Vis Vitalis - Дан Маркович

Глава вторая

1 За сутки до этого было тринадцатое число, пятница, день обреченный на несчастья. И вот, в согласии с приметой, в ЖЭКе собралась лихая компания. Маялись, тосковали, и чтобы облегчить ожидание выходного, надумали пройтись с комиссией по одному из аварийных домов, что на краю оврага. Инженеры Герман и Афанасий, тетка Марья, уборщица, и комиссионная секретарша Аглая из бухгалтерии. Аглаю пришлось подождать, с ней случилась история. Муж-сантехник после ночного дежурства вернулся домой и при споре в передней, из-за нежелания Аглаи пропустить его в грязных сапожищах в комнаты, нанес жене неожиданный удар по левому глазу, после чего упал, прополз пару метров и замер, головой в комнате, телом в передней, распространяя удушливый запах самогона. Аглая, всхлипывая и пряча глаз в оренбургский пуховый платок, подарок мамочки, прибежала-таки к месту встречи. Инженеры обнажили часы, но вид окольцованного багровым глаза их остановил - бывает... Потянулись к оврагу, выбрали самый печальный дом и, поднимаясь по лестнице, тут же ткнулись в дверь Аркадия; в этом не было злого умысла, а только всесильный случай, который, говорят, следует подстерегать, если благоприятствует, и остерегаться, когда грозит бедой. Аркадий, ничего не подозревая, готовился к опыту, нагреватели пылали на полную мощность, счетчик в передней жалобно присвистывал, красной полоской пролетали копейки, за ними рубли... Прибор на табуретке ждал с японским терпением, им всем светил восхитительный вечер: осадки благополучно высохли, соли растворились, пипетки вымыты до скрипа - вперед, Аркадий! И тут решительный стук в дверь. Не открывать бы... Обычно старик так и поступал, он не то, что стука, шороха боялся; притаится в задней комнате, свет погасит... даже стук у них с Марком был условленный, как пароль у семерых козлят... Сейчас в отличном настроении, выпутавшись из очередной депрессии, Аркадий ждал Марка, ничего не боялся, и с рассеянным легкомыслием распахнул дверь. И увидел толпу голов. Но и тут осторожность его не остановила. Проскочив депрессию, он явно впал в маниакальную веселость, и небрежно, не глядя, бросил - "чем обязан?.." Даже не заметив, какой контингент, тем более, в переднем ряду Аглая, его давнишняя противница из бухгалтерии, молодящаяся дамочка с презрительным отношением к старческим слабостям. - Комиссия... - бухают оба инженера. Толпа, оттеснив хозяина, хлынула в переднюю, и, не помещаясь в ней, растеклась в кухню и первую комнату. И сразу они поняли все. Минута молчания. Аглая первой овладела ситуацией и выразила все, что накипело в ней после драмы в собственной передней: муж на пороге, грязная харя, оскверняющая преддверие рая - залу с двумя коврами шемаханской работы на стенах, цветным телеком в красном углу, хрусталем и прекрасными безделушками... А тут не просто инцидент - покушение на основы: мерзкий старикашка превратил самое святое в постоянный хлев и мастерскую, напоминающую о труде, стойло затащил в храм! - Выселение, выселение, такое нельзя терпеть! - вот ее приговор. Старуха-уборщица трясет безумными лохмами - "да, да, да..." Два мужика, однако, переглянувшись, решили избежать осложнений - слупим бутылку и замнем. - Ставим условие - к понедельнику полный порядок, придем... - с намеком, со значением... Другой бы тут же понял - пронесет, только готовь родимую. Ведь и акта никакого не составлено! Действительно, забыли бланки, подписанные начальником, так что получилась простая экскурсия. Но Аркадий, захваченный врасплох, ошеломленный, убитый своим непонятным благодушием и легкомысленностью, намеков не понял. Это был конец всему. В понедельник - врезалось ему в мозг. Выкинут, лишат тепла, крова... Компания, галдя, выкатилась. Прошли немного, остыли, глянули на часы - ранье... и пошли дальше по разным квартирам, записывая на клочках бумаги, где были, что видели... В понедельник Аглая долго искала эти записочки, чтобы занести в тетрадь, не нашла, да и самой тетрадки не оказалось.

2 Аркадий всего этого знать не мог, а знал бы - не поверил. Его страхи вспыхнули костром, он на дрожащих ногах ходил среди милых стен, проклиная тот миг, когда легкомысленно распахнул дверь. В его распоряжении два дня. В субботу вернется Марк, вдвоем они разберутся, вдвоем не страшно. Так он говорил себе, но страх не дал ему спуску, не позволил отдышаться, переждать панику. Он должен действовать сразу! - Хватит! - он вдруг понял, что хватит - не буду больше обманывать себя, любоваться осадками-остатками, повторять азы!.. Он как нашаливший школьник и одновременно строгий учитель, разговаривал с собой: - Хватит играть, буду жить-доживать, читать книги, гулять, думать, спорить с Марком, готовить неожиданную еду... Он будет чудненько жить, может, даже доберется летом до красивого южного берега - любоваться на волны, дышать глубоко и ровно... - Все годы, как проклятый, в духоте, у-у-у... Выкину, сейчас же выкину все! И он начал - с кухни, со шкафов, с приборов под потолком, чудом балансируя на хромой табуретке. 3 К полуночи с кухней было покончено, осталось вымести мусор, чтобы видно было - живут нормальные люди... Ведь этого они хотят! Потом он перешел в комнату. Все, что напоминает о лаборатории - в окно! Железные вещи падали в овраг, погружались в многолетние слои листьев и вязкую глину, почти не изменяя ландшафта. Станочки, пусть небольшие, весили отчаянно много, падали со стоном, утопали, ветер тут же заносил их случайными листьями. После первой комнаты он остановился, не решаясь перейти в главную. "Вдруг не заметят? Что они, плана не знают, видно же, комната в половину нормальной..." Но он не мог сразу, решил отдохнуть, неверными шагами вернулся в кухню, унылую, чужую, поставил на плиту чайник, и сел, никуда не глядя. Он не сомневался в правильности решения - хватит! но чувствовал, что отрезает от себя слишком много. Он ужаснулся, осознав, сколького лишал себя. Но остановиться уже не мог, страх гнал его дальше, призывы благоразумия - подождать хотя бы до утра, он, не задумываясь, отвергал. - Возьмут да нагрянут пораньше, застанут врасплох, тогда конец! Нельзя ждать! Это они для отвода глаз - понеде-е-льник, а сами явятся в субботу, с утра, и застигнут, именно с утра явятся!.. Он живо представил себе, как в уютной комнатке развалился в кресле офицер с кобурой под мышкой, ноги на стол закинул, кофе потягивает, как иностранец, и по телевизору наблюдает за ним... Надо доказать, что озабочен, жажду исправиться. Он встал, нахмурился, и громко: - Вот возьмусь, и к утру закончу! Ему показалось, что офицер одобрительно кивнул головой исправляется старик. Он быстро и энергично вошел в заднюю комнату, с головой залез под тягу, стал разбирать стекло. Разбить духу не хватало, он бережно все отсоединяет, складывает в корзину и по ночным ступенькам вниз, подальше, в овраг, на вороха старых листьев... Покончив с тягой, он перешел к столу, где стоял красавец, его любимый, полустеклянный, полуфарфоровый... а колонки-то, колонки! из уворованных частей, все по кусочкам собрано, по винтикам, датские снизу, шведские сверху, исключительно ровные и точные, до отказа заряженные самыми ценными смолами... И все это он разбирал, складывал и выносил вниз, и здесь, в ночной тишине, при слабом свете фонаря, что раскачивался в конце тупика, прощался. В завершение всего Аркадий приступил к японцу. Тот надменно смотрел с табуретки, уверенный, что не посмеет его тронуть старик. Развалина, если честно, разве что лампочки щегольские. Какие-то стандартные ответы он выдавал иногда, если было настроение, но больше все - "данных мало..." Особенно это он любил - данных, мол, нет... Аркадий бесился, но верил, потому что японец удивительно точно угадывал его сомнения - данных-то и нет!.. Аркадий стоял перед высокомерным ящиком, вспоминая все его выходки и обманы, выращивая в себе достойную случая ярость, чтобы обесточить одним махом и выкинуть в окно.

4 Вдруг сердце остановилось. Старик терпеливо ждал - так уже бывало не раз, останавливается, и снова за свое. Но эта остановка была длинней и томительней прежних, и когда оно, сердце, наконец, тяжело с болью стукнуло в грудину, Аркадий был в поту, холодном и липком, и дышал так, будто пробежал шесть пролетов по лестнице вверх. Вообще-то он за ночь прошел больше - и ничего! Он удивился, что же оно... И, постучав себя по груди, строго сказал - "брось безобразие!.." А оно в ответ - как будто споткнулось на ухабе, и снова грозно притаилось... Перед глазами заплясали черные запятые, похожие на холерных вибрионов, воздуха не стало... И когда сердце вынырнуло, всплыло, забилось, Аркадий понял, что дело плохо. Он по стеночке, по стеночке к окну, где лучше дышалось, увидел любимый овраг с осколками жизни в нем, а за оврагом бескрайнее пространство. Заря нетерпеливо ожидала своей минуты, исподтишка освещая природу розоватыми редкими лучами, и Аркадий видел поляны, лес вдали, и что-то темное, страшное на горизонте; потом это темное слегка отодвинулось, приподнялось, и в узкий просвет ударили потоки розового света - день начался. И тут Аркадию пришло в голову то самое слово, про которое он читал, говорил, но не верил в него, поглощенный своей злосчастной судьбой и всякими мелочами: - ВОТ!.. А я умираю. Нелепость, до чего не везет!.. Нет, смерть не такая, она гораздо страшней - и больней, а это может вытерпеть любой, не то, что я... Я-то могу гораздо больше! Снова удар, и новая тишина в груди прижала его к полу. Он сел. опершись спиной об стену. Теряя сознание, он все еще ждал -"сейчас оно прекратит свои штучки, не может оно так меня предать! Теперь, когда я знаю, чего не делал - я не жил. Боже, как все неважно сделал, не сделал... Если б еще раз, я бы только жил!.." Сердце словно поняло его, очнулось, снова закрутились колесики и винтики, омываемые живительной влагой, самой прекрасной и теплой в мире. Но Аркадий уже не мог подняться, редкие и слабые мысли копошились в голове, никакой яркости, никаких больше откровений... Это его слегка ободрило - не может быть, чтобы так тускло протекало, говорят, вспоминается вся жизнь... Значит, пройдет. Надо бы скорую... Стукнуть соседу?.. И тут вспомнил, в каком он виде. То, что никого не касалось, станет достоянием чужих враждебных глаз. Что на нем вместо белья!.. Надеть бы скромное, обычное, но не грязное, не дырявое... Но он знал ничего нет, все собирался постирать, откладывал и откладывал. Он всегда откладывал, пока не накапливал презрение к себе - и тогда, проклиная мелочный и суетливый мир, брал тазик, мыло... Рядом в тумбочке лежала чистая холстина, покрывало для надменного японца на отдыхе. Встать Аркадий не мог, голова кружилась, и ничего не видел из-за вертлявых чертей перед глазами. Он прополз метр, дотянулся до тумбочки, наощупь нашел ручку, дернул. Материя вывалилась, он притянул ее к себе, с трудом, пережив еще одну томительную остановку, стянул с себя лохмотья, ногой затолкал поглубже под топчан - и завернулся в теплую грубую ткань. Наконец, он в теплом, чистом, и лежит в углу. Теперь бы врача... Он с усилием приподнялся, сел... и тут стало совсем темно. Сердце замолчало, затрепетало слабыми одиночными волокнами, и дряблым мешочком опустилось... еще раз встрепенулось - и навсегда затихло.