Красно Солнышко - Александр Авраменко

    Жрецы паренька осмотрели, раны перевязали, постановили – доберётся. Это со стороны страшно смотреть, а так - отделался отрок царапинами. С мальчуганом отправили десяток конных. И посланца вести доброй тоже усадили за спину одного из воинов. Поехали окольчуженные, в полной броне. Самых сильных коней взяли, самых злых. Потом рассказывали: когда из кустов выехали, всё племя на колени повалилось, головы прикрыло, своему Богу молиться начали. Да парнишка спас положение – вскочил на седло и звонким голосом речь говорить начал, поведал, что ему супруга Брячиславова передать велела, волю мужа своего. Очнулись меднокожие от страха неописуемого, забегали, собирать свои шатры начали кожаные начали торопливо. А парнишка с двумя воинами переговорил, что с топорами железными за поясами были, знать из пленников прошлогодних, и показывает, что, мол, что-то там, поблизости. Один из мужчин тех подошёл, на славянской, правда, ломаной речи молвил: «враги». «Много». «Там». Рукой указал. Знать, кой чего выучил за лето работы. Конные воины быстро вперёд прошли, приготовились к сече. Да не рискнули лиходеи из леса высунуться из-за коней, никогда ими не виденных. Потому меднолобые быстро лагерь свернули, да вперёд побежали с места прежней стоянки. Воины и мальчишка дорогу показывают, в середине женщины волокуши с добром тащат, и дети с ними. С десяток стариков покрепче, да подростков столько же, племя с боков охраняют. Ну а славяне железнобокие – тыл стерегут. Потом один вперёд проскакал, чтобы собак от спасаемых отвести. Не ровен час… Добрались до града без потерь. Только парень тот, гонец, поскольку пораненый всё же прежде был, сомлел. Пришлось его опять на коня посадить, да так и привезти. Меднокожих уже встречали. Выделили им место под шатры, на краю града, возле воды. Так спокойнее. Поделились едой. Кто ранен был, помощь оказали. Дали псам, да волкам обнюхать, объяснили, что свои. Не трогайте. Ну а зверь что? Он умный. Иному человеку таким бы головастым быть. Поняли и те, и другие.  Тем паче, что у нескольких сук, что привезли, уже потомство народилось. Лобастое, с мощными челюстями, в папаш-волков… Чужинцы-лиходеи было сунулись из лесу толпой, да когда из ворот града выехала конная сотня, и вслед железная стена выстроилась, копьями да секирами ощетинившаяся – дали дёру, только пятки сверкали. Ну и, похоже, ушли после этого восвояси. Ибо уже и тур дикий тронулся с места в тёплые края. К князю пришли два старика от племени, поклонились, поблагодарили. Клятву принесли мира. Потом непонятную трубку достали, набили чашки на конце сушёной травой, той самой коричнево-жёлтой, уголёк попросили. Подожгли. Дымок пошёл ароматный, но едкий. Каждый из стариков тот дым вдохнул по разу, князю трубку протянули. Кими в бок толкнула – делай так же. Вдохнул князь… Каким чудом удержался, чтобы не раскашляться – непонятно. Глаза на лоб полезли, слёзы из глаз, горло, словно песком продрало. Вернул трубу ту с поклоном чадящую. Старики довольны остались. По бёдрам себя пару раз хлопнули. Одобрение выказали. Поклонились, ушли. А Брячислав сидит, сам чуть ли не зелёный. Нутро мутит, голова кружится. Хорошо, что супруга сразу окна распахнула, да помогла ему к воздуху подойти. Отдышался князь, в себя пришёл. А Кими поясняет – обычай такой. Трубка Мира называется. Хочешь – не хочешь, а надо. Иначе – война… Через неделю, как и ожидали, караван пришёл из родных мест с поселенцами новыми. Опять две с лишком тысячи. Только вот народ другой прибыл. Не те молодые, да справно снаряжённые, что в первый раз прибыли. И старики были, и старухи, а остальные дети. Мал, мала, меньше. Но одно общее было у всех: глаза, словно у мертвецов. Пустые, бездонные… И речи вели страшные – вышли ромеи из своих каменных стен, начали славян огнём и мечом сечь, не щадят никого. Жгут городки и сёла, в Трёхликую веру обращают калёным железом. Брендан как услышал  такое – темнее ночи стал. Сидел на завалинке с женой своей славянской, молчал тяжело. Потом рассказал, что ромеи с его народом раньше творили – как бы не хуже… Снова с юностью столкнулся… Страшной. Лютой. Правда, остановили византийцев. Кровью большой, но остановили. Собрались рода, да наняли ещё помощников из северных диких племён,  в лютой сече перемололи силу страшную Проклятого Богами. Мало кто домой ушёл из врагов. Но и славянам досталось. Многие пали. Многие осиротели. Вот жрецы таких и собирали по всем градам, да в новые земли отправляли… Слушает народ градский вести чёрные. У мужчин кулаки сжимаются, у женщин – слёзы на глазах. У всех. Без исключения. Эпика сына малого на руках держит, тетешкает, а у самой губы трясутся от услышанного. Потом поднялась, во всеуслышание отреклась от рода своего прежнего, от племени греческого.  Попросила её славянкой считать.  И груза мало привезли сюда. Почитай, ничего и не было. Лишь льна нечёсаного, да немного пшеницы на посев. Не знали посланцы, что здесь урожай невиданный, на всех хватит… И меднокожие своих выборных на общий Собор прислали, Кими им переводила негромко услышанное. Те головами качали, но тоже видно – сопереживали услышанному. Гуронка пояснила, что подобной лютости здесь никто не выказывал. Правда, говорят, что где то на Полдень, очень далеко от этих мест, за Великими Равнинами Диких Туров есть племя, что людей вместо мяса ест. Но столь далеко, что такое за сказку считают… Разбирали сирот по семьям, Что детей, что старух со стариками – всех определили. Никого не бросили. Помогли потери близких и родных пережить, обогрели души замёрзшие добротой и лаской. Пожилым – словом добрым, да уважением. Поначалу то тяжело новеньким пришлось, много пугались. Боялись людей меднокожих, зверей невиданных, да чудов лесных. Потом привыкли. Оттаяли. Дело и детям нашлось, и старикам. Молодёжь по лесу бродит, грибы-ягоды, да орехи собирает. Старики – что посильно. Кто ложки режет, да прочие нужные вещи, кто оружие поправляет – перебирает кольчуги поизносившиеся, стрелы насаживает, оперяет. Их много нужно. Никогда в достатке не бывает, сколь не наделай. Старухи с меньшими тетешкаются, собрали грудников да тех, кто ходить ещё не может, в единой большой избе, и бабки за ними ухаживают, а матери на работах общинных не отвлекаются. Прибежит такая, грудь достанет, накормит дитятко. Коли молока у иной не достаёт – товарки помогут. Не жалко. Род один. Племя одно. Чего делить? Нечего…

Князья, конечно, жалеют, что так получилось на Родине, только что уж тут? Ждали то мастеров, да мужчин крепких с жёнами, а вышло вот… Но это дело святое. Никто не ропщет. Тем более, что и от них толк есть. И не малый. Храбр князьям доложился, передал тайные вести, да поведал, что лучше бы им двулодники строить. Уж больно хорошо кораблик получился. Вызвался по весне с отрядом охотников спуститься через леса к морю синему, там пристань поставить, кораблик такой срубить. Но поразмыслив, порешили сделать иначе: вернуться назад, в замерзающий залив исполинский, обойти берега, да спуститься вдоль моря-океана до этих мест. А туда направить отряд воинский, с припасами. Двулодник уже опробован, проверку прошёл делом. А на новом месте из сырого дерева рубить – толку от такого корабля не будет. Лучше леса заготовить поболее. Чтобы через год-два  - тогда построить хотя бы четыре - пять подобных.  Йолла услышала, какие речи муж ведёт, которого два месяца не видела, разозлилась. Словно огнём вспыхнула. Мужчины посмеялись украдкой – будет охотнику-розмыслу дома на орехи. И верно – отлучила тугаринка супруга от ложа на неделю. Пока тот не взмолился, не пообещал с собой взять в путешествие неведомое. Тогда только отошла, простила. А там вскоре и снег пал, и в один из дней услыхали славяне звуки била оленеводческого – то гонцы от племён иннуитских да луораветванских едут, оленей погоняют. Везут товары договоренные, да девок, как договаривались – самых уродливых!..