Магнолия. 12 дней - Анатолий Тосс

– Пусти, пусти! – разрывалась она всхлипами прямо мне в лицо, я был перемазан не только слезами, но и косметикой, помадой, тушью, хрен знает чем еще, все вокруг было липко, жирно, предательски нечисто. – Пусти меня! – Она попыталась вырваться, но напрасно – я сжимал ее крепче и крепче, лишая движения, лишая свободы.

– Тихо, тихо, успокойся. – Я утопил лицо в подушку, к ее шее, к уху, пытаясь избежать непрекращающихся соленых брызг, и туда же, в ухо я шептал, стараясь ровнее, увереннее, стараясь остановить истерику, накрыть ее своим спокойным, размеренным голосом.

Сначала улеглись судороги, вслед за ними крик, всхлипы, по-моему, она еще плакала, но теперь тихо, почти беззвучно, я в любом случае не мог ничего различить, прижимаясь лицом к ее шее, и только шептал: «Ну что ты, успокойся, все хорошо, хорошо», – уже скорее по инерции, скорее потому, что должен был шептать.

Наконец она затихла, я услышал, как постепенно восстановилось дыхание, приобрело почти ровный, почти четкий ритм. Прошло еще минуты две-три.

– Все. – Она прерывисто вздохнула, видимо, воздуха по-прежнему не хватало перетруженным легким. – Я нормально. Все нормально.

Я поверил ей и чуть ослабил хватку, дал свободу рукам. Но руки свободой не воспользовались, так и остались вскинутыми, заломленными над головой. Я приподнялся, освобождая ее от своей тяжести, заглянул в глаза. Теперь руки пришли в движение, ладони закрыли тут же уткнувшееся в подушку лицо.

– Не смотри на меня, – произнесла она, но теперь совсем другим голосом, слабым, изможденным, в котором, казалось, жизнь едва трепетала. – Я, наверное, сейчас ужасно выгляжу.

Но я не отвернулся, я видел, что сквозь пальцы она тоже разглядывает меня.

– Ты испугался? Я напугала тебя? – спросила она, и ее глаз, подглядывающий за мной через разрез пальцев, моргнул.

– Да нет, – соврал я. – Мне даже понравилось. Где еще увидишь такой взрыв эмоций. И все от любви. Меня это даже завело, если честно. Знаешь, во мне, похоже, развито садистское начало. Женский испуг, слезы, истерика меня только заводят. Я сам теряю контроль.

– Ну да, ты даже не кончил, – зачем-то заметила она. – Тебе не было хорошо?

– Не беспокойся, – заверил я. – Мне было очень хорошо. Столько эмоций, можно сказать, страсти. – Я улыбнулся, я точно не видел, ее лицо было прикрыто ладонью, но похоже, она улыбнулась тоже. – Так что с тобой произошло?

– Ляг, – попросила она, – полежи рядом, хорошо?

Я послушался, опустил голову на подушку, она убрала ладонь от лица, чуть повернулась в мою сторону, прикоснулась щекой к плечу – сырость на щеке застыла и стала обжигающе холодной.

– Не знаю. Сама не понимаю, что нашло. У меня так долго ничего не было. Ты не поверишь, с того момента, как я развелась. – Она скосила глаза, попыталась заглянуть мне в лицо, я кивнул, в принципе мне было все равно, я готов был поверить. – Даже дольше, мы с Сашей не спали последние полгода. Так что я и позабыла, как это бывает. Вот и нашло. – Она пожала плечами, я почувствовал, что пожала. – Сама не знаю что. Просто не смогла удержаться. – Она помолчала, я тоже молчал, мое дело было слушать, ну, максимум задавать вопросы. – Было так сильно, необычно сильно, просто все перевернуло. А я совершенно отвыкла. Знаешь, я сразу почувствовала, еще тогда, в лесу, что нашла тебя. Что ты тот, кого я ждала.

Я невольно поморщился, мне показалось, что такое я уже читал, и не раз. Я даже мог бы припомнить названия книг с аналогичными монологами. Что-нибудь из Жорж Санд или Джейн Остин.

– Но у нас же случайная встреча, – не поверил я ей. – Мало ли кого ты могла встретить? Мало ли, кого ты встречаешь каждый день.

Мила снова замолчала, не знаю, может быть, обиделась. Но я же ничего не придумывал, сказал, как было на самом деле. Потом она ответила, голос ее растворялся в пустоте, растекался по темному воздуху комнаты, врезался в незанавешенное, освещенное с противоположной стороны оконное стекло.

– Поверь, когда я в тот день выходила из дома, я знала, что что-то должно произойти. Что-то важное. Что я встречу… Такое предчувствие. – Голос сбился, затрепетал, оборвался. Вскоре возник снова. – Я, конечно, не знала, что встречу тебя, но знала, что встречу. Такое чувство с самого утра, я уже проснулась с ним. Понимаешь, что именно сегодня я должна встретить. – Я не понимал, но и не возражал тоже. – И видишь, не ошиблась. – Она снова сбилась, видимо, не знала, как продолжить. Потом все же подобрала слова. – Я когда тебя увидела в лесу, в совершенно пустынном лесу, я сразу поняла, что это ты. Я думала, что ты тоже понял, что ты заговоришь первый, но ты промолчал, и поэтому я сама остановилась, спросила про дорогу.

– Так ты знала, как выбираться из леса? – дошло до меня.

– Конечно. – Я не видел, но знал, что она улыбнулась. Чему? Моей наивности? Пустой самоуверенности? Кто за кем, в конечном счете, охотился? Кто кого поймал? Я-то думал, что я.

И тут я понял:

– Даже если ты сейчас говоришь правду, ты вполне могла все это выдумать уже потом, задним числом. Про свое предчувствие. Потом, уже после того, как мы встретились, и сама себя убедить, что предчувствие было. Заставила себя поверить, что я именно тот, кого ты должна была встретить. А я вполне могу оказаться не тем, я, может быть, встретился тебе по ошибке.

– Нет, ты тот. – Она растягивала слова. – Теперь я точно знаю. – И она уткнулась еще сильнее в мое плечо и оттуда, снизу снова заглянула в лицо. На этот раз я повернул к ней голову, поймал взгляд и увидел, что наводнение отступает, что мир, воздушный, лазурный, поднимаясь над водой, снова обретает очертания, теперь даже более солнечный, пропитанный светлыми, испускающими тепло лучами. И мне снова стало необходимо оказаться в нем, в нем единственном и заключался сейчас весь оставшийся земной смысл.

Я осторожно, пытаясь не повредить больной, теперь уже отчетливо гудящий бок, перевернулся, и снова медленно, осторожно сначала лишь окунулся, а затем постепенно стал растворяться в ласковом гостеприимстве мира, распадаться, плавно, по частицам, по молекулам – пока не распался полностью.

Потом мы сидели на кухне, страшно хотелось есть, Мила хозяйничала, достала из холодильника колбасу, сыр, какие-то малознакомые мне баночки, нарезала хлеб, стала мастерить что-то, взбила сначала жидкое, потом пенящееся, тут же полыхнула газом конфорка плиты, зашипела сковородка. Получилось невероятно вкусно, запеченные гренки, жаркие, пылкие и внутри, и снаружи, пропитанные сочащейся, нежнейшей влажностью.

– Хочешь выпить? – Она все еще возилась у плиты, даже не взглянула на меня.

– Да брось ты. Что ты из меня алкоголика делаешь. Я и так уже пил сегодня, сама знаешь, к чему это чуть не привело. Мог бы сейчас вот так же с Ваней на кухне сидеть.

Она усмехнулась, но тоже как бы между делом, руки по-прежнему трудились, я посмотрел на них – четкие, выверенные, ни одного лишнего, ни одного потерянного движения.

– Ты ведь кардиолог? – вдруг вспомнил я.

Она кивнула,

– Оперируешь?

– Приходится. – Она наконец оторвалась от кухонной доски, на которой что-то уже было нарезано, перемешано, перемолото, взбито, все эти выходящие за рамки моего понимания манипуляции, сочетания. – А что?

– Да нет, я на руки твои смотрю, красиво двигаются. Не хуже, чем ноги балерин в Большом. Может быть, пора создать балет рук? Не ног, а рук?

Она снова окинула меня влажным взглядом, клянусь, он был пропитан не меньше сочившихся гренок. Только на сей раз пропитка была замешена на любви. Странное, непривычное ощущение – посреди зимней, морозной московской ночи я сидел на кухне вместе с едва знакомой мне женщиной и точно знал, что она любит меня. Во всяком случае, сейчас, в данную ночную минуту.

Я тоже смотрел на нее, внимательно, пытаясь вглядеться, разобраться. Легкий, шелковый, короткий халатик – вот и все, что было надето на ней, через разошедшиеся отвороты легко определялась затененная выпуклость груди.

Меня вдруг охватило умиротворение. Такое, какое только и может охватить зимней ночью, когда город давно спит, когда за окном метель, а здесь, на кухне, мерно дышит паром разгоряченной чайник, и желтоватый электрический свет бросает длинные тени, и никуда не надо спешить, и ты не принадлежишь ни делам, ни заботам, только самому себе. Ну, может быть, немного еще и этой женщине с влюбленным взглядом. Все слилось, наслоились в естественный, непринужденный замес – ночь за окном, тепло кухни, отголоски недавней любви по всему потерявшему тяжесть телу, ее взгляд, тонкий, полупрозрачный халатик, отточенные движения рук, раздувшиеся от жара, румяные гренки, пропитанные сочной свежестью. Казалось, что так было всегда – привычно, знакомо, и всегда так будет, и ничего никогда не изменится.

И в то же время где-то в глубине, в самой удаленной области сознания шевелилась простая догадка, что если я и принадлежу сейчас этой женщине, то принадлежу только до утра. Что наша первая ночь, какой бы она ни казалась вдавленной в бесконечность, вполне может стать единственной.