Тень - Иван Филиппов

в этом мрачном склепе». Додумав грустную и завистливую мысль до конца, царевна немного успокоилась и переключилась на другую, не менее тревожную, но куда более важную мысль.

Впервые на экране Оракула она увидела человека, который грозил ее городу, и он ее напугал. Хутулун в своей жизни повидала много злодеев. Больше половины всех тех, кто попадал в Подмосковие, были, мягко скажем, людьми не самыми лучшими. Сюда попадали не только невинные жертвы, но и настоящие убийцы, воры, насильники, садисты и маньяки.

Хутулун помнила, какое впечатление на нее произвел Федор Рябой – конюх графа Воронцова. Федор любил кнут. Будучи еще графским кучером, Федор не упускал случая стегнуть лошадь побольнее, чем вызвал гнев его сиятельства и был сослан на конюшню. Сначала Федор старался, честно кормил и поил лошадей, чистил конюшни от навоза и был образцовым работником. Но мысль о кнуте не оставляла его. Он грезил кнутом. Он стал тайком бить графских лошадей. В тишине ночи, когда весь двор спал, он пробирался на конюшню. В итоге и это перестало доставлять Федору удовольствие. Выпив для храбрости, однажды ночью он прокрался в людскую и выкрал кухаркину дочку Ксению, двух месяцев от роду, и запорол до смерти на дворе за барским домом.

Обессиленный Федор уснул прямо рядом с тельцем своей жертвы, где и был поутру найден новым графским кучером. Графу об истинной судьбе Рябого никто не доложил. Управляющий лишь пожаловался ему, что Федор, будучи пьяным, ушел со двора и не был обнаружен. Такое случалось. На деле же слуги графа закопали живого Федора под плакучей ивой на берегу пруда. Федор был жив и, пока его закапывали, смотрел заплывшими от синяков глазами на своих палачей. Смотрел скорее с пониманием, нежели с осуждением.

Хутулун помнила Федора. Она помнила еще десятки разных людей, совершивших самые чудовищные злодеяния, но, глядя на них, она никогда не чувствовала того животного ужаса, который вызвал у нее этот Игорь Валерьевич. Даже сквозь экран монитора пробирала ее ледяная пустота его души. Это было не зло, не коварство и не желание увидеть чужие страдания, а именно пустота. И она пугала царевну, ведь пустоту легко заполнить настоящей тьмой.

На выходе из переулочка на Хутулун буквально налетел Фомич. Он то ли вел, то ли тащил за собой Лизу. Живая девушка сразу понравилась царевне, и она быстро забыла свои тяжелые мысли. Ей хотелось только обнять и пожалеть Лизу. Лизина одежда порядком запачкалась, а кое-где и просто изорвалась до лохмотьев, и девушка с трудом держалась на ногах.

– Лиза, здравствуйте.

Лиза подняла на царевну усталый непонимающий взгляд. Осмотрела ее. Удивилась ее старомодной одежде, ахнула, разглядев страшную рану на шее, но все-таки нашла в себе силы ответить.

– Здравствуйте…

– Вы устали. Я постараюсь вам все объяснить потом, когда вы отдохнете, – Хутулун повернулась и строго посмотрела на Фомича. – Отведи ее к себе и уложи спать.

И немедленно возвращайся ко мне в терем.

Фомич мрачно глянул на Царевну из-под косматых бровей и потащил Лизу дальше по улице. Туда, где на холме у реки стоял его собственный маленький храм.

Глава 16. Май, 1915 год

Натаниэль Хейвард III яростно застучал кулаком по столу, привлекая внимание официанта. Он только что допил третью бутылку шампанского и остро ощущал желание, нет, даже потребность, немедленно приступить к четвертой. Кровь стучала у него в висках, и его и без того красное лицо стало пунцовым. Нет, не таким представлял себе Натаниэль, или просто Нэйт для близких друзей, завершение своего европейского путешествия. Последний месяц он прожил в Санкт-Петербурге и заехал в Москву буквально на несколько дней, по пути в Лондон, откуда он собирался отплыть на родину. Знал бы он, что его ждет в Москве, – никогда бы ноги его не было в этом проклятом городе.

Он послушался совета друзей непременно сходить в самый модный клуб Москвы в саду «Аквариум». Теперь он понимал, что это был не совет, а злая шутка. Они не могли не знать, как Нэйт реагирует на освобожденных рабов. Ну конечно, они ведь слышали, и не один раз, его гневные речи о «ниггерах», об этих животных, представляющих для честных христиан лишь смертельную опасность. Нэйт, быть может, и рад был бы стать более терпимым и приспособиться к новым нравам, но он вырос на табачной плантации своего отца, в доме, который построил его дед. На их плантациях работали больше двух тысяч рабов, и Нэйт с самого раннего детства знал, что раб – не человек, раб – предмет. «Вот представьте себе, что с вами заговорит стул, на котором вы сидите за ужином, – говорил друзьям Нэйт. – Почему он должен говорить с вами? Его единственное предназначение – комфортно удерживать ваш зад. У стула нет прав, он просто предмет мебели!»

Зал дорогого ресторана поплыл у Нэйта перед глазами. Может быть, четвертая бутылка была ошибкой? Нет, ошибкой было сюда вообще явиться. Нэйт пришел поздно, но был встречен у дверей услужливым чернокожим, что вызвало у него одобрение: русские еще не подвержены всем новомодным глупостям, и у них черные знают свое место, подумал он про себя. Он позволил черному провести себя по клубу, показать ему ресторан и сцену, на которой выступали лучшие московские певицы, а также приватные кабинеты, в которых счастливчики могли с ними уединиться.

Нэйту нравился «Аквариум», нравился услужливый черный, напоминавший ему о комфортном детстве. Но тут к черному подошел управляющий рестораном и, согнувшись в поклоне чуть ли не до земли, спросил: «Не угодно ли Федору Фридриховичу встретить господина начальника полиции, который сегодня у них ужинает и который изволил осведомиться, не подойдет ли к нему хозяин заведения для короткого разговора?»

Нэйт стоял как громом пораженный: черный издевался над ним. Он сознательно играл роль почтительного слуги, говорил с Нэйтом примитивным английским черных рабов, а сам он на самом деле хозяин этого огромного дорогого клуба, уважаемый человек. Фредерик Томас, он же Федор Фридрихович, с довольной улыбкой смотрел, как меняется выражение лица богатенького американца. Насмехаться над туристами с далекой родины уже несколько лет было одним из его любимых развлечений. Несмотря на то что такой фокус он проворачивал сотни раз, он неизменно приносил ему глубочайшее удовлетворение. На чистом русском он ответил управляющему, что непременно подойдет засвидетельствовать свое почтение высокому полицейскому чину, холодно поклонился Нэйту и вышел, оставив его наедине со своей яростью.

Покачиваясь, Нэйт встал, бросил на стол крупную купюру и пошел к выходу. Он чуть не сбил официанта с большим подносом, заставленным тарелками,