других, ее честолюбивые мечты, которые более подошли бы предприимчивому мужчине. Но помимо этого она обладала таким благородным и смелым сердцем, таким ясным умом, отвергавшим все низкое и грязное, что я и теперь считаю ее выше большинства женщин. Только Богу известно, как я ее любил! Я знал, что и она любит меня; в особенности ясно она выказала глубину своей любви за несколько недель до венчания с другим!

— Она любила вас и вышла за другого?! — воскликнула Бланш.

— Да. Мы были друзьями почти с самого детства; ее отец был чрезвычайно расположен ко мне, и под его кровлей я провел все счастливые минуты моей жизни. Ей едва исполнилось семнадцать, когда мне пришлось на время уехать из пастората; мы расстались без клятв, но между нами было заранее условлено, что по моему возвращению мы обвенчаемся; я верил в ее честность, я был так убежден в искренности ее любви, что мне положительно не могла прийти в голову мысль связать ее клятвенным обещанием. Разве я мог подумать, что она может разбить мое сердце? Я смотрел на нее, как на свое второе «я»!

— И она обманула такое высокое доверие! — прошептала Бланш Гевард.

— Я отсутствовал три года, — продолжал викарий. — Мы не переписывались, потому что отец ее ничего не знал о нас; но я получал сведения о ней через людей, которые часто виделись с нею. В течение трехлетнего отсутствия я чувствовал себя совершенно счастливым. Я верил ей и считал свою женитьбу на ней едва ли не свершившимся фактом. Быть может, Богу было угодно наказать меня за то, что я осмелился создать себе кумира из земного создания! Моя любовь была, быть может, тяжким грехом. Я был страшно наказан!

Вальтер остановился, как будто потеряв силы под тяжестью этих воспоминаний. Никто не прерывал его; переборов себя, Реморден продолжал:

— Я работал неутомимо — не столько из чувства долга, сколько и из желания удостоиться повышения и угодить ей; я постоянно ходил пешком, не желая расходовать небольшие сбережения на экипаж и лошадь и думая о том, как лучше обставить дом к блаженному дню предстоящего брака. Я не выдержал этого тяжелого труда и заболел от истощения сил. Во время моей долгой, мучительной болезни, когда я, унылый и печальный, лежал у честного крестьянина, заботливо ухаживавшего за мной, я случайно узнал, что она обручилась с богатым человеком, имение которого граничило с домом ее отца.