Его нельзя любить. Сводные - Мария Николаевна Высоцкая

от его слов, а Ян только ухмыляется. Он нарочно строит предложения именно так. Подает это как что-то грязное, развратное, то, о что я не захочу себя марать.

— Возможно, когда-нибудь, — мечтательно накручиваю волосы на палец, и это стоит мне колоссальных усилий, — если ты будешь хорошим мальчиком, — выдаю полушёпотом, а у самой поджилки дрожат. Что я делаю? Куда вообще лезу?

Моя любовь, стала помешательством. Я просто не могу ее вытравить. Не выходит. Я так старалась, три месяца прошло, но как только он появился, все вернулось на свои места. чувства сжигают душу. Слишком больно. Но я такая трусиха, что не хочу ее чувствовать. Сейчас не хочу.

Знаю, что пожалею. Знаю, что рехнусь, потом, когда буду склеивать свое сердце из осколков. Но это будет потом…

У меня есть план и стратегия. Они формируются в голове, как детали «Лего», в эту самую минуту.

Вдруг, я смогу вывести рецепт…

Вдруг мои чувства могут быть взаимными, как бы смешно это не звучало…

Ян перемещает руку ниже, почти касаясь моего лица. И смотрит, так смотрит, что я вот-вот потеряю сознание.

Сейчас главное выстоять и не поддаться. Не струсить.

— А вот это уже интересно.

Его губы касаются моего уха.

— Если я буду хорошим мальчиком, то ты, — усмехается, — получается, будешь плохой девочкой?

— Получается, — выталкиваю с трудом, и закрываю глаза.

26.2

— Ты серьезно сейчас? — шепчет Ян.

Мое тело реагирует на звук его голоса легкой дрожью. Я все еще стою с закрытыми глазами, прислушиваюсь к своему сердцу.

Слишком сложно. Мы — это сложно. Вместе, по отдельности, не важно. В голове все еще не укладывается то, что происходит. То, что я делаю, говорю…

Неуверенность все еще бродит слишком близко. Обосновываясь где-то за моей спиной. Но слова уже сказаны, их не вытравишь, не сотрешь память.

— Я… Я не знаю. Я запуталась, Ян. Слишком сильно запуталась…

Не выдерживаю и иду на попятную. Разве я смогу жить в этой игре? Смогу оставаться беспристрастной? Нет. Боже, конечно же, нет!

Гирш обхватывает ладонями мои щеки, вынуждая запрокинуть голову.

— Открой глаза, Ника.

Слушаюсь. Распахиваю веки и смотрю. На него. На себя. На нас со стороны.

В голове такой раздрай, что бабочки давно попрятались. Ведь надвигается самая настоящая буря. Я чувствую ее приближение. Вижу ее в его глазах. Темные, затягивающие омуты, из которых невозможно выплыть. Забыть невозможно.

Его нельзя любить. Но я уже это сделала. Не нарочно.

Глупая случайность, ставшая моим личным апокалипсисом.

Когда-то я думала, что первая любовь — это прекрасно. Теперь же уверена — это больно.

Ян перехватывает мою ладонь. Переплетает наши пальцы. Его ресницы подрагивают. Глаза в глаза. Я чувствую нарастающую панику, переминаюсь с ноги на ногу, но все равно следую за ним.

Перемещаюсь в комнату, из которой выбежала. Шаг в шаг. Пульс достиг предельной отметки, но разве это важно сейчас? Разве есть что-то более важное, чем его прикосновения? Нет. Нет и не будет. Не сегодня точно.

Ян гасит свет. Щелчок выключателя срабатывает как триггер. Перед глазами встает картинка его первого появления в моей комнате. Я только-только приехала в их дом. Та ночь, когда он завился ко мне пьяным и распускал руки, была первым сигналом, что детство кончилось. Я была напугана. Мне казалось, что все его угрозы реальны.

Но сейчас происходящее не пугает. Наоборот, подстегивает двигаться вперед.

Осмелев, кладу раскрытую ладонь Яну на грудь. Туда, где бьется сердце.

Наши взгляды снова встречаются. Ночь придает уверенности, сглаживает углы, поглощает страхи своей темнотой.

Ночью можно все. Он был прав в этом. Как же Ян был прав. Мы похожи. Оба жуткие трусы. Это нас и объединяет.

Когда думаю об этом, не могу контролировать свои губы, чувствую, что улыбаюсь.

Гирш, видимо, воспринимает это по-своему и толкает меня к окну.

Привстаю на носочки, и Ян тут же приподнимает меня над полом, усаживая на подоконник.

Развожу колени, окончательно впуская его в зону личного пространства. Рассматриваю. Наверное, впервые так долго и близко. Свет уличных фонарей прекрасно освещает комнату. Я вижу его напряженный взгляд и залом между бровей, словно он решает в уме какую-то теорему.

— Ты правда хотел помочь? — шепчу улыбающимися губами.

Это все стресс. Мне смешно. Смешно от одной мысли, что Гирш гораздо глубже, чем я себе его рисовала. Была слишком слепа и напугана. Он сам вложил мне это в голову.

Здесь опасно, Ника! Не влезай, убьет.

Вот я и не лезла. Боялась. Но кого? Его или себя? Этот вопрос не дает покоя.

— Просто признай это, — шепчу, обнимая его за шею. — Луна не упадет с неба, если ты признаешься.

— Ты и так все видела.

— Я хочу это услышать. Это же так просто, — облизываю сухие губы. — Ника, я хотел тебе помочь. Так просто, Ян.

Он невесело улыбается и тут же отводит взгляд.

Это задевает. Ранит. Моя тонкая душевная организация, что решила вести этот бой, не справляется. Хочется уйти, но я продолжаю сидеть на подоконнике. Обнимать его. Ощущать близость и сходить с ума от собственных чувств.

— У меня все равно не вышло.

Ян пожимает плечами, а потом резко дергает меня на себя. Я влетаю в его грудь, издавая тихий, непонятный писк. Воздух в легких заканчивается. Это слишком глубоководное погружение.

— Очень даже вышло.

Не без шероховатостей. Где-то кривенько, но вышло. Как же он этого не понимает?

Тяну носом воздух, утопая в ароматах его парфюма, и кладу ладони поверх его рук. Он нагло сжимает мои бедра прямо под юбкой, которая неприлично задралась.

А я ведь только сейчас это заметила. Мистика, ей-богу.

Мозг начинает отключаться.

— Если ты не против, то я заберу все, что ты сделал.

— Забирай.

— Супер. Тогда… Я домой?

Гирш усмехается. Кивает, но не предпринимает ни единой попытки отстраниться. Так и держит меня в ловушке. На волоске от смерти.

Ладони становятся влажными. Это от нервов. По спине уже скатываются капельки пота. Я нахожусь на грани жизни и смерти. Моя душа требует, нет, умоляет дать ей передышку. Слишком много эмоций для одной ночи. Они заполнили меня доверху. Сложно дышать, говорить, думать.

Сложно существовать на автопилоте, который я сама и запустила.

— Нет.

Его отрицание звучит слишком громко. Шире распахиваю веки. Губы приоткрываются. Я хочу выразить протест, но он его подавляет.