Я хочу стать Вампиром… - Янина Первозванная

— Прошу, — неизменно отстраненным голосом произнес он.

Один за другим все четверо скрылись в темноте, и двери закрылись за их спинами. Они снова оказались там, где только трое из них могли что-то видеть. Ничто в этой комнате не предназначалось для человеческих глаз, и Шири это знала. Она стояла молча и неподвижно. Перед ее глазами проносились последние месяцы. Все те многочисленные, сладкие и странные моменты, наполненные ожиданием и надеждами, которым не суждено было сбыться. Может быть, она знала это уже тогда, просто не хотела себе признаваться.

— Дитя, ты слишком могущественна, чтобы сокрушаться об утрате, — голос, подобный ее собственному, заполняющий все пространство и раздающийся со всех сторон одновременно, звучал так, как будто обращался к ней одной, хотя она была уверена, его слышат все. Пусть даже они об этом не догадываются.

— Добро пожаловать в семью, — раздался второй голос, и он обращался уже не к ней, хотя она отлично его слышала.

— Мы выбрали тебя, — снова зазвучал первый голос, — твои таланты и качества нам пригодятся.

И тогда Рахмиэль впервые увидел их. Если «увидел» в данном случае уместно. Они были повсюду и нигде одновременно, двое, которых его сознание пыталось безуспешно облачить в форму. Их присутствие невозможно было сравнить ни с чем, что он когда-либо испытывал. Были ли они богами или кем-то иным? Кем-то, в ком он начал узнавать себе подобных.

— Что до твоего спутника, Шири, — заговорил второй голос, — мы приняли иное решение.

Мысли Шири остановились, и все вокруг нее замерло вместе с ними. Так замирает линия жизни, прежде чем оборваться, так звучит тишина, после которой меняется все.

И перемены не заставили себя ждать. Она чувствовала, как Гедалья, стоящий рядом с ней, тщетно искал ее глазами, но ничего не мог рассмотреть в темноте. Шири стояла без движения, зная, что этот последний взгляд сделает только хуже.

Темнота становилась удушливой, как будто сгущалась, стремясь поглотить их. Раздался хруст. Шири вздрогнула, но не обернулась, она знала, как хрустят человеческие кости. Она слышала звуки фортепиано, где-то далеко, на самом краю своего сознания, слышала тихие шаги по деревянному полу, совсем как тогда, когда они танцевали, только они двое, только вдвоем. Музыка становилась громче, приближаясь и заглушая крик. В лицо ударили брызги, но Шири не закрывала глаза, капли превращались в тонкие ручейки, стекавшие к ее алым губам. Он навсегда останется частью нее, как и его музыка, и неважно, что это было старый польский ноктюрн или значительно более молодые немецкие мелодии. Через мгновение Шири ощутила пустоту. Там, где только что был Гедалья, теперь не было ничего. Казалось, даже пустоты не было. Капля крови стекала по ее подбородку и упала на пол с последними аккордами фортепиано. Его больше нет.

Шири могла бы написать тысячу и один стих на тысячи и одном языке мира, выразить потерю, глубину которой до конца не представляла даже она сама. Но ни в одном языке, который она знала, не было подходящих слов. Кроме молчания. И она молчала.

— Не печалься, дитя, — один из голосов снова обратился к ней, — он слишком близко подошел к бездне и не был готов к этому. Мы все знали, что это может случиться. И хорошо, что случилось только это.

Шири молчала. Она знала, что Старейшины были правы. Скоро для нее и для всего клана откроется новая глава. Но пока не было ничего, кроме пустоты. Хотя, пожалуй, даже пустоты не было.

Двери за их спинами снова открылись, и они медленно вышли обратно в коридор. Первой шла Эфрат, за ней Рахмиэль и последней — Шири. Ей так хотелось обернуться и увидеть его, но за ней никого не было. В этом мире больше не было ее кудрявого пианиста.

Глава восьмая. Вместе

Никто ничего не говорил. До тех пор, пока Овадия не нарушил тишину.

— Его не было уже давно, ты же знаешь. Люди, как и мы, абсолютно разные и никогда не скажешь наверняка, что с ними произойдет. Я даже не могу сказать, что мы сами вне опасности, — закончил он.

Они сидели в комнате, которую отвели для Шири. Перед тем, как собраться, они вытащили запасы из всех мини-баров и перенесли сюда. Теперь на диване, где рядом сидели Эфрат и Рахмиэль, лежали пара литров крови, где каждый мог найти любимую группу, страну происхождения, возраст и пол донора, а иногда даже род занятий. Последнее мало кого волновало, ведь доноры редко говорили правду, но это было и не нужно, кровь расскажет обо всем, что вы захотите знать.

Шири продолжала молча сидеть со взглядом, направленным в пустоту, которой теперь стало более, чем достаточно. Пустота была повсюду: в ее будущем, что исчезло за одно мгновение, в ее доме, который опустел и затих, в ее планах, где она больше не видела выставок и биеннале в компании, которой она так наслаждалась. Ей вот уже почти час рассказывали о том, что поведение Гедальи в последние месяцы переливалось всеми оттенками безумия, что делать такого «одним из» означало бы открыть двери кошмару, ведь рано или поздно он бы окончательно утратил контроль и его пришлось бы уничтожить. Для тех, кто не отличает добро от зла, кто постоянно нуждается в чьем-то руководстве и покровительстве, другого пути просто нет. И Шири знала, что они правы. А потому продолжала спокойно сидеть. В абсолютной тишине, в которой больше не слышно было звуков фортепиано.

— Почему тебе так нравится фортепианная музыка? — раздался голос Эфрат.

Шири не ответила. Она сама не знала. Или не помнила. А может быть, помнила и просто не хотела вспоминать снова. Всегда, когда она слышала звуки фортепиано, она менялась, менялся мир вокруг нее. Все вдруг становилось настоящим, наполненным смыслом, как если бы она не смотрела на мир глазами, а слушала его и, если бы мир существовал только пока звучит музыка. И когда музыка обрывается, мир умирает вместе с ней.

— Я не помню, — наконец произнесла она, потому что даже в таких условиях она оставалась леди, а леди отвечают на вопросы друзей, это важно. Что бы там ни говорил Раз.

Эфрат поверила ее ответу. На ближайшие несколько месяцев.

— Овадия, а что ты имел ввиду, когда сказал, что не уверен в нашей общей безопасности? — поинтересовалась Эфрат. Сама того не заметив, она обняла Рахмиэля еще крепче, чему