Врангель - Борис Соколов

Приказав группе генерала Добророльского наступать в низовьях Днепра, Деникин вторгался в район, контролируемый Повстанческой армией Н. И. Махно, и получал, таким образом, еще одного опасного врага.

В связи с этими, достаточно неуклюжими попытками реализовать идею о единой и неделимой России и одновременно расправиться не только с большевиками, но и со всеми «самостийниками» А. Г. Шкуро вспоминал, что лозунг «неделимая Россия» теперь уже толковался в Ставке как отрицание федеративного государства. Отсюда возникли невозможность сговориться с Петлюрой, перешедшая впоследствии в вооруженную борьбу, недоразумения с Кубанской радой и с Грузией, кровопролитные столкновения с Дагестаном и Азербайджаном, недоброжелательства в сношениях с Польшей: «Всё это дробило силы и средства армии, вызывало необходимость содержания крупных гарнизонов в тылу и препятствовало возможности создания единого антибольшевистского фронта. Назначенный командующим войсками Кавказа генерал Эрдели, воспитанник Петербургских салонов, не имевший понятия о кавказских взаимоотношениях и обычаях, не сумел довести до конца удачно начатое мною умиротворение Ингушетии и Чечни. Там начались беспрерывные восстания. Игнорируемая Главным командованием Кубанская рада, ища союзников, приняла украинофильскую, вернее, петлюровскую ориентацию, ибо малороссийское наречие, традиции, дух и нравы родственны значительной части населения Кубанского края».

Для похода на Москву не имело никакого критического значения взятие Астрахани. Там остатки советской 11-й армии большой активности не проявляли и на исход борьбы в период решающих боев на Московском направлении практически не влияли. Ратуя за наступление на Астрахань, Врангель ошибался вместе с Деникиным. Последний же явно преувеличивал степень разгрома красных под Царицыном и Харьковом.

Деникин в своих воспоминаниях так обосновывал «Московскую директиву»:

«Директива… потом в дни наших неудач осуждалась за чрезмерный оптимизм. Да, не закрывая глаза на предстоявшие еще большие трудности, я был тогда оптимистом. И это чувство владело всем Югом — населением и армиями. Это чувство нашло отклик там, на севере, за линией фронта, среди масс, придавленных еще большевистским ярмом и с нетерпением, с радостью ждавших избавления. „Кассандры“ примолкли тогда. Оптимизм покоился на реальной почве: никогда еще до тех пор советская власть не была в более тяжелом положении и не испытывала большей тревоги.

Директива в стратегическом отношении предусматривала нанесение главного удара в кратчайших к центру направлениях — курском и воронежском, прикрываясь с запада движением по Днепру и к Десне. В психологическом — она ставила ребром перед известной частью колебавшегося казачества вопрос о выходе за пределы казачьих областей. В сознании бойцов она должна была будить стремление к конечной далекой, заветной цели. „Москва“ была, конечно, символом. Все мечтали „идти на Москву“, и всем давалась эта надежда».

Практически милейший Антон Иванович задним числом признавал, что «Московская директива» имела больше моральное, чем стратегическое значение. Эйфория от недавних успехов на Северном Кавказе, под Царицыном и в Донбассе сыграла с главкомом злую шутку.

П. Н. Шатилов, один из ближайших сотрудников и друзей Врангеля, был на стороне Петра Николаевича в его конфликте с Деникиным. Он писал:

«Врангель обладал исключительным военным талантом, и я более чем кто-либо могу это подтвердить. Он обладал взрывной энергией, что подчас доставляло мне немало хлопот. Его забота о войсках была общеизвестна. Движимый ею, он многократно обращался в Ставку, чем вызвал отрицательное отношение к себе Деникина.

У него легко возникала как симпатия, так и антипатия к людям. Он был внимателен к тем, кому симпатизировал, и в то же время быстро забывал обиды. Ему неведома была подозрительность. Людей он оценивал только по деловым качествам.

Он часто бывал жестоким, эта черта свойственна ему с молодости, но принимал критику в свой адрес…

Вспышки гнева, которые возникали у Врангеля, легко было погасить, обратившись к его разуму и чести. Деникин же отвечал грубо, был мелочен и, что хуже всего, наносил незаслуженные обиды».

Если же подходить объективно, то придется признать, что конфликт Деникина и Врангеля, перешедший в конце концов в открытое противостояние, не оказал практически никакого влияния на исход Гражданской войны. Вооруженные силы Юга России разлагались сами по себе, без всякой связи с противостоянием Врангеля и Деникина.

Но тогда, в Царицыне, было еще не противостояние, а только разногласия по стратегическим вопросам.

Врангель считал, что Деникина против него настраивало окружение: «Не сомневаюсь, что значительную роль играли здесь секретные сводки и „информация вверх“ пресловутого Освага. Чья-то незримая рука искусно вела закулисную игру. Еще в бытность мою в Ростове мне попалась в руки одна из секретных информационных сводок донского штаба. Отмечая благожелательное ко мне отношение местного населения, она упоминала вскользь, что „среди обывателей ходят слухи, что в ближайшее время Врангель явится преемником генерала Деникина“. Я тогда же, показывая сводку генералу Юзефовичу, сказал ему, что фраза эта помещена неспроста, а несомненно с задней мыслью вселить в Главнокомандующего предубеждение против ближайших помощников. Впоследствии я имел случай убедиться, что подозрения мои были вполне основательны и что чья-то злая воля удачно использовала слабые струны Главнокомандующего».

Надо сказать, что хотя Врангель и не разделял радикальные взгляды монархически настроенных офицеров, считавших, что следует немедленно провозгласить целью Вооруженных сил Юга России восстановление монархии, он тем не менее стал центром притяжения правых, монархических сил, стоявших в оппозиции к Деникину за его политику «непредрешения» государственного строя России до созыва нового Учредительного собрания.

Постепенно Врангель начал интриговать против Деникина. Он стал распространять не только среди высшего командного состава, но также и среди более широких кругов офицерства и гражданских общественных деятелей свои рапорты главнокомандующему, в которых военные неудачи объяснялись ошибочной стратегией Деникина, его неумением «устроить тыл» и наладить отношения с Кубанью, а неспособность Кавказской армии наступать на Саратов — плохим снабжением и пополнением армии, которую штаб Деникина держит в «черном теле».

Хотя Врангель и не сочувствовал замыслу «Московской директивы», поставленные задачи надо было выполнять, несмотря на то, что Кавказская армия была существенно ослаблена. Ей пришлось вернуть в состав Добровольческой армии 7-ю пехотную дивизию, а также передать под командование Май-Маевского 2-ю Терскую казачью дивизию, Осетинский конный полк и пластунские Терские и Осетинский батальоны. Это не могло быть компенсировано передачей Кавказской армии 2-й Кубанской пластунской бригады. Правда, Врангелю удалось добиться, чтобы 2-ю Терскую дивизию ему оставили до завершения Камышинской операции.