Отец городов русских. Настоящая столица Древней Руси. - Андрей Буровский

Такие дощечки для письма (назывались они церы) делались парными, и в каждой из них проделывалось по три отверстия. Дощечки складывались навощенными сторонами внутрь, орнаментом наружу и связывались через эти отверстия. Ребенок носил такие дощечки в школу и домой. В школе его учили писать на воске, — в точности так, как это делалось в Греции, Риме, а потом и в Европе. На воске писали острым концом писала, а лопаточка на его другом конце служила, чтобы затирать написанное и использовать вощаную поверхность церы повторно.

Обучение писать на бересте было другим этапом книжного учения, когда маленький человек уже знал буквы и слоги. Дело в том, что для выдавливания букв на бересте требовался довольно сильный нажим. Воск-то мягкий, усилий не требует. А чертить и выдавливать буквы на бересте приходилось острым концом писала, и было это непростым занятием. Не случайно писали новгородцы буквами, очень похожими на печатные. Это и чтобы проще было прочитать, и потому, что так писать легче.

Всевозможные изыски беглого письма — делать в написании буквы одну линию тонкой, другую более толстой, выписывать красиво, изящно, — все они появились в эпоху массового распространения бумаги. На бересте невозможно писать мелкими взаимосвязанными буквами, которые плавно переходят одна в другую. Берестяное письмо требует четких прямых линий и значительных усилий при написании букв.

Возможно, физические трудности берестяного письма сформировали стиль печатных букв в русском языке: еще в XVI веке писцы писали буквами, которые мы назвали бы печатными. Даже на пергамене и бумаге! Ведь пергамена и бумаги было мало, писчие средства оставались дороги… И к тому же люди и на других носителях продолжали писать так, как они привыкли на бересте. Берестяное письмо сложило стиль, и его перенесли и на бумагу.

В XVI веке, создавая первые печатные тексты, Иван Федоров в Московии и Франциск Скорина в Великом княжестве Литовском и Русском брали за образцы рукописные почерки.

Возможно, физические трудности берестяного письма сформировали даже новгородский литературный стиль. Для этого стиля характерно умение скупыми, но всегда выразительными словами передать существо мысли, главное в событии. Меньше слов — более емкое содержание. Ведь каждое лишнее слово — это лишнее физическое усилие.

Кстати, египетских писцов тоже учили писать как можно более сочно и емко — ведь папируса было мало, он дорог. А уж если речь шла о том, чтобы высечь текст на стенах пещеры или храма — тут каждое слово, каждый иероглиф становились принципиально важными. Писать надо было лаконично и в то же время емко, информативно.

Так что маленький Онфим мог уже владеть начатками грамоты, но на бересте писал еще плохо. Вот грамота, в которой лишь одна фраза: «Господи, помози рабу своему Онфиму».

Одна из первых фраз, с копирования которой начиналось обучение письму.

Таких надписей многовато на стенах церквей… Видимо, дело не в благочестии малышей, а в стремлении воспроизводить эту фразу. А Онфим и на бересте изображает ее. Возможно, малыш и молится. Но ведь и учится одновременно!

Грамота № 204 — упражнение в письме по складам. Прочерчены склады от бе до ще. Здесь же Онфим пытается написать какой-то связный текст «Яко же».

Грамота № 205, - полная азбука от «а» до «я». Здесь ж начало имени Онфим и изображение ладьи.

Грамота № 206 — бессмысленный набор букв. До сих пор спорят, что же хотел написать Онфим. Здесь же — упражнение в чтении по слогам от ба до ра.

Внизу — семь взявшихся за руки человечков с разным числом пальцев на руках.

Грамота № 208 — «Яко с нами Бог, услышите да послу. Яко же моличе твое, на раба твоего Бог». Бессмыслица? Несомненно! Но что это? Откуда переписана бессмыслица? Отрывок диктанта? Ведь учили детей, давая копировать священные тексты.

Или Онфим попросту писал, как запомнил, молитвы, слышанные дома или в церкви? Запомнил плохо, записал, как получилось?

Найдены еще два обрывка, на которых лишь отдельные бессвязные буквы.

Из этих «грамот Онфима» хорошо видно — мальчик постоянно воспроизводил то, чему его научили. Он проявлял не покорность секомого, а очень даже заметную склонность и желание учиться! Это — не для учителя, вообще не для контроля старших. Ведь Онфим и рисует, и пишет на одних и тех же берестяных листах! Играет и учится одновременно; всякий отец оценит, насколько привлекательно такое поведение.

Обрывки азбук находили еще много раз.

На Торговой стороне азбуки находили в раскопе на Буяной и на Михайловской улицах. На Софийской стороне в 1970 году даже нашли полную азбуку XIII века — самую древнюю из найденных до сих пор.

Очень интересна грамота № 46, найденная в 1952 году…

Вроде бы изображена сущая бессмыслица! Судите сами:

Н В Ж П С Н Д М К З А Т С Ц Т

Е Е Я И А Е У А А А Х О Е И А

Но стоит прочитать буквы по вертикали, — сначала первую букву первой строки потом первую букву второй, вторую букву второй строки, потом вторую букву второй… и получается связная, хотя и оборванная на конце фраза: «Невежя писа, недоума каза, а хто се цита…».

То есть если нужен перевод: «Невежда писал, недоумок сказал, а кто сие читает…» Нетрудно догадаться, что в оборванной части грамоты тоже было сказано что-то «ласковое и нежное» про того, кто «сие читает».

Еще в начале XX века ходила школярская шутка: кто писал — не знаю, а я, дурак, читаю… Похоже, в этой грамоте найден прадедушка куда более позднего гимназического юмора.

Грамоты показали еще одну особенность Новгорода: его этническое и языковое многообразие. Об этом в популярных книгах и в учебниках стыдливо умалчивают… Мол, Новгород — город русский, так что ж смущать умы, показывать Новгород, населенный множеством разных народов? Но ученые превосходно знают, что был Древний Новгород именно таким — многоплеменным, и берестяные грамоты показывают это очень и очень хорошо.

О Новгороде, который варяги считали своим городом, уже велась речь. Исследование же берестяных грамот показало, что в Новгороде письменность использовалась для записи текстов на нескольких языках.

Во-первых, писали на местном диалекте… Или даже языке? Трудно сказать. Этот местный диалект представлял собой «исключительно архаичный северо-восточнославянский язык, во многих отношениях близкий к праславянскому» [117. С. 45]. Если читатель помнит — ильменские словене и есть «сухой остаток сухого остатка» многих переселений народов. Вот местный диалект и хранит память об этих древнейших славянских и праславянских корнях.

Да и вообще — независимо от архаики, это просто местный диалект, чуть ли не особый региональный язык, сильно отличавшийся от остальных восточнославянских языков.

Грамматический строй языка берестяных грамот настолько своеобразен, что «в отечественной лингвистике утвердилось представление о существовании особого древненовгородского языка, по типу относившегося скорее к западнославянской группе» [92. С. 204].

Для этого особого языка было характерно цоканье и «второе полногласие» — то есть проговаривание гласных звуков, редуцированных и исчезнувших в современном русском языке. Слово «корм» новгородцы произносили как «кором», «вече» — как «веце», «отец» — как «отечь», «терпение» как «терпиние». Еще раз подчеркну — речь идет не о каких-то причудливых отличиях новгородского диалекта от «правильного», московского языка. Эта версия древнерусского язык не лучше и не хуже всякой другой, это просто местная версия древнерусского языка… и все.

В лексике новгородского языка бросается в глаза изобилие германизмов и латинизмов, прямых заимствований из средневекового шведского. Вспомним хотя бы «бургалское мыло». А слуг в Новгороде часто называли немецким же словом «кнехт».

Второй язык, на котором писали новгородцы, ученые называют красиво: «княжеский койнэ». Койнэ — это вообще-то слово греческое; так называлась версия греческого языка, сложившаяся для общения между эллинами, жившими в разных, изолированных друг от друга и часто воевавших друг с другом городах-государствах. Эллины понимали друг друга без переводчика…

Примерно так же, как сейчас понимают друг друга русские, сербы и украинцы — понять-то можно, хотя порой и непросто. Скажем, студенты-археологи часто жалуются: украинцы не пишут, какого пола погребенный. Написано: «чоловiк». Что человек — понимаем, говорят студенты, а вот непонятно, мужчина погребен, или женщина? В то время как на украинском языке «чоловiк» — это и есть мужчина.

Можно представить, к каким последствиям может приводить такое непонимание в деловой или в дипломатической переписке. Греки, жившие в разных полисах, понимали друг друга не лучше и выработали одинаково понятную всем версию эллинского языка: чтобы говорить и договариваться, чтобы писать единые для всех документы.