Историческое подготовление Октября. Часть II: От Октября до Бреста - Лев Троцкий

КАМПАНИЯ ПРОТИВ БОЛЬШЕВИКОВ

Будущий историк не без волнения будет просматривать листы русских газет за май и июнь, когда происходила идейная подготовка наступления. Почти все статьи без изъятия во всех правительственных и официозных газетах направлялись против большевиков. Не было того обвинения, не было той клеветы, которая не была бы мобилизована против нас в ту эпоху. Руководящую роль в этой кампании играла, разумеется, кадетская буржуазия, которой ее классовый инстинкт подсказывал, что дело идет не только о наступлении, а обо всем дальнейшем развитии революции и в первую голову о судьбе государственной власти. Буржуазный аппарат «общественного мнения» развернулся тут во всей своей силе. Все органы, учреждения, издания, трибуны, кафедры были поставлены на службу одной общей цели: сделать большевиков невозможными, как политическую партию. В сосредоточенной напряженности и в драматизме газетной кампании против большевиков предвосхищалась уже та гражданская война, которая должна была развернуться на следующем этапе революции. Задачей травли и клеветы являлось создание полной отчужденности и враждебности, глухой стены между трудящимися массами, с одной стороны, и «образованным обществом» – с другой. Либеральная буржуазия понимала, что ей не приручить масс без посредства и помощи той мещанской демократии, которая, как мы указали выше, оказалась временно руководительницей революционных организаций. Поэтому непосредственной задачей политической травли большевиков являлось внесение непримиримой вражды между нашей партией и широкими слоями «социалистической интеллигенции», которая, отколовшись от пролетариата, не могла не попасть в кабалу к либеральной буржуазии.

Во время первого Всероссийского Съезда Советов грянул первый тревожный гром, предсказывавший будущие грозные события. На десятое июня партия назначила в Петрограде вооруженную демонстрацию. Ее непосредственной целью являлось воздействие на Всероссийский Съезд Советов. «Берите власть, – так хотели петроградские рабочие сказать съехавшимся со всей страны с.-р. и меньшевикам. – Порвите с буржуазией, отбросьте идею коалиции и берите в руки власть». Для нас было ясно, что разрыв с.-р. и меньшевиков с либеральной буржуазией заставил бы их искать опоры в наиболее решительных, передовых слоях пролетариата и тем самым обеспечивал бы за этими последними руководящее значение. Но именно этого испугались мещанские вожди. В союзе с правительством, в котором они имели своих представителей, рука об руку с либеральной и контрреволюционной буржуазией, они открыли, поистине, бешеный поход против предполагавшейся демонстрации, как только узнали о ней. Все было поставлено на ноги. Мы были тогда на Съезде в незначительном меньшинстве и – отступили. Демонстрация не состоялась. Но эта несостоявшаяся демонстрация оставила глубочайший след в сознании обеих сторон, углубила противоречия, обострила вражду. На закрытом заседании президиума Съезда, с участием представителей фракций, Церетели, тогда министр коалиционного правительства, со всей решительностью ограниченного мещанского доктринера говорил о том, что единственная опасность, которая угрожает революции, это – большевики и вооруженный ими петроградский пролетариат. Отсюда он делал тот вывод, что необходимо разоружить людей, которые «не умеют обращаться с оружием»: это относилось к рабочим и к тем частям петроградского гарнизона, которые следовали за нашей партией. Однако, разоружение не состоялось – для такой острой меры не были еще в достаточной степени подготовлены политические и психологические условия.

Чтобы дать массам удовлетворение за отмененную демонстрацию, Съезд Советов назначил общую, безоружную демонстрацию на 18 июня. Но именно этот день стал днем политического торжества нашей партии. Массы вышли на улицы могучими колоннами, и несмотря на то, что вызваны они были официальным советским учреждением в противовес нашей несостоявшейся манифестации 10 июня, рабочие и солдаты написали на своих знаменах и плакатах лозунги нашей партии: «Долой тайные договоры», «Долой политику наступления», «Да здравствует честный мир», «Долой десять министров-капиталистов», «Вся власть Советам». Плакатов с выражением доверия коалиционному правительству оказалось только три: один – от казачьего полка, другой – от группы Плеханова и третий – от петроградской организации Бунда, состоящей, главным образом, из непролетарских элементов. Эта демонстрация показала не только нашим врагам, но и нам самим, что мы в Петрограде гораздо сильнее, чем предполагали.

НАСТУПЛЕНИЕ 18 ИЮНЯ

Правительственный кризис в результате демонстрации этих революционных масс казался совершенно неизбежным. Но впечатление демонстрации было смыто вестью с фронта о том, что революционная армия перешла в наступление. В тот самый день, когда пролетариат и гарнизон Петрограда требовали опубликования тайных договоров и открытого предложения мира, Керенский бросил революционные войска в наступление. Это, разумеется, не было случайным совпадением. Прожектеры подготовили все заранее, и момент наступления был избран не по военным, а по политическим мотивам. 19 июня по улицам Петрограда двигались так называемые патриотические манифестации. Невский проспект – главная артерия буржуазии – был весь усеян возбужденными группами, среди которых офицеры, журналисты и нарядные дамы вели ожесточенную агитацию против большевиков. Первые вести о наступлении были благоприятны. Руководящая либеральная пресса считала, что главное сделано, что удар 18 июня, независимо от того, каковы будут его дальнейшие военные последствия, явится смертельным ударом для развития революции, воссоздаст старую дисциплину в армии и закрепит командное положение в государстве за либеральной буржуазией. Мы предсказывали другое. В особой декларации, которую мы огласили на первом Съезде Советов за несколько дней до наступления 18 июня, мы заявили, что это наступление неизбежно разрушит внутреннюю связь в армии, противопоставит разные ее части друг другу, даст огромный перевес в руки контрреволюционных элементов, так как поддержание дисциплины в расшатанной, идейно необновленной армии, будет невозможно без суровых репрессий. Другими словами, мы предсказывали в этой декларации те последствия, которые получили затем собирательное имя корниловщины. Мы считали, что революции грозит величайшая опасность в обоих случаях – при успехе наступления, в который мы не верили, и при неудаче, которая казалась нам почти неизбежной. Успех наступления должен был сплотить мещанство с буржуазией в единстве шовинистических настроений и изолировать таким образом революционный пролетариат. Неудача наступления грозила полным развалом армии, ее стихийным отступлением, потерей новых провинций, разочарованием и отчаянием масс. События пошли по этому второму пути. Победоносные вести шли недолго. Они заменились мрачными сообщениями об отказе многих частей поддерживать наступающих, о гибели офицерства, из которого иногда сплошь составлялись ударные единицы, и т. д. Поставивши народ и армию, которая не знает, во имя каких международных целей она в данных условиях призвана проливать кровь, пред фактом наступления со всеми его последствиями, контрреволюционные круги России рассчитывают и на то, что наступление вызовет сосредоточение власти в руках военно-дипломатических и капиталистических групп, связанных с английским, французским и американским империализмом, и освободит их от необходимости считаться в дальнейшем с организованной волей русской демократии. /Закулисные контрреволюционные инициаторы наступления, не останавливающиеся перед «военной авантюрой», сознательно пытаются сыграть на разложении армии, вызываемом всем внутренним и международным положением страны, и в этих целях внушают отчаявшимся элементам демократии ту в корне ошибочную мысль, будто самый факт наступления способен «возродить» армию и таким механическим путем возместить отсутствие определенной действенной программы ликвидации войны. Между тем ясно, что такое наступление может лишь окончательно дезорганизовать армию, противопоставляя одни ее части другим".

ВНУТРЕННЕЕ ПОЛОЖЕНИЕ

Военные события разыгрывались на основе все более нарастающих затруднений во внутренней жизни страны. В области земельного вопроса, промышленности, национальных отношений коалиционное правительство не делало ни одного решительного шага вперед. Продовольствие и транспорт расстраивались все больше. Столкновения на местах учащались. «Социалистические» министры уговаривали массы подождать. Все решения и мероприятия откладывались, в том числе и Учредительное Собрание. Несостоятельность и неустойчивость режима были очевидны. Возможных выходов открывалось два: отбросить буржуазию от власти и двинуть революцию вперед, или перейти к «обузданию» народных масс при помощи суровых репрессий. Керенский и Церетели держались среднего пути и только запутывали положение. Когда кадеты, наиболее умные и дальновидные представители коалиции, поняли, что неудавшееся наступление 18 июня может тяжело ударить не только по революции, но и по правящим партиям, они поторопились отойти временно к стороне, взвалив всю тяжесть ответственности на своих союзников слева. 2 июля произошел министерский кризис, формальным поводом к которому послужил украинский вопрос. Это был момент чрезвычайного политического напряжения во всех смыслах. С разных концов фронта являлись делегации и отдельные представители и рассказывали о том хаосе, который воцарился в армии в результате наступления. Так называемая государственная печать требовала суровых репрессий. Подобные же голоса все чаще раздавались со страниц так называемой социалистической печати. Керенский все больше или, вернее, все открытее переходил на сторону кадет и кадетских генералов, демонстративно обнаруживая не только свою ненависть к большевикам, но и свою неприязнь к революционным партиям вообще. Союзные посольства нажимали на правительство, требуя восстановления дисциплины и продолжения наступления. В правительственных кругах царила величайшая растерянность. В рабочих массах накопилось негодование, которое нетерпеливо просилось наружу. «Воспользуйтесь выходом в отставку кадетских министров и возьмите всю власть в свои руки!» – таков был призыв рабочих Петрограда, обращенный к руководящим советским партиям, социалистам-революционерам и меньшевикам. Я вспоминаю заседание Исполнительного Комитета, происходившее 2 июля. Министры-социалисты явились туда для доклада о новом кризисе власти. Мы с напряженным интересом ожидали, какую позицию займут они теперь, после того как коалиция, которую они создавали и охраняли, так бесславно распалась при тяжком испытании, порожденном самой коалиционной политикой. Докладчиком был Церетели. Он пространно объяснял Исполнительному Комитету, что те уступки, какие он вместе с Терещенко сделал Киевской Раде, отнюдь не означали расчленения страны и потому не давали кадетам достаточных оснований для выхода из министерства. Церетели обвинял кадетских вождей в централистическом доктринерстве, в непонимании необходимости компромисса с украинцами и пр., и пр. Впечатление получалось до последней степени жалкое. Безнадежный доктринер коалиции обвинял в доктринерстве трезвых политиков капитала, которые воспользовались первым подходящим предлогом для того, чтобы заставить своих политических приказчиков расплачиваться за тот решительный поворот, какой они придали развитию событий наступлением 18 июня. А вывод? После всех предшествовавших опытов коалиции казалось, что вывод может быть только один – разрыв с кадетами, создание Советской власти. Соотношение сил внутри Советов было тогда таково, что Советская власть в партийном смысле оказалась бы непосредственно в руках у социалистов-революционеров и меньшевиков. Мы сознательно шли навстречу этому. Советский механизм обеспечивал, благодаря возможности постоянных перевыборов, достаточно точное отражение изменяющихся влево настроений рабочей и солдатской массы. К тому же после разрыва коалиции с буржуазией радикальные тенденции должны были, по нашему предвидению, получить перевес в составе Советов. При этих условиях борьба пролетариата за власть естественно вошла бы в русло советской организации и могла бы развернуться безболезненно. Порвав с буржуазией, мещанская демократия сама попала бы под ее удары и вынуждена была бы искать теснейшей связи с социалистическим пролетариатом, а ее нерешительность и политическая бесформенность были бы раньше или позже преодолены трудящимися массами под ударами нашей критики. Вот почему мы требовали от руководящих советских партий, к которым не питали политического доверия и не скрывали этого, чтоб они взяли в свои руки власть.