В поисках истины - Лууле Виилма

Ситуация не меняется, несмотря на то, что все это нам известно. Проблемы разрешаются, когда мы высвобождаем свои знания, когда очищаемся. Это значит– когда не притягиваем больше к себе такого большого количества грязи. Для очищения души требуется время, но хорошие люди, они же общество, активно борющееся со злом, не дает времени. Человек спешит, боясь не успеть, боясь оказаться виноватым. Хорошие люди знают, что спешка – не заяц, который убегает. Перестаешь спешить – и спешки нет. Несмотря на это, человек подгоняет себя и других и портит все поистине прекрасное. Если попросить у бегущих: «Дайте время!», они тебя затопчут. Спешащие из чувства вины люди глухи к просьбам. Они желают получить осязаемый результат немедленно и еще вчера.

В хороших людях сидит великий страх оказаться эгоистом в глазах других хороших людей, человеком, кому наплевать на других, поэтому они вмешиваются во все, хотя сами несведущи. Толку от них никакого, но зато по крайней мере они доказывают, что являются хорошими людьми. Им невдомек, что тем самым они причинили больше плохого, нежели хорошего. Причем не только тому, кому хотели помочь, но и в целом.

Я втолковывала пациенту: развяжи чувство вины! Но у него накопилось за предыдущие жизни и с начала нынешней столько, что разом высвободить было невозможно. Если те, перед кем он ощущал себя виноватым, сказали бы ему в глаза прямо и чистосердечно: «Нет! Ты не виноват. Вину свою ты выдумал сам, так как желал отдавать всем больше, чем возможно и необходимо», то у него, как и у меня, груз тотчас бы свалился с души. За те полтора часа я перепоручила ответственность за жизнь ближнего другому врачу и смогла начать дышать по-человечески. Взял ли врач на себя эту ответственность – его дело. Уверена, что не взял, ибо он был смышленее меня.

Вас, наверное, интересует, излечился ли мой пациент? Нет, не излечился. Его уже нет в живых. Хотя он и начал поправляться, ему не давала покоя навязчивая мысль – такая жизнь не имеет смысла. Ему было стыдно жить инвалидом. Не смог примириться с мыслью, что ликвидация последствий болезни потребует еще лет 10 или 20. Это значит следующее: знание и признание своих ошибок означает достижение душевного покоя, но лишь сознательное исправление ошибок означает исцеление тела.

В такой атмосфере я не смогла научить его мыслить самостоятельно так быстро, как было необходимо, потому что он с детства привык исполнять приказы. Он делал только то, что я советовала. Первоначальный эффект был положительный, поскольку его стрессы были сопоставимы с топорной работой. Разъяснять их было просто. Из года в год, из месяца в месяц, изо дня в день мы внедрялись в глубину, доходя до все более тонких деталей. Мыслительная работа усложнилась, но с ней он справлялся, так как появились проблески самостоятельного мышления. Учитывая все убыстряющийся темп повседневной жизни, это было счастьем, поскольку я не могла уследить за каждым его шагом. К сожалению, хорошие люди наезжали на него со своими отрицательными оценками всякий раз, когда он успевал оправиться от предыдущего удара. Всякий раз нам приходилось восстанавливать разрушенное. Но надолго ли хватит у бедняги сил?

Что бы кто ему ни говорил, он привык ко всему прислушиваться. Любое суждение воспринималось им как приказ либо запрет. Сказали: хорошо, и он знал, что так правильно. Сказали: плохо, и он знал, что этого нельзя. В душе он протестовал против обязанностей, но наружу протест не выплескивал. Непоколебимая уверенность в том, что чувство ответственности было, есть и будет девизом Человека, изживается с великим трудом. Стоило кому-нибудь приказать ему во имя хорошего – и он тут же брал ответственность на себя. Кто бы ни захотел похвалиться его достижениями – и он уже бежал, покуда хватало сил. Да и сам он не раз говорил мне: «Ладно, пусть будет по-твоему!» От недобрых предчувствий у меня волосы дыбом вставали, и, бывало, я переходила на крик: «Кому это надо: мне или тебе!» Иногда он отшучивался: «Ну и тебе тоже!» И был прав. Помимо желания видеть его живым, я желала сама уцелеть душевно. Из-за его смерти меня не отправили бы на костер – времена изменились, но обвинения жгли мою душу, словно это я виновата в его болезни, а вылечить не могу.

Что было бы, если бы я не взяла на свою душу ответственность за его жизнь?

Он давно бы помер, зато меня в этом не обвинил бы никто.

Зачем он появился в моей жизни – ведь мог бы и не появляться?

То была наша кармическая связь. Когда-то в прошлом, много жизней тому назад, он помог мне, невзирая на трудности, и его сердце знало, где теперь найти такую помощь, за которую не придется оказаться в долгу. Чувство вины есть чувство ответственности, чувство долга, при этом самое сильное – чувство долга из благодарности. Более всего он боялся оказаться виноватым и оказаться в долгу. Передо мной он в долгу не остался. Теперь наш кармический долг искуплен.

Грудная клетка у него была огромных размеров, куда умещалось бремя безмерной ответственности. Он нес его с гордостью, а когда окончательно убедился в том, что для выздоровления необходимо еще круче изменить стиль жизни, то надломился. Он не желал видеть плохого. В этом – главная беда тяжело больных людей, поскольку у них тут же появляется чувство, что их из-за этого станут считать плохими. Это значит, что хорошие люди, которые прежде хвалили, становятся теперь очернителями, а значит, плохими. Если больной стыдится отзываться плохо о людях, то не желает слышать ничего плохого. Болезнь как спутанный клубок негативной энергии остается из-за этого нераспутанным и не излечивается. Для меня знаком обреченности прозвучала произнесенная им в первый раз фраза, резанувшая слух своим старческим настроем: «Не желаю, чтобы кто-нибудь вспоминал обо мне дурно». На мой призыв одуматься, не бросаться словами он ответил, что, видимо, слишком горд, чтобы унижаться. Ему казалось, что находиться ниже вершины – унижение, позор, а это хуже смерти.

В нем укоренилось представление, будто прощение есть принижение себя до уровня виноватого, что означало отсутствие сил оказаться выше плохого. Его всегда и всюду учили быть, как и положено человеку достойному, выше всех и вся. Никому и в голову не приходило, что достоинство есть вознесение себя и других, но никак не превосходство над кем-то или чем-то. В нем неосознанно воспитывали эгоизм, хотя при этом эгоизм критиковали и запрещали. В результате развился непомерный скрытый эгоизм, следствием которого и явилась раковая опухоль. В дальнейшем мы с Вами еще подробно поговорим о процессе возникновения рака.

Гордость запрещает говорить о плохом даже в том случае, когда говорить о плохом жизненно необходимо, чтобы вместе со словами выпустить из себя негативную энергию. Бедой моего пациента была именно гордость. И особенно большой бедой еще потому, что пациент не позволял ей проявляться внешне. Почему? Потому что оставались еще люди, над которыми ему хотелось утвердить свое превосходство. Он желал стать еще лучше, чтобы доказать прежде всего самому себе, что он – лучший из всех. Такова была его цель, за которой скрывалось желание отомстить за незабытые детские унижения и обиды. Когда гордое желание дышать полной грудью сделало свое дело, мириться с меньшим – хуже смерти. Он не желал жить такой жизнью, а когда у человека пропадает желание жить, он превращается в живой труп. Он желал быть достойным и видеть достоинство в тех, кого хотел уважать. В первую очередь, своих отца и мать, затем учителей. Стремясь стать идеальным, он желал, чтобы и другие были такими же. Он был сверхтребователен в отношении ко всему. Внешне он был само спокойствие.

Заболел он внезапно – после неудачного выступления на чемпионате, где от него ожидали победы. У него развился лимфогранулематоз, опухолевое заболевание лимфатической системы. Лимфогранулематоз возникает, когда человек испытывает смертельный стыд, вызванный тем, что человек не сумел добиться того, в чем фактически совершенно не нуждался. Ему было стыдно перед всеми, чьи надежды он не оправдал. А таких было много. Будучи больным, он желал своим выздоровлением доказать всем, кто в нем разочаровался, что способен на большее, чем от него ожидается. Даже исцеление стало для него целью. После выздоровления он мечтал начать творить чудеса и принимался их творить, как только чувствовал себя получше. Жизнь доказала, что, несмотря на хорошее самочувствие = хорошее знание самого себя, он все же чувствовал себя совсем нехорошо, и посылала ему обострение болезни. Раз за разом росло чувство стыда из-за очередного срыва намерений, пока не превратилось в трагическую безысходность: у меня все равно ничего не получится.